Умереть без свидетелей. Третий апостол - Станислав Гагарин

В булочную вошел пошатываясь человек в кожаной куртке, облепленный грязью, со спутанными волосами на лбу. Лихорадочный блеск в глазах, которыми обвел он женщин, испугал их… Они подвинулись к прилавку-кассе, где сидела продавец. Марта тоже увидела этого человека и застыла, забыв закрыть рот и опустить нависшую над счетами руку.

Неведомый пришелец смотрел на женщин, но будто бы и не видел их. Он шагнул к ячейкам, в которых громоздились буханки и батоны. Оказавшись рядом с хлебом, человек жадно схватил буханку, отломил горбушку и засунул ее в рот.

И тут одна из женщин тоненько взвизгнула. Человек вздрогнул, встрепенулся, широкими шагами пересек небольшое помещение магазина, рванул на себя дверь и, не выпуская хлеба из рук, выбежал на улицу.

Когда он исчез, очередь ожила, заверещала на разные лады… Продавец закрыла, наконец, рот, проворно выскочила из-за прилавка, выбежала на крыльцо. Там она увидела, что неизвестный, похитивший буханку за восемнадцать копеек, едва ли не бегом достиг поворота и скрылся за углом.

Она вернулась в магазин, где возбужденные женщины, перебивая друг друга, обсуждали случившееся.

— Видали, каков гусь?!

— Пьяный он был, женщины, конечно, пьяный!

— Просто хулиганство какое-то…

— Это с экспедиции, верно. Нефть тут ищут. Там все такие, отпетые… Хулиганы.

— Ты в милицию, Марта, звони, пусть разберутся.

— А что, может, он хотел выручку забрать, а увидел, что нас много — раздумал.

— И молодой ведь еще…

— Совести у них, молодых, ни на грош.

— Сейчас все пошли такие.

— Нет, надо в милицию…

Марта молча принимала деньги за хлеб. Когда женщины разошлись, разнося по Шпаковке известие о чрезвычайном происшествии в булочной, продавец решила все-таки позвонить участковому инспектору.

Но дозвониться ей не удалось.

Едва она положила трубку и заняла пост за кассой, в магазин вошел инспектор.

— А я все вам звоню да звоню, — сказала Марта.

— А чего мне звонить, — ответил инспектор. — Бабы вон на весь поселок раззвонили про ограбление булочной. Много ли чего взяли?

— Да нет, — сказала Марта. — Вошел парень, схватил буханку за восемнадцать копеек и смылся.

— За восемнадцать копеек, говоришь? Прямо скажем: ограбление века. А может, он жрать захотел, просто невмоготу стало, а?

Марта смутилась.

— Вообще-то, он вроде голодным мне показался. Или пьяный… Непонятно.

— Ты что, не можешь пьяного от голодного отличить? Ну-ка опиши мне его. На всякий случай.

Тут выяснилось, что Марта и не запомнила его как следует.

— Наверно, с буровой он, — сказала она.

— С буровой, с буровой, — передразнил ее инспектор. — Вешаешь мне дело на шею, а делу-то цена — восемнадцать копеек. Вот возьми.

Он достал кошелек и вытащил двугривенный.

— Сдачи не надо. Недостачу твою я покрыл. Так что больше не звони попусту. Но ежели увидишь его еще раз — дай мне знать. Хочу познакомиться с тем, кто хотя бы по части хлеба живет уже в бесплатном времени.

III

Кабинет заведующего кафедрой научного атеизма был заставлен книжными шкафами старинной работы. Шкафы занимали две трети стены, а на свободной части висели портреты великих атеистов прошлого, от Эпикура и Тита Лукреция Кара до Бенедикта Спинозы и Вольтера.

Хотя Прохор Кузьмич и учился в Западноморском университете, но в кабинете профессора Маркерта бывать ему не доводилось. Основные интересы Конобеева лежали тогда за пределами этой кафедры, и Прохор Кузьмич не был сюда вхож.

Доцент Старцев принял его весьма любезно. Встретил в большой преподавательской комнате кафедры, провел в кабинет, предложил кофе, который сварил сам в оригинальной кофеварке, стоявшей в углу, между шкафами с книгами.

— А ведь вспомнил я вас, Прохор Кузьмич, — сказал Старцев, когда они уселись с чашечками кофе в удобные кожаные кресла. — Вы учились в нашем университете.

— Совершенно верно. Учился. Вы у нас не читали, правда, но хорошо помню лекции профессора Маркерта.

— Да, — вздохнул Валентин Петрович. — Профессор Маркерт, профессор Маркерт… Тяжелую утрату мы понесли. Какая нелепая смерть!

— Мне как раз и хотелось поговорить с вами об этом, Валентин Петрович. Не думаете ли вы, что кто-нибудь мог отомстить Борису Яновичу?

— Отомстить? Гм… Как-то не приходило в голову. Хотя… Конечно, врагов у него было предостаточно… И здесь, и за рубежом… Ну, из-за рубежа вряд ли могли дотянуться до Маркерта. Это уж слишком.

— Почему «вряд ли», Валентин Петрович? Вы не допускаете подобной возможности?

Старцев засмеялся.

— Я слишком доброго мнения о вашей службе, Прохор Кузьмич, чтоб возможность такую допустить.

— Весьма польщен, но, знаете, это не может быть вовсе исключено. Вспомните судьбу Ярослава Галана…

— Так ведь это когда было, — возразил Старцев. — И где… Время и обстановка иные. Я больше склонен подозревать обычный уголовный умысел. Преступник знал, что Маркерт будет на концерте органной музыки, и решил поживиться в пустой квартире. И вдруг случайно столкнулся с профессором, который остался дома. Допускаю, что Борис Янович вел себя довольно активно по отношению к грабителю. Он не боялся ни Бога, ни черта и сохранил физическую силу, несмотря на возраст.

— Но Маркерту стало плохо, потому он и не пошел на концерт, — возразил Конобеев.

Старцев пожал плечами.

— Мы не узнаем, что там происходило, пока вы не отыщете и не схватите убийцу, — сказал он. — И все-таки я склонен считать, что это заурядное уголовное преступление.

«И Жуков хотел бы так считать, — подумал Прохор Кузьмич. — Ему-то, да и всем нам, террористический акт закордонных злоумышленников вовсе ни к чему…»

Конобеева так и подмывало спросить Старцева про фигурку апостола Петра в кулаке покойного, но про фигурку никому, кроме оперативных работников, не было известно. И Конобеев считал себя не вправе сообщать об этом Валентину Петровичу, даже если бы тот и не преминул дать полезный совет. Впрочем, раскрытие этого факта перед кем бы то ни было строжайше было запрещено и самим Александром Николаевичем, а сейчас, когда в кармане Конобеева лежала эта бумага, касающаяся личности Старцева… Нет, Прохор Кузьмич, конечно, ничего не скажет ему про апостола Петра и странный предсмертный намек покойного.

— Валентин Петрович, каким человеком был Маркерт?

— Сложным, Прохор Кузьмич… Очень сложной личностью был Борис Янович. И этим все сказано. Никакие определения не исчерпают, пожалуй, его натуры, характера, внутреннего облика. Кроме того, в нем уживались сразу несколько психологических типов, и трудно было заранее угадать, какой из них проявится в тот или иной момент.

— Нелегко было с ним работать, а?

— Как раз работать было легко. Маркерт прощал многое, если знал, что человек одержим работой. Он и сам трудился дай Бог каждому.

— А в личной жизни?

— Маркерт был гостеприимным хозяином, прекрасным рассказчиком, остроумным, порой язвительным, но непременно вежливым. Правда, мог и обложить провинившегося, как одесский биндюжник, а то и спустить с лестницы, как он сделал это однажды с молодым дальним родственником.

— С Арнольдом Заксом?

— Ну да, с этим рыбаком…

— А не скажете ли, Валентин Петрович, почему Маркерт так яростно протестовал против работы Валдемара Петерса?

— А, вы про эту историю с «Тайной вечерей»… Видите ли Борис Янович не любил авантюристических наскоков новоявленных атеистов на религию. Он считал, что выступивший против веры человек должен поначалу глубоко освоить религиозные постулаты, проникнуться ими в гораздо большей степени, нежели сами вероучители. В противном случае такие атеисты становятся заурядными болтунами, приносящими чахоточной, худосочной пропагандой один вред. Человек огромной эрудиции, знавший почти все европейские языки, живые и мертвые, Маркерт не терпел халтуры в научной работе. А открытие Петерса отдавало сенсацией, что уже само по себе ставило Бориса Яновича во главе противников Валдемара.

— А вы сами как отнеслись к истории автопортрета Леонардо да Винчи?

— Весьма любопытные построения у Валдемара Петерса. И теперь, когда он подтвердил свои логические выводы, проиграв их на компьютере, остается только радоваться за нашего аспиранта.

— Он сейчас в университете?

— Говорят, отправился в туристический поход по Взморью. Наверно, и не знает, что его работа утверждена в Москве.

— Вы, Валентин Петрович, поддержали Валдемара Петерса против Маркерта?

— Нет, я занял нейтральную позицию. Нельзя было предавать Валдемара анафеме, как сделал это Борис Янович, но и не стоило курить ему фимиам, осыпать розами и осенять венцом. Нет слов, Петерс сделал любопытное открытие. Но если вы в курсе дела, а это, видимо, именно так, то согласитесь, что работа Петерса лежит скорее в области криминалистики, нежели эстетики…