Убийство в Рабеншлюхт - Оксана Аболина

Пленник сидел в углу комнаты — там, где еще недавно находился Себастьян. Руки у него были связаны за спиной, ноги перехвачены веревкой, но не туго — так чтобы мог встать и идти. Увидев священника, мадьяр прищурился и внимательно осмотрел его, как бы оценивая про себя. К удивлению Иоганна, отец Иеремия заговорил на латыни.

— Vos frater veneratio teuton? — спросил он, показывая пленнику изъятый у него нож.

Мадьяр на вопрос не ответил, только сверкнул глазами, увидев так близко свое оружие.

— Is vestri conseco? Ut vos quoniam inter mitis?

Пленник демонстративно отвернулся, показывая, что разговаривать ему со священником не о чем. Отец Иеремия тяжело вздохнул и предпринял последнюю попытку:

— Vos appreciation, ut вас culpo procul cruentus ampersand rudimentum obviam muneris? Vos suspendo super caput ultio ultionis.

Увы, и эта попытка разговорить мадьяра не увенчалась успехом. Впрочем, ничего другого, отец Иеремия, видимо, и не ожидал.

— Да не оставит нас Господь в трудную минуту, — проговорил он, перекрестился и поспешил на улицу. Беспокойные мысли об учителе, видно, никак не шли у него из головы, наспех попрощавшись с Францем, он махнул Иоганну рукой и торопливым шагом направился в сторону школы.

На краю неба — далеко-далеко за серой пеленой, у самого горизонта — появилась тонкая ясная полоска. Пелену эту словно бы кто-то стягивал за реку, открывая взгляду чистое голубое небо. Отец Иеремия и Иоганн прошли мимо школы, свернули к дому Рудольфа и тут же услышали ворчливый голос учителя.

— Мало вас розгами, гаденышей, стегали, — нудно цедил он. — Простынь новую испоганили, я по всему двору бегаю, ищу. Вот я веревку сниму да по вашим спинам. Правду пословица говорит: одно гнилое яблоко все остальные заражает. Я сейчас это художество вашим родителям отнесу, покажу.

Худой и по-прежнему бледный учитель держал в своих руках разукрашенную углем простынь, а рядом с ним стояла Мария и несколько детей помладше. Отец Иеремия облегченно вздохнул, но тут же насупился. Остановился, тяжело дыша от быстрой ходьбы, и громко произнес:

— День добрый, Рудольф.

От голоса священника учитель вздрогнул, обернулся. Распрямился, цыкнул на детишек, чтобы домой бежали и несколько смущенно проговорил:

— Простынь сушить повесил, так эти агамеды… разбойники ее стащили — в привидение играть… Добрый день, отец Иеремия. Добрый день, Иоганн.

Дом у учителя оказался большим, не меньше, пожалуй, чем у Феликса, только захламлен был страшно. В прихожей разбросана старая обувь, свалены какие-то половики, тут же на стене висела поеденная молью волчья шкура. В светлой просторной комнате, куда провел их Рудольф, стоял маленький диванчик, письменный стол в углу у окна, книжный шкаф, забитый книгами да лежал на полу старый пыльный ковер. Обстановка настолько контрастировала с ухоженным, с иголочки одетым учителем, что Иоганн только диву дался. Бывает же такое… На стене, рядом со шкафом, висел большой портрет самого Рудольфа, и два картины поменьше — на одной школа, а на другой пейзаж с видом на мельницу и реку.

— Феликс рисовал, — пояснил учитель, заметив взгляд Иоганна. — Вы присаживайтесь вот здесь на диванчик, а я уж на стул, как хозяин. Жаль парня, талантлив был… Но кому не повезет, тот и в рисовой каше палец сломает.

— Разговор у меня к вам, Рудольф, не очень приятный, — сказал отец Иеремия, присаживаясь. — О ночном нападении на жандарма и убийстве Герты вы, конечно, слышали?

— Да что вы говорите! — худое и длинное лицо учителя вытянулось еще больше. — Старуху убили? Кто?

— Думаю тот же человек, что и Феликса. Разве вы не слышали выстрелов?

— Нет, спал как убитый. То есть, простите, святой отец… крепко спал. Вся эта суматоха с убийством Феликса так дурно на меня подействовала, что к вечеру голова совсем не своя стала. Я уж к доктору пошел да тот опять напился и заснул. Ну, я и решил — почему бы не снотворное? Так что только час назад и проснулся.

— И на исповеди вы не были потому, что проспали?

— Истинно так, — кивнул Рудольф, но глаза его забегали. Он достал из кармана смятую пачку сигарет, порылся в ней, однако пачка оказалась пуста. Повертев в руке, учитель засунул пачку обратно и посмотрел на священника.

— Мне кажется, вы не были на исповеди совсем по иной причине, — со вздохом произнес священник. — Я знаю, вы искренне верите в Бога и не хотели лгать ему. Ведь это вы взяли деньги из кошелька Феликса, разве не так?

— Что вы такое говорите, отец Иеремия! — возмутился Рудольф, вскакивая со стула. — Постыдитесь своего племянника!

— Это вы постыдитесь, Рудольф, — строго ответил священник. — Феликс был вашим любимым учеником. Да хоть бы и не так… Взять деньги с покойника… На что вам Феликс выдал двести марок незадолго до убийства?

— Отец Иеремия!

— Не отрицайте, мы нашли в доме убитого вашу расписку.

— Я и не собирался отрицать! Феликс передал мне эти деньги…

— Только не нужно ничего придумывать, Рудольф, — неожиданно мягко прервал его священник. — Вчера на месте убийства вас видел Альфонс Габриэль. И как вы ногой кошелек задвинули, а потом взяли из него монеты, а сам кошелек бросили в сторонку, он видел. Раз солгавши — покайся, говорит нам Господь, не умножай свой грех новой ложью. Вы же добрый католик, Рудольф! Не от головной боли, сдается мне, вы снотворное приняли, а от угрызений душевных — не хотелось вам исповедоваться в таком бесстыдном поступке. Вы краснеете, это хорошо. Это совесть. Для чего вам дал Феликс такую крупную сумму?

Учитель действительно покраснел. Оглянулся на Иоганна, стоявшего у полки с книгами, опустился на стул и тихо проговорил:

— Он хотел от Лауры откупиться.

И не дожидаясь уточняющего вопроса, заговорил быстро-быстро, словно старался поскорее закончить этот неприятный для себя разговор.

— Извините, что солгал вам вчера… Пока Франц в своем Легионе деньги зашибал, Лаура на Феликса глаз положила. Парень он видный, богатый, ухаживать красиво умел, по-городскому, не как здешние увальни. Ну и… понесла она от него. Вы думаете, чего Филипп так пьет? Он же аборт собственной дочери делал! Мне знакомый врач в городе рассказывал. Феликс-то ей сразу сказал: никакой свадьбы, я тебя знать не знаю. Деньги предлагал, еще когда Франц не вернулся. Она гордая, не взяла. Все они гордые после того, как… А потом прибежала: плати, мол, раз обещал. Ну, вот он и решил, что через меня безопаснее — Франца боялся. Если мое мнение знать хотите, Франц явно на него нож точил. Ни у кого сильнее причины ненавидеть не было, чем у него. Сам видел, как кулаки свои солдатские сжимал, едва Феликса завидит.

— Вы передали деньги Лауре?

— Конечно!

— А расписку с нее взяли?

— Расписку… — протянул учитель. — Взял, естественно. Verba volant, scripta manent. Слова улетают, написанное остается. Но боюсь, что найти ее сейчас…

— А вы поищите! — сказал, словно отрезал отец Иеремия. И так строго посмотрел на учителя, что тот нехотя поднялся со стула, подошел к письменному столу и, открыв ключом, выдвинул маленький ящик. Долго перебирал бумаги и, наконец, извлек разлинованный листок, явно вырванный из тетради.

— Вот, — вернулся он к дивану и протянул расписку священнику.

Тот бегло взглянул на листок и перевел взгляд на учителя.

— А почему только на пятьдесят марок?

— Я…. мы… — замялся учитель. — Мы с Феликсом договорились… на отсрочку. Я бы потом всё Лауре отдал.

— У вас крупный карточный долг?

Рудольф потянулся рукой к воротничку рубахи, расстегнул, словно внезапно ему стало душно.

— Да, — выдохнул он. — Граф Еремин… Шулер он, если хотите знать мое мнение. Обещал сгноить, если долг не отдам.

— И поэтому вы взяли из кошелька Феликса монеты?

— Да, — еще раз выдохнул Рудольф, теребя воротник.

— Мы еще поговорим об этом, Рудольф. Но позже. А сейчас меня интересует еще вот что. Покойный муж Анны, лесник, он обращался к вам за переводом семейных бумаг с латыни?

Учитель недоуменно посмотрел на священника.

— Кажется, да… Вернее, почему кажется? Точно обращался. Давно это было.

— И вы перевели?

— Да там бред какой-то… Старая языческая легенда — «Путь к сокровищу» называется. Якобы какое-то небесное сокровище зарыто в стародавние времена среди наших холмов. Искать его по петроглифам нужно. Ну, видели, может, на скалах где…. Знаки такие древние… Охрой нарисованы. Нужно идти по старому торговому тракту, найти холм какой-то Матери Вороны, в нем это сокровище и схоронено. Я еще, помню, посмеялся над лесником. Явная подделка. Латынь отвратительная, мешанина язычества и Христианства, не гностицизм, самая что ни на есть вульгарная смесь того и другого.

— Сокровище? — переспросил отец Иеремия. — Не то ли, что чужаки ищут?

— Может и то. Да только бред этой кривой коровы, если хотите мое мнение знать. У меня и Феликс про то спрашивал, я ему сказал: прежде чем искать что-то, историю изучать надо. Торговый тракт по той стороне реки шел, это уж потом село на этот берег переехало. Не то в двенадцатом, не то в тринадцатом веке…