Только роза - Мюриель Барбери

тогда пей совсем мало.

Аллея стала уже; наконец она вывела их к каменным стенам; сквозь решетку виднелись уходящие ярусами могилы.

– Переводить письмо Хару было трудно, – сказал он. – Да и решение, которое он принял раньше, было трудным. Мне бы хотелось, чтобы ты это знала.

Он остановился перед решеткой.

– Где мы? – спросила она.

– В Хигаси Отани.

– Кто здесь лежит?

– Из знакомых никого. Но это особое место, где проводится Обон, праздник мертвых.

Они зашли на кладбище, взбиравшееся по склону холма десятками аллей, вдоль которых скученно шли могилы – причудливый прилив серого немого камня. Тишину разрывали крики ворон, ей нравился этот странный хриплый звук. Поль двинулся по дороге к верхним уровням, она начала подниматься вслед за ним по длинным лестницам, меняющим направление; чуть приотстав, добралась, запыхавшись, до идущей поверху тропы. Он оперся на парапет, она встала рядом, тоже облокотилась и посмотрела на панораму. У их ног простирался гигантский мавзолей; дальше лежал увиденный с неба Киото, город чудес; на горизонте нависали над сумерками темные хребты Арасиямы. Дождь прекратился, небо было призрачным, пепельным, черные полосы по краям обрамляли облака.

– Обон? – спросила она.

– Во время Обона отдают дань почтения духам усопших, благодарят за их жертву, навещают могилы близких, даже если те похоронены вдали от дома, делают приношения покойникам, чтобы облегчить их печали. Празднества длятся месяц[128], но в момент кульминации здесь, в Хигаси Отани, зажигают десять тысяч фонариков.

– Приношения, чтобы облегчить мертвым печали?

– Говорят, Обон произошел из одной сутры на санскрите, которая означает «повешенный на изнанке ада».

В нашу вывернутую наизнанку эпоху, подумала она, и потом: в моей жизни все вывернуто наизнанку, я узнала отца через ребенка, которым он был, и через мужчину, которого желаю. Поль посмотрел на нее, она прильнула к нему, он обнял ее. Перед ними Киото погружался в ночь. Вокруг них могилы, орошенные росой с другого берега, трепетали невидимой жизнью мертвых. Поль поцеловал ее в висок.

– Мы те, кто выжил, – сказал он, – и останемся ими, пока другие не переживут нас.

И в огромном некрополе душ, повешенных на изнанке ада, Роза стала другой. В единой вспышке она увидела клен в его стеклянной клетке; уходящий корнями в текучесть мхов, но свободный под небом, источая вокруг себя жизнь своими бесчисленными преображениями, он нашептывал ей музыку ветра и листьев; она поплыла по ней без страха и гнева; в поле ее восприятия, в слаженной фарандоле деревьев и цветов скользили сады отца и несколько веток белой сирени. Она сделала вдох, почувствовала запах земли, камня, завершения. Осознала, что Поль плачет – без грусти, отдавшись своим слезам, ее присутствию, желанию, которое она в нем вызывала. Внутренне она закричала ужасным, чудесным криком, в котором родилась и умерла – и наконец возродилась.

– Есть только любовь, – сказал Поль. – Любовь, а потом смерть.

С благодарностью и признательностью

Жану-Мари Лаклаветину

Пьеру Жестеду

Жан-Батисту Вель Амо

Элен Рамирез Рико