Четвертый Рим - В. Галечьян

Естественно, что первым движением вошедшие вернулись вспять, к двери, чтобы заглянуть в коридор и разобраться, как это могли они так безобразно ошибиться. Ведь позы и смертоносное оружие вошедших не оставляли сомнения в цели посещения студента, который стал для многих нежелательным свидетелем. Но раз комната была не та, получалось, что не только мог пострадать невинный, но тем самым и свидетель предупреждался о нависшей над ним беде. Поэтому, пока один из преступников обшаривал тонким лучом стены помещения, другой вышел назад и сверил номер комнаты. Когда он вернулся, его приятель тотчас направил на него луч фонаря, но никакой другой информации не смог получить, кроме как подтверждение, что комната была той самой, вполне им известной, о чем, впрочем, сообщала и большая фотография самого Луция с родителями и братом, вывешенная на стене. Снова приблизились два луча к лицу, по-видимому, крепко спящего человека, что было даже удивительно, ибо кто же спит в чужой комнате под взглядами двух громил с кастетами и недобрыми намерениями, когда ярчайший свет режет твои глаза и ты не знаешь, сон это или явь.

— Будем трясти, — полувопросительно, полуинформируя сказал один из вошедших и, не ожидая ответа, подошел вплотную к кровати, на спинке которой была аккуратно сложена одежда спящего.

Такой вывод преступники сделали потому, что никакой другой одежды в комнате не было. Значит, Луций ушел на всю ночь, и это было даже неплохо, если спящий на его месте человек смог бы вразумительно объяснить, где он и как можно лучше его подкараулить.

Аккуратно просунулась дубинка между грудью спящего и одеялом и, зацепив постельное белье, свалила его вниз. Человек задвигался беспокойно во сне, перевернулся на живот и снова замер. Дубинка поднялась и ударила его по обтянутому кальсонами заду. Человек, не разгибаясь, как бы взвился над постелью и снова спустился в нее. Приходя в себя, он покрутил головой, глаза его широко раскрылись на резкий свет фонарей. Могучая рука ущемила его волосы в горсть и запрокинула назад голову, прежде чем он сумел крикнуть.

— Посмотри на эту птичку, — сказал один приятель другому. — Ты его когда-нибудь видел здесь?

— Где Луций? — спросил другой громила, расставляя пошире ноги и прицеливаясь пнуть носком сапога в промежность сидящего.

— У вас устаревшая рецептура, — ответил человек спокойно, будто не его горло было перехвачено толстыми пальцами и не его задница полыхала огнем. — Вы придавили мою гортань и хотите, чтобы я отвечал, причем на два вопроса одновременно. Может быть, вы включите свет, мы сядем как цивилизованные люди, и я с удовольствием расскажу вам все, что знаю, а вы мне.

В голосе его была такая спокойная убедительность, что ему позволили удобно сесть на кровати, в то время как допрашивающие заняли кресла напротив.

— Что касается Луция, я не застал его и расположился ждать, правда, не его. Он меня абсолютно не интересует, так как роль его в убийстве незначительна.

Оба приятеля, раскрыв рот, смотрели на незнакомца. Потом Эол, у которого голова работала быстрее, спросил:

— Ты в лицее не числишься, правда? Для студента ты стар, а для педеля у тебя морда слишком трезвая. Значит, ты…

— …Полицейский, — добавил его приятель, — ищейка сыскного управления.

— Оружие есть? — рявкнул Эол, подскакивая к полицейскому и насильно ставя его на ноги. Он обшарил туловище пришельца и залез под подушку. Оружия у ищейки не было.

Позволив себя обыскать и снова усевшись на кровать, полицейский продолжал как ни в чем не бывало.

— Вы забыли обыскать мою одежду, сразу видно — новички, но я вас могу успокоить, что и там вы ничего бы не нашли.

— Ловкий у тебя метод, — ухмыльнулся Эол, — ложишься в постель, дрыхнешь без задних ног, а утром рисуешь портрет убийцы.

— Убийц, — поправил его полицейский, — в моем отчете будут указаны двое. У вас нет мнения, кто именно будет назван?

— Ты решил, что мы у тебя в кабинете на допросе. Только до этого еще надо дожить. Если хочешь жить, говори, где Луций и что ты вынюхал здесь.

Игнорируя его вопрос, сидящий на кровати человек заговорил медленно и задумчиво, будто разгадывал ребус.

— Кто, собственно, такой этот Шива и какое место он занимал в лицее? Ясно, во-первых, что он из своего генетического несчастья собрался сделать карьеру, и все данные у него для этого были. Основной вопрос: как он вписывался в атмосферу Римского лицея со своей религией? Но если вспомнить, что Рим принимал все религии, кроме христианской, под своей крышей и всем давал справлять свои религиозные обряды, то становится понятным, что директор лицея и при желании ничего не мог сделать с шиваитами. Однако по мере усиления влияния группировки шиваитов автоматически возрастал вес ее главаря у директора и увеличивалась жажда его смерти, скажем, у людей охраны. Поэтому смерть Шивы можно рассчитать с компьютерной точностью. Однако сам он никого не убивал и не обрекал на страдания, поэтому его смерть должна быть отомщена. Я увидел глаза убийцы на лезвии ножа, — мягко добавил полицейский. — И я их не спутаю ни с какими другими.

Эол отошел к стенке, ткнул пальцем в выключатель. Сел рядом с полицейским, полуобняв его за плечи и не забыв положить рядом с собой вынутую из кармана дубинку.

— Но ты с нами поделишься, — прошептал он почти нежно. — Усопший, можно сказать, был нашим другом. Ты расскажешь нам, кого ты подозреваешь?

— Не подозреваю, а знаю. — Так же нежно полицейский скинул руку Эола со своего плеча. — Да что там ходить вокруг да около. Вы пришли сюда, чтобы пришить единственного свидетеля вашего преступления, который хоть и не видел, где и как вы убивали своего сокурсника, но мог подтвердить, что принесли его тело к нему в спальню. Но я-то знал, что вы придете, и услал Луция на всю ночь, чтобы проще было с вами разбираться. Вас я ждал, дорогие мои.

Говоря о том, что он услал Луция на ночь, полицейский на самом деле врал, но ложь получилась правдоподобной и потому очень убедительной.

— Чего же ты нас ждал, а охраной не озаботился, — спросил Эол и рассмеялся. — Или озаботился? Только спрятана хорошо. Если мы всех подряд свидетелей глушим, то что нам стоит тебя отправить малой скоростью да на четыре стороны. Как же ты о такой мелочи не подумал?

Эол повел взглядом, и друг его растянул в руках вынутый из кармана тонкий шнурок, готовый по первому слову накинуть его на шею полицейского. Однако тот смотрел на них, покачивая беспечно носком ботинка, будто не замечая всех приготовлений. И эта непонятная беспечность мешала Эолу отдать приказ о его ликвидации.

— Я, наверно, совсем на идиота похож, — сокрушался тем временем полицейский, осторожно скашивая взгляд на стоящего сбоку от него человека с веревкой в руках. — Что ж вы полагаете, я тут почти всю ночь лежу, ожидая с вами встречи, и о себе вовсе не озаботился. Нет, ребята, у меня все в порядке. Вы своей веревочкой и детишек в ясельках не напугаете, потому что у каждого ребеночка на вашу паршивую веревку есть ножичек в кармане у воспитателя. А мой ножичек в кармане — это острый разум.

— Делай! — крикнул Эол, и тотчас петля сомкнулась на горле говорившего.

Но вместо того чтобы повалиться навзничь, дрыгая ногами от удушья, полицейский остался сидеть, даже не переменясь в лице. Что-то не заладилось с руками душителя, и как он ни напрягал их, как ни пытался свести за спиной жертвы, ничего не получалось. Несколько секунд длилась беззвучная борьба человека со своими руками, потом кулаки разжались, руки бессильно скользнули по бедрам, а веревочка так и осталась висеть на шее полицейского.

— Ты что, — в исступлении закричал Эол, — ты что, заснул над ним! Ведь эта самая веревка по нам с тобой плачет!

Он хотел перехватить свисающие концы шнурка, и тотчас непонятная сила скрутила руки у него за спиной и отшвырнула его от кровати в угол. Сотоварищ его остался стоять, опустив руки вниз, и видно было, что эту позу он менять не собирается.

Полицейский встал, подобрал дубинку Эола, подошел к нему. Эол, увидя безнадежность попыток двинуть рукой или ногой, благоразумно стоял не шелохнувшись, следя расширенными глазами за всеми движениями экстрасенса.

— Почему, — спросил тот, подойдя к нему совсем близко и тыча дубинкой в лоб. — Почему я не могу в ответ протянуть тебя дубинкой по спине или ногам так, чтобы ты почувствовал всю смертельную боль, которую причинял другим. — Он размахнулся, и дубинка со свистом пронеслась в нескольких миллиметрах от лица Эола. — Почему я не могу перебить тебе кости, как вы это собирались сделать с Луцием, и выкинуть тело из окна. Такие были у вас планы, признайтесь?

Эол застонал и попытался рывком освободиться от стягивающих его метафизических пут.

— Надо сделать совсем простую мыслительную работу. Рокировку. Прикинуть на себя все, что ты причиняешь другим. Но с тобой и говорить на эту тему бесполезно. Такие, как ты, понимают только силу. Но я, могущий во всех подробностях вообразить действие боли, как я могу причинить ее даже таким выродкам, как вы. — Он засмеялся. — В католических церквах существовал обычай расправы без пролития крови. Вот и я сниму с себя моральную ответственность за ваши души и тела. Свяжу вас не воображаемой, а моральной веревкой и передам властям. Око за око, мальчики мои!