Только роза - Мюриель Барбери

с усталой иронией, элегантным движением провела рукой по лбу. Указала на пиалу Розы.

– Цветок вишни – мощный цветок. Его красивость лишь маска. Его буйная пылкость порождает безжалостную жажду, стремление к жизни, желание испробовать или умереть.

– Но в конце концов он умирает, – сказала Роза.

– В конце концов все умирают, да, – сказала Бет, – вот почему не стоит прежде времени противиться той партитуре, которую импровизирует жизнь.

Она тепло пожала Розе руку.

– Иначе, – сказала она, – это ад еще до ада.

Убрала свою руку, встала.

– Его звали Уильям. Он покончил с собой в двадцать лет. Это было тридцать лет назад, это было вчера.

Роза смотрела, как она удаляется, прямая и породистая в своем неисчерпаемом страдании. Потом тоже вышла из чайного домика и попросила Канто отвезти ее домой.

В пустой комнате с кленом она подошла к лежащим на полу письмам, снова увидела умирающую ветку вишни прямо у своих губ, представила себе цветы, буйство их лепестков – их жажду, ненасытность, безумное желание все испробовать и жить. Распечатала конверт, прочла первые строки и положила листок на стол. Роза, писал ее отец, мир как вишневый сад, на который никто три дня не смотрел.

12

В хаосе эпохи японского Средневековья, который летописцы тех времен назвали «мир наизнанку», один самурай-эстет, равно владевший искусством меча и каллиграфии, регулярно возвращался в свой дом в Кагосиме, на острове Кюсю. Там жили его жена и сын, а во внутреннем саду, окруженном деревянными галереями, рос изумительный клен. Когда ребенок подрос достаточно, чтобы высказать желание объездить архипелаг, отец указал на дерево с пламенеющими осенними листьями и сказал: все перемены в нем, он более свободен, чем я; будь кленом и путешествуй по своим преображениям.

Будь кленом

Она взяла другое письмо, распечатала его. Поль от руки приписал небольшое вступление: Я не стал переводить вводные формулировки с перечислением имен, титулов и положенными вежливыми оборотами и перехожу сразу к сути. Ее взволновал его размашистый, четкий почерк. Дальше шел отпечатанный на тонкой бумаге текст. В самом конце на месте подписи Хару поставил свою печать. Он писал:

Перед вратами смерти мною овладело властное желание сказать Вам то, о чем я умалчивал почти всю свою жизнь мужчины. Сорок лет назад я полюбил французскую женщину. Из этой недолговечной любви родилась девочка, которая скоро приедет в Киото получить мое завещание. Она не знала меня, но узнает Вас. Примите ее хорошо, покорнейше прошу Вас об этом, оставаясь Вашим слугой и вечным должником.

Рука Розы дрожала. Перед ней снова предстало кладбище, колыхание деревянных палок, камни в лишайниках, лестницы духов; она представила себе Поля перед могилой Хару, читающего письмо онемевшей толпе, в нескольких шагах от могилы своей жены, в нескольких шагах от могилы Нобу. Она положила листок на столик, снова взяла первое письмо.

Роза, мир как вишневый сад, на который никто три дня не смотрел. Вчера ты была веселым ребенком, раненым подростком, молодой женщиной в гневе, но мир вращается так быстро, что сегодня я обращаюсь к женщине из прошлого, хотя написать хотел той, какой ты стала сегодня. В час смерти становится удивительно легко составить опись своей жизни. Все уже рассортировано, осталась только голая кость жизни со своей главной сердцевиной. И сегодня я знаю: ничто не могло сравниться по важности с твоим рождением. Из всех сорока лет, прошедших с того момента, я вынес прежде всего любовь к тебе. Каким отцом я был бы, если бы после десятилетий отсутствия взвалил на тебя бремя своей болезни? Что я мог бы дать тебе из того, что не могу дать словами? Они избавят тебя от зрелища жалкого тела, от ужаса проигранных битв, от любви, обратившейся в наказание. Вместо всего этого я могу высказать тебе свое отцовское восхищение и радость оттого, что ты была частью моей жизни. Я смотрел, как ты росла, падала, поднималась, всегда цельная, всегда особенная, всегда несчастная. Наш неспокойный архипелаг приучил нас, японцев, к неумолимости горя. Именно благодаря этому прирожденному бремени мы сумели превратить нашу землю катаклизмов в эдем, и сады наших храмов являются душой этой страны бедствий и жертв. А благодаря моей крови ты постигаешь красоту и трагедию мира так, как не могут воспринять ее французы, вскормленные своими милосердными краями. В нашу вывернутую наизнанку эпоху, которую нам выдают за современность, твоя японская душа обладает властью превращать разочарование и ад в поле цветов. Не сердись на меня за то, что я заставил тебя бродить из храма в храм, отчасти это была шутливая выходка, но еще искренняя надежда, потому что я знаю, как велика их способность нести покой и преображение. Праздные прогулки и слова, не считая имущества и произведений искусства, – вот мое истинное наследие. Ты мощный цветок, непредсказуемый и стойкий, я верю в твою силу, в твою решимость, а еще я надеюсь, что эти десятилетия молчания не прошли напрасно и что, несмотря на смерть, это письмо передаст тебе мое сердце и мою любовь. И тогда без потрясений и трагедии моя жизнь перейдет в тебя.

Роза, раскинув руки, легла прямо на пол. Клен тихо подрагивал. Я дома, подумала она и засмеялась. Прошло немало времени, пока она услышала, как раздвигается входная дверь и приближаются шаги Поля. Он сел рядом с