На Дороге (СИ) - Вель Софья

— Ты ведь от супружника бежишь, а второй еще злее. Зачем мужу изменяла?

— Осуждаешь? — с вызовом бросила Сильвия, но потом смягчилась. — Я не верю воспоминаниям, как будто не со мной все было.

— Опоили тебя чем?

— Нет. Не знаю. Вряд ли. Мне часто кажется, что сама хотела. Если бы не хотела, то не было бы ничего, — грустно закончила Сильвия.

Авдотья не унималась:

— Расскажи про супружника своего, ну и про этого. Расскажи про все.

— Вот любопытная! На что тебе?

— Я так нонча не усну! Мне-то можно, я старая, скоро в могилу. Я ж никому не расскажу, разве что Остолопику, да он и вовсе осел!

Сильвия минуту молчала, потом сдалась:

— Ладно, твоя взяла. Что рассказать?

— Все рассказывай, глядишь, и уснем.

Сильвия посмотрела на звезды.

— Авдотья, знаешь, что звезды поют? Только вот людям не услышать… Я не степнячка, верней, ею не родилась. Я родилась в городе, где все было по-другому. Сейчас мне кажется, что это забытый сон со сказками, магией и милосердием. — Сильвия усмехнулась последнему слову, странно было ставить его в ряд с двумя другими. — Мой первый муж был особенным, в нем была Старшая кровь, и больше всего он хотел найти своих.

Сильвия замолчала, слушая дыхание бабки, может, уснула?

— Родственников? — Авдотья не спала. Сильвия вздохнула:

— Вроде того.

— Нашел?

— Да.

— И?

— Я спать хочу, — Сильвии стало не по себе, говорить расхотелось.

— Как ты к степнякам попала?

— Стала ценой его бессмертия, — отрезала Сильвия. — Авдотья, я ничего не знаю о любви. Я не помню ничего до степняков.

Авдотья тяжело вздохнула.

— А степняка ты любила?

Сильвия долго молчала.

— Невозможно было не любить юношу, влюбленного в сказки. — Она вздохнула, потом продолжила. — Я часто мечтала, чтобы растворилась степь, растворился его народ, и остались только я и он… Но человек неотделим от своего рода, а степняков я ненавидела, и этого принять в нем так и не смогла.

— А те, два, других… Любила? — Авдотья позиций не уступала.

— Едва ли я бы хотела жить ради кого-то из них, — усмехнулась Сильвия.

— А ради степняка?

— Не знаю, жила же.

Вдруг раздался громкий храп — старая травница крепко спала. Сильвия промаялась без сна до утра и только на рассвете уснула.

Сны дракона. Драго и Зарина. На берегу реки.

Занимался рассвет, когда Драго вышел к реке. Осень угасала. От цвета оставались пожухлые, выцветшие оттенки. Но даже так, в лучах утреннего солнца мир виделся сказочно-красивым. Драго понимал, что причина кроется в нем самом. Понимал и… растворялся в чувстве.

Было чудесно любить. И так будет всегда. Лила с ним, они построят прекрасный город, сотни караванов съедутся на его ярмарки и рынки, в центре будет дворец, огромный, высокий, такой же, как дворец Владыки Поднебесного: с тысячью залов, сотнями зеркал, с целыми анфиладами комнат, по которым легко и фривольно скакать на коне…

Драго ушел в мечты, переживая их, как свершившееся настоящее. И сильно удивился, когда обнаружил себя едва не свалившимся в реку.

Лагерь Старших, расположенный на другом берегу реки, встретил чинной тишиной. На стяге гордо реял крылатый лев, Драго мог только подивиться прочности ткани, лев совсем не истрепался за несколько месяцев. Или эльфы каждый день его меняли?

В мыслях о прочности ткани конунг подошел еще ближе к воде и замер. Драго даже выдохнул от неожиданности.

На другом берегу стояла девушка. Незнакомка была облачена в дорогое платье из тяжелого набивного шелка, замысловатый узор покрывал золотым кружевом лиф, рукава и длинный, стелящийся по пожухлой траве подол. Крой и богатство ткани выдавали принадлежность платья к миру Старших, а вот девушка — нет.

Хозяйкой платья оказалась степнячка. Пленительно красивая девушка происходила из восточных земель, как и бабка самого Драго. Смуглая бархатная кожа, покрытая нежным, прозрачным пушком, манила коснуться. Длинные косы, заплетенные на особый манер, были растрепаны, словно спросонья, они отливали в черный. В лучах утреннего солнца косы ловили янтарные блики. Драго ожидал, что и очи красавицы окажутся темными, чайными или рысье-золотыми. Но глаза, хоть и оказались по разрезу рысьими, были синими, с оранжевыми крапинками. Тонкие черты с припухлыми, как показалось Драго, сильно обветренными, губами, только дополняли нежный образ редкой красавицы. Такая выделялась из тысячи…Несложно было догадаться, кто перед ним.

Залог дружбы юного конунга и Старших. Зарина подняла глаза. Драго стало не по себе.

В странном, отчаянном порыве девушка протянула руку, то ли прося, то ли предостерегая. На тонких пальцах заиграли золотые кольца…

Драго покоробило. И он не понял из-за чего именно: потому ли, что наложница Старшего была одета и носила драгоценности во много крат превосходящие ценой наряды и драгоценности конунга, или потому, что в жесте было что-то надрывное.

Драг перевел взгляд, сделав вид, что в камышах напротив пусто. Потом быстро развернулся и пошел обратно. Взглянуть снова на замершую девушку казалось выше сил.

Прячась от догадки, Драго усмехнулся: из рабыни да… в княгини! Сыновья Зарины будут князьями в Новом Излаиме. Разве ж плохо?! А что сейчас ерепенится — так это пройдет! Вон как богато Балион свою игрушку кутает… Лиле бы такие платья да кольца! Любая позавидует!

С этими мыслями Драго дошел до теремов Хольспара и подозвал дозорного:

— Что Старшие? В лагере тихо.

— На рассвете, кажись, уехали. Наши соглядатаи проводили до проклятого места, — степняк сплюнул, Драго поморщился: степняки упорно называли Город проклятым местом. Хоть кол на голове теши!

— И?

— Ихний старший долго там провозился, словно мерил что-то. Все на своем эльфячем лопотали. Там и остались, а соглядатай обратно пошел. Долго там нельзя — хворь возьмет.

— Что за хворь? — удивился Драго.

— Три дня живот крутить будет, а потом…

— Глаза вытекут. Пошли разведчика, пусть неустанно следит, что там Старшие делают.

Дозорный непонимающе похлопал глазами, но спросить не решился, поклонился и бросился исполнять приказ конунга.

[1] Поминки

Глава Семнадцатая

Сны дракона. Третья сказка. Лес.

«Фей вышагивал по лесу, боясь крикливых ворон. Если Фей кого и не любил, так это ворон. Они трещали, рассказывая всякие глупости. Услышит одна полслова — другой уже целую небылицу наплетет.

Осенью вороны еще и ныть горазды-то крылья продрогли, то хвост к ветке примерз. Впрочем, с хвостом все было не так просто. Без стараний Фея там явно не обходилось…

В общем, кричала эта братия в осеннем лесу громче, чем ласточки на гнездах по весне. Только там весело, а здесь как-то жалобно.

Фей вздохнул, весь лес спать ложился. Ему бы тоже в кроватку, да на бочок. Но беда, — не спится. Он уж и так, и этак… Все бока отлежал…

В лесу было темно и зябко. Фей поджал крылья, они все скукожились на холоде. Сейчас бы бабушкиного чая да с вареньем.

Бабуля Маб была чудной бабушкой, она мариновала солнечный свет, как другие маринуют огурцы. И он стоял, густой, тепло-оранжевый, тихонько освещая кладовку. Здесь был и первый лучик майского восхода- он искрился, как ручеек в ясную погоду. И банка с последним лучом июньского заката, она отдавала в малину и по вкусу была такой же, только с сахаром…

Много банок было: и февральская оттепель, и августовский полдень. Бабуля Маб исправно мариновала свет на зиму, не пропуская ни одного погожего денечка. Только запасов этих было всегда недостаточно… Нет-нет, поверьте, бабуля Маб была очень сноровиста, а подвал — обширен. Просто по осени на Фея такая хандра наваливалась, что спасали только бабушкины маринады…Оттого все заготовки быстро исчезали.

— Выпить бы сейчас солнечного нектара с одуванами! — мечтательно вздохнул Фей. Пока бабуля Маб консервировала свет, Фей выцыганивал пойманные лучи у одуванов. Волшебные времена: ложкой машешь, а одуван сидит, на тебя смотрит, и, хвать, прям ломоть света уже зачерпывает!