Четвертый Рим - В. Галечьян

— Я не согласен с вами только в деталях, — сказал Пузанский. — То, что мы все струсили, — это неверно. Мы просто несколько опешили. И ничего в этом удивительного нет. И Сулла, и Калигула, и самый великий — Цезарь невольно бы вздрогнули, если бы под их ногами оседала земля. Но дело не в личном страхе, его можно превозмочь, и не во внимательности в поисках секретарей, дело в том, что лицей расколот. Он расколот так же, как наше несчастное государство, и является на самом деле осколком Российской малой империи, а не Великого Рима. Если общество раздираемо митингами, забастовками, фракциями, партиями и идеями на тему, как улучшить жизнь, то для лицея это секты, общества, курсы и религии. Но если мы смогли выловить в нашем несчастном обществе идею великого объединения и собирания, то наша прямая задача и честь — передать эту идею своим детям — лицеистам.

— Спасибо, старый друг, — растроганно сказал директор и заключил Пузанского в свои объятия.

Они трижды с хрустом расцеловались. Тут поднялась Ева. Поводя округлыми плечиками, единственная женщина среди мужчин бросила в лицо Стефану Ивановичу:

— Самое простое — свалить всю вину за разлад и анархию на педагогов. Но вы бы лучше вспомнили, что сами поощряли сектантство, сами учили нас, что наибольшее количество индивидуальностей создаст необходимые условия для конкуренции, в которой победит самый приспособленный к внешней среде. И мы поверили вам, что привело к междоусобной войне между отдельными группировками и отсутствию единых принципов обучения. Но мы верим вам, — закончила Ева, — и надеемся, что сегодняшний день, первый день после большого взрыва, поможет нам начать собирать студентов в римскую элиту.

Внезапно Ева взвизгнула и присела, выпятив округлый задок. Это Пузанский ущипнул ее чуть пониже спины. Раздался смех.

Ночью Володечка проснулся оттого, что в комнату его кто-то вошел. Он услышал, как шаркнула запираемая изнутри дверь, поток холодного воздуха обдал его.

— Пришел, — пискнул Володечка и стал вглядываться в темноту приемной, которая, оставшись без кабинета и уже более не используемая по прямому назначению, превратилась в спальню и место тайных интимных свиданий.

Дефицит строительных материалов был настолько велик, что ремонт кабинета даже для всемогущего директора был из разряда неразрешимых задач. Поэтому и приемная утратила свой первоначальный смысл. Однако Володечка, хоть и пискнул призывно, оставался пока еще в недоумении, кто, собственно, к нему пожаловал. Знал он только, что это не директор, потому что сам бегал к нему наверх только вчера и не ждал следующего приглашения раньше, чем через неделю. Но и кроме директора Володечка путался со студентами старших курсов, некоторые из которых были так дерзки, что могли, пожалуй, и замок дверной отколупнуть.

Чтобы не терять времени, он на всякий случай скинул одеяло и перевернулся на живот. Но вместо жарких рук и ласковых поцелуев на голую спину Володечки обрушился удар плетки. Володечка взвыл и скатился с постели, спина горела, как будто с нее сдернули кожу, да еще присыпали солью и горчицей. В страхе он нырнул было под диван, на котором только что так сладко отдыхалось, но пинок в бок прервал дыхание, а следующий отбросил на середину приемной.

— Дверь забита? — спросил один невидимый голос у второго.

Послышалась легкая возня, будто кто-то нашаривал ручку. Потом два перекрестных луча вонзились секретарю в глаза.

— Стой неподвижно, пидер, — услышал он спокойный шепот. — Дернешься, спустим на следующий этаж и запрем снаружи. Говори, кто вчера к тебе приходил?

— Из полиции, — пропищал Володечка, робким жестом прикрывая глаза, но тотчас получил удар плеткой по руке и голым ногам.

— Не заслоняйся, я по твоему лицу узнаю, ты врешь или правду говоришь. Так, говоришь, из полиции приходили. И что спрашивали?

— Фамилии, — прошептал Володечка, за что снова был наказан.

— Громче говори! — потребовал тот же голос, и плетка опоясала Володечкины ноги.

Тщетно он таращил глаза в темноте, пытаясь разглядеть своих истязателей, кроме двух радужных пятен, светящих ему в лицо с разных концов комнаты, ничего он не смог увидеть.

— Фамилии, — проговорил он угрюмо, пытаясь понять, насколько агрессивно настроены его ночные гости, — фамилии были нужны всех охранников директора. Потом спросили, знал ли я кого из шиваитов и какие обряды они в лицее распространяют.

— И ты дал фамилии? — то ли спросил, то ли констатировал голос.

Володечка только перебрал по ледяному полу босыми ногами и горестно вздохнул.

— Мне Стефан Иванович велел выдавать этим любую информацию по их просьбе. А фамилии его охраны внесены в график дежурств, бери и запоминай кому не лень.

— Что их еще интересовало?

— Больше, пожалуй, ничего. А вы меня отпустите? Кроме того, что меня спрашивали, я ничегошеньки не знаю. Мое дело — на машинке стучать да чай подавать в директорский кабинет.

— Ты дурочку не строй! С тобой сыскные говорили более часа, а ты утверждаешь, что дал им всего десять фамилий.

— Глаза болят, — выдавил Володечка, — погасите свет, не могу говорить.

Фонари погасли, оставив в глазах секретаря багровые пятна и мельтешение. Новый удар отбросил его к стенке. Володечка присел на пол и торопливо заговорил в темноте:

— Будете драться, вообще ничего не скажу. Я на боль очень терпеливый. Я не знаю, про что они еще спрашивали, потому что жандарм меня загипнотизировал.

— Какой еще жандарм? — похоже, обладатель сурового голоса не обладал достаточным терпением.

— Маленький такой, в красных брючках ходит. С ним, собственно, мы и говорили. Он попросил картотеку с фамилиями, но она осталась под пеплом и пылью, и он не настаивал… и вообще вел себя как джентльмен, а не пьяный извозчик, у которого только руки чешутся кого-нибудь стегнуть. Он посмотрел на меня пристально, и меня потянуло в сон. Я думаю, много чего наговорил, только я же себя не контролировал.

Чуть попривыкнув к вопросам, Володечка начал лихорадочно прикидывать, что его ждет.

«…Раз свет не включают, стало быть, лица открывать не хотят. И убивать меня не станут», — чуточку успокоился он.

— А как он тебя гипнотизировал? Что при этом говорил и делал? — продолжал теребить главарь.

— Я не знаю, — сказал Володечка. И вдруг разрыдался. — Отпустите меня, — скулил он. — Мне страшно. — Сам он тем временем, пользуясь отсутствием света, потихоньку пятился к дверям, благо расположение своей приемной знал очень хорошо.

— Гипнотизер-полицейский? — услышал он еще более удививший его вопрос.

— Да кто же еще! — в отчаянии воскликнул секретарь и резко приоткрыл дверь.

Уже перед ним был освещенный коридор, и ничего не заслоняло путь к бегству. Володечка переступил голыми ногами порожек и ринулся вперед, оглашая истошным криком «Убивают!» сонную пустоту лицея.

Только раз успел он крикнуть о помощи, как удар наотмашь деревянной палкой погрузил его в нирвану не хуже, чем искусный гипнотизер.

Тотчас за ноги он был втянут обратно и уложен под воровским светом фонарей в свою собственную постель.

— Зря время потеряли, — сказал один из нападавших другому. — Может, добить его?

— От этого кретина ни один детектор лжи ничего не добьется, — утешил его второй. — Да ты ему всю память отбил последним ударом по затылку. Завтра проснется и будет вспоминать, кто его так крепко загипнотизировал. Пусть живет, фикус голожопый. Дай бог, чтобы своим криком он никого не разбудил.

Налетчики вышли в коридор, удостоверившись сначала, что никто из спящих не проснулся и не выглядывает через дверь. Однако еле освещенный коридор был пуст и равнодушен к ночным воплям. Каждую ночь посвящали новичков в тайны мужской дружбы, и к крикам о помощи привык лицей так же, как и привык оставлять их без ответа.

Неспешно поднялись оба неизвестных на последний этаж и прокрались уже знакомой им дорогой к комнате Луция. Так же просто был открыт дверной замок, и вошедшие, на этот раз вооруженные не плеткой, а свинцовыми кастетами, на цыпочках подошли к кровати, на которой, завернувшись в одеяло, лежал хозяин комнаты. Сверкнули лучи фонарей, выпрыгивая из своих обиталищ, и скрестились на лице спящего человека. И тут же с криком удивления оба вошедших притушили их свет. Человек, который лежал в комнате Луция и на его кровати, был кем угодно, но только не студентом. Немолодое своеобразное лицо, обрамленное жесткими редеющими волосами, безусловно, свидетельствовало об этом.

Естественно, что первым движением вошедшие вернулись вспять, к двери, чтобы заглянуть в коридор и разобраться, как это могли они так безобразно ошибиться. Ведь позы и смертоносное оружие вошедших не оставляли сомнения в цели посещения студента, который стал для многих нежелательным свидетелем. Но раз комната была не та, получалось, что не только мог пострадать невинный, но тем самым и свидетель предупреждался о нависшей над ним беде. Поэтому, пока один из преступников обшаривал тонким лучом стены помещения, другой вышел назад и сверил номер комнаты. Когда он вернулся, его приятель тотчас направил на него луч фонаря, но никакой другой информации не смог получить, кроме как подтверждение, что комната была той самой, вполне им известной, о чем, впрочем, сообщала и большая фотография самого Луция с родителями и братом, вывешенная на стене. Снова приблизились два луча к лицу, по-видимому, крепко спящего человека, что было даже удивительно, ибо кто же спит в чужой комнате под взглядами двух громил с кастетами и недобрыми намерениями, когда ярчайший свет режет твои глаза и ты не знаешь, сон это или явь.