Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье

– Не могу же я оставить баронессу и ее дочь в руках этих нехристей, – говорил он себе. – Я был бы тогда их сообщником. Нет, во что бы то ни стало я должен достигнуть цели, на мне лежит святая обязанность, и я должен ее выполнить.

Фрике говорил смело об обязанностях долга и чести, о жалости и сострадании к двум беззащитным женщинам, о мести за безвременную кончину Николя.

Но в чем он не смел признаться и самому себе – это в своей любви к Елене д'Анжель. А между тем это-то чувство и было главной причиной его неприязни к Марсьяку.

Да, он любил Елену, хотя еще и сам, может быть, не отдавал себе отчета в только что зародившемся чувстве. А любовь эта уже заполнила его юное сердце, овладела всеми его помыслами, всем его существом. Но увы! любви этой суждено было выдержать жестокое испытание.

Просматривая разные примечания и заметки, приобщенные к запискам барона д'Анжеля и адвоката Баратена, Фрике прочитал следующее: «Хотя фамилия д'Анжель и не принадлежит к французской аристократии, но она старого дворянского рода.

В царствование Людовика XIV один из представителей ее, Рауль д'Анжель, был королевским наместником провинции Турен. У него было два сына. Старший должен был занять впоследствии высокий пост своего отца, но преждевременная кончина помешала исполнению этих планов. Второй – Пьер д'Анжель, женился на бедной молодой девушке, дочери простого буржуа и, поступив в военную службу, был убит в сражении под Штейнкерком. Он дослужился до чина капитана.

Вдова Пьера, воспитывая своего единственного сына, всеми силами старалась в нем развить отвращение к военной службе и сделала его членом парламента в своем родном городе Блуа.

Эмерик д'Анжель был человек очень умный, способный и очень популярный. Любовь народа спасла его и в роковые годы террора. Наследник этого Эмерика захотел послужить родине и королю и поступил на флот. Он отличился во многих сражениях и вышел в отставку с чином капитана.

Сын его, автор настоящих мемуаров, отец Армана д'Анжеля, по примеру своих достойных предков, служил верой и правдой королю и отечеству. Он был сначала советником префектуры, а затем старшим секретарем».

«Однако, хорошо бы меня приняли эти дамы, если бы я, человек без имени и состояния, можно сказать, ничтожный червь, сунулся к ним с предложением руки и сердца! – сказал себе Фрике, прочитав родословную д'Анжелей. – Меня сочли бы за афериста и без церемонии указали бы на дверь. У меня не только нет никакой родословной, но нет даже имени. Было бы действительно курьезно сказать Елене: желаете вы быть госпожой Состен? Однако оставим все это и займемся делом. Мемуары эти, во-первых, неполны, и на мне лежит обязанность пополнить их».

И, взяв в руки перо, Фрике принялся писать добавочную главу.

«Я нижеподписавшийся, не имеющий имени, рожденный от неизвестных родителей, бросивших меня на руках кормилицы в самом раннем детстве, окрещенный моим благодетелем и воспитателем г. Лефевром Состеном, прозванный Фрике и желающий навсегда сохранить за собой это прозвище, объявляю и подтверждаю следующее: барон д'Анжель не обманулся в нижепоименованном Викарио Пильвейре. История этого плута, этого негодяя мне хорошо известна. Он не только ловкий авантюрист и мошенник, но и участник страшного преступления. Я сам был свидетелем дуэли, в которой этот Пильвейра был секундантом. Он зарядил только один пистолет и подал его своему сообщнику, главному вожаку, г.***. Ограничимся до времени этими тремя звездочками; настоящее имя этого господина будет скоро известно. Противнику же г.***, Арману д'Анжелю, был дан пистолет незаряженный. Если бы старый барон д'Анжель был еще жив, то, конечно, крайне удивился бы тому странному обстоятельству, что в его собственном доме в Версале поселились Сусанна Мулен и Альфонс де Марсиа.

Впрочем, будь жив отец Армана, ему, конечно, не пришлось бы насладиться этим назидательным зрелищем, так как при жизни этого достойнейшего человека, а также до болезни адвоката Баратена, вышеупомянутый мнимый неаполитанский дворянин, Альфонс де Марсиа, благоразумно остерегался Парижа и его ближайших окрестностей.

Личное мнение никому не известного бедняка-найденыша Фрике таково: этот ловкий де Марсиа терпеливо выждал время и вернулся во Францию уже тогда, когда всякая опасность миновала, когда преступление его могло остаться безнаказанным. На всякий случай он, впрочем, превратился из де Марсиа в Марсьяка. Осторожность никогда не мешает.

Эта перемена фамилии хотя и сбивает сначала с настоящего пути, но потом оказывается выдумкой, не стоящей внимания.

Кому бы пришло в голову поджидать возвращения сосланного на галеры д'Анжеля? Кто мог, заранее обдумав и взвесив шансы, воспользоваться не только именем Армана, но и всем его состоянием? Кто мог решиться на такой уже слишком смелый, можно прямо сказать, наглый поступок? Кто?.. Единственный человек в целом мире – Альфонс де Марсиа.

И если у него был сообщник, то это был, конечно, тот самый приятель, который ожидал его в Неаполитанском кафе в ночь преступления, совершенного на улице Сен-Лазар.

Этот же лжесвидетель, Викарио Пильвейра, помог отправить на тот свет последнего представителя фамилии д'Анжель в день памятного поединка в Медонском лесу весной 1868 года.

Я, нижеподписавшийся, Фрике по прозванию, очень сожалею о том, что господина Армана нет уже в живых, потому, во-первых, что я постарался бы восстановить его попранную честь, оправдать его перед обществом, а что может быть выше и благороднее, как возвращение честного имени несчастной жертве людской несправедливости? Во-вторых, оказав ему эту услугу, я, может быть, осмелился бы сказать ему, что люблю его сестру, в чем никогда не решился бы признаться ей самой».

Фрике положил перо и перечитал написанное.

«Последнее-то, пожалуй, можно и вычеркнуть, – сказал себе юноша. – Впрочем, слова эти не могут иметь большой цены, так как бедного Армана уже нет на свете, а мне все же как-то легче на сердце, после того, как я написал их. Теперь к делу, друг Фрике! – как говаривал незабвенный Николь. Неужели и теперь не оправдаешь ты себя в глазах твоего достойного благодетеля и воспитателя господина Лефевра? Неужели все эти письменные документы не убедят его в невинности бедного, брошенного всеми найденыша Фрике? Как знать! этот добряк может еще мне пригодиться. Хотя он большой чудак и любит поворчать, но как человек опытный может всегда дать хороший совет и помочь при случае. Он к тому же смел, бесстрашен, никогда не отступает перед опасностью. Еще в детстве учил он меня никого и ничего не бояться, преклоняться только перед ним, перед его волей. Ум хорошо, а два лучше, – пойду-ка я к Лефевру».

И, захватив с собой драгоценные мемуары, Фрике отправляется в Кламар. Он шагает уверенно и бодро и насвистывает веселую песню.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЖЕНЩИНА ВСЕГДА ВЫШЕ И БЛАГОРОДНЕЕ МУЖЧИНЫ

I

По дороге в Кламар

Стоял апрель, и веселые весенние ручьи игриво бежали по тенистой дороге, по которой шел Фрике.

Юноша был весел как солнце, как пробудившаяся от долгого сна природа. Веселый праздник был у него на душе.

Фрике полной грудью вдыхает в себя сильный, смолистый запах распускающейся почки. Он так счастлив, это его двадцатая весна. Он любит Елену.

Он войдет к старому Лефевру с сияющим лицом и скажет: «Ворчите теперь сколько угодно, папа Лефевр, теребите свой седой ус и одолевайте меня своими строгими наставлениями и назиданиями. Я не уйду от вас, пока вы не обнимете меня от чистого сердца, пока не вознаградите своего бедного Фрике за подозрение в том, в чем он никогда не был виноват».

И как красная девица, забавлялся наш юноша цветочками, пестревшими по краям дороги; тут были маргаритки, белая буквица, анютины глазки. Но Фрике рвал одни беленькие маргаритки, предпочитая их всем другим. Маргаритка издавна считается цветком любви и самые холодные, самые неверующие, самые пресыщенные жизнью и ее радостями люди не раз брали дрожащей рукой и с суеверным страхом этот скромный беленький цветочек.

Фрике ощипывал уже третью маргаритку и, пустив по ветру последний лепесток, проговорил с торжествующей улыбкой:

– Любит!

Но тут же лицо его омрачилось, и невеселые думы заслонили радужные мечты о близком счастье.

«Что за дурачество! Причем тут эти глупейшие маргаритки? – продолжал он с досадой. – „Любит“… да разве она, это чистое, прелестное создание может любить такого ничтожного бедняка? Высоко залетаешь, друг Фрике, не для тебя создана Елена!»

Ученый муж, терпеливо и основательно изучающий материю, находящий всему самое простое объяснение, отнесет и восторженное настроение юноши к явлениям заурядным, увидит в нем только усиленную физическую работу молодого организма и припишет этот избыток силы возбуждающему, укрепляющему аромату молодой растительности.