Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура - Константин Анатольевич Богданов

мировой культуры, было пронизано проповедью того, что человек не может быть средством, что не стоит счастье всего человечества слез одного замученного ребенка. В этом – великая русская культура, подлинно гуманистическая, подлинно христианская378.

Чаплин отозвался на эти слова на портале «Интерфакс-Религия» 6 марта того же года. Священник утверждал, что позиция Ципко не имеет ничего общего с истинным христианством и сближается с «христианством-лайт», возникшим на Западе и пропитанным духом компромисса, модернизма и протестантской культуры. Христианство, настаивал Чаплин, не имеет отношения ни к гуманизму, ни к пацифизму, поскольку земная жизнь сама по себе для настоящего христианина ценности не представляет – ведь истинно верующий заботится о вечной жизни. И преступления большевизма церковь осуждает «не потому, что якобы христианство отвергает любое применение силы, а потому, что в данном случае она применялась несправедливо, беззаконно и в неправильных целях»379. Свой тезис Чаплин аргументировал примерами из истории и Священного Писания: Господь подвергал суровым карам целые города и народы, а христианские цари и полководцы без колебаний проливали кровь, когда в этом возникала необходимость.

…гуманизм и христианство, – продолжал Чаплин, – это вещи не просто разные, а противоположные. Гуманность, человечность – это христианская ценность, тогда как гуманизм – это идеология, ставящая грешного человека в центр вселенной. Это предтеча религии антихриста380.

Для Бога, уверенно констатирует Чаплин,

приход к истине хотя бы части человечества важнее, чем «слезинка ребенка», как бы ни нравилась кому-то эта красивая, но богословски сомнительная фраза Достоевского, и как бы ни хотелось кому-то считать, что земная жизнь – это главное381.

Спор Ципко и Чаплина вызвал множество откликов. Известный религиозный публицист, бывший преподаватель Московской духовной академии, на момент описываемых событий дьякон РПЦ382 А. В. Кураев в интервью радиостанции «Свобода»383 сказал:

Чаплин сейчас наехал на «слезинку ребенка» – хорошо, прекрасно, давайте обсудим этот вопрос – христианский это тезис или нет. <…> Я вырос в убеждении, что в христианстве должна быть этика христианского гуманизма, а мне сегодня говорят, что, оказывается, нет. <…> У меня ощущение все-таки, что Бог нам специально дает пройти через такие времена, в каком-то смысле, может быть, даже позора для того, чтобы мы увидели себя в некоем зеркале чаплинском и ужаснулись. Вот эти призывы насчет того, что добро должно быть с кулаками, мы должны постоять за себя вооруженным путем, сплошь и рядом. Меня поражает то, что это говорят люди от имени церкви, которая пережила тяжелейшие гонения в ХX веке. Чужое добро с кулаками весьма убедительно и увесисто обрушилось на нашу собственную спину в ХХ столетии. И вдруг оказывается, что это нас ничему не научило384.

Своеобразным послесловием к диспуту стала фактическая ликвидация проекта «Новороссия» в мае 2015 года в связи с подписанием второго Минского соглашения, а также отстранение Вс. Чаплина от должности в связи с упразднением руководимого им отдела. В дальнейшем Чаплин неоднократно защищал свои взгляды и высказывал их в еще более провокационной форме, как, например, в эфире радиостанции «Эхо Москвы» 15 августа 2016 года, где протоиерей приравнял гуманизм к сатанизму385.

Вооруженный конфликт на востоке Украины вывел дискуссию о допустимости единичных жертв во имя великих целей на новый виток. «Слезинка ребенка» все чаще рассматривается в качестве символа пацифизма и неприятия идеологии так называемой Русской весны. На этом этапе споров противопоставление идей Ивана Карамазова идеям самого Достоевского становится принципиальным. Показательны в этом отношении заявления публициста консервативно-националистических взглядов, сотрудника телеканала Russia Today Е. С. Холмогорова. В 2005 году, еще задолго до событий 2014–2022 годов, Холмогоров призывал русский народ вспомнить о своем «праве на тотальное превосходство», отказаться от самоуничижения и не переносить христианское смирение в сферу политики:

В сознании некоторой части нашей интеллигенции произошло своеобразное скрещение «Пушкинской речи» Достоевского, где про «всемирную отзывчивость», и притчи Ивана Карамазова про слезинку ребенка. Так и предстает перед глазами огромная счастливая империя разных национальностей, в которой русские сидят в сыром подвале на холодном полу и мучаются в силу своей всемирной отзывчивости, а по факту их муки всем прочим хорошо. В общем, рай земной может быть построен на слезинке ребенка, если это слезинка ребенка русского386.

В 2013 году Холмогоров попытался в специальной статье перенести разговор о «слезинке ребенка» из плоскости морали в плоскость богословия и различий между западной и русской культурой. Опираясь на фундаментальный труд Г. Дж. Бермана «Западная традиция права: эпоха формирования», публицист приходит к следующему заключению: бунт Ивана Карамазова – это бунт против западного понимания страдания. Для западного права, многим обязанного схоластическому богословию Ансельма Кентерберийского, страдание есть воздаяние, непременное наказание за нарушение закона. «Слезинка ребенка» символизирует наказание без преступления, заведомо бесчеловечное и несоразмерное никакому человеческому проступку мучение. Избавить человека от постоянных мук сумел лишь Христос, принявший на себя людское страдание. Фактически Холмогоров переосмысляет карамазовский бунт в хорошо знакомой парадигме закона и благодати. Из этой интерпретации Достоевского автор выводит свою главную претензию к церковному дискурсу: теологи в большинстве своем «охотно изучают фактор зла в мире, но крайне неохотно – фактор блага»387:

Самое поразительное в Достоевском и не укладывающееся в сознание слишком многих – это то, что писатель, поднявшийся до самых высот сострадания и искренней любви к человеку, вместе с тем был русским националистом, империалистом, милитаристом, славянофилом, панславистом, верившим в то, что русская армия обязана дойти до Константинополя, а русская культура, как говорилось в «Пушкинской речи», – обеспечить братство и воссоединение «всех племен великого арийского корня». Иные из авторов шипят, что Достоевский – политик и идеолог недостоин Достоевского – мыслителя-гуманиста388.

Цитируя «Дневник писателя» и переписку Достоевского, Холмогоров стремится обосновать, что добро для писателя – это «добро со скорострельными ружьями», защищающими интересы русских:

За последние годы мы не раз видели, как гуманный и либеральный Запад не повел даже бровью в ответ на ужасные страдания детей. Замер в немом ужасе Беслан, истерзанный теми, кого в Лондонах и Парижах звали «борцами за свободу». Пополняется новыми и новыми именами убитых детей «Аллея ангелов» в Донецке389 – «правозащитникам» неинтересно. С годами русские убедились в том, что у нас есть только две правозащитные организации, которые слезинка ребенка действительно интересует. Это армия и флот. И это тоже урок Достоевского390.

Шаблонные обвинения критикам антиукраинской агрессии в лицемерном и избирательном