Суккуб - Дарья Еремина

Вспомнились ночные конские бега и Галкин племянник с отцовским телефоном. Вспомнились сюжеты Discovery о людях, мучавших животных; наши программы под всевозможными красочными грифами: о нянечках, издевающихся над младенцами; о мед. сестрах, изливающих злобу на пациентах; о родителях, истязающих собственных детей; о многих и многом. Как будто ничего другого по телевизору и не идет. Я постоянно натыкаюсь на эти сюжеты. И не сдерживаюсь. Марк, если застает меня ревущей — ругается. А я думаю, почему вместо этих ужасов не крутить сюжеты, в которых возможно содействие смотрящего. То же время, и кому-то станет проще. Тот же бюджет, а в душе совершенно другая боль. Вспомнилось абсолютное одиночество, осязаемое и обоняемое при первом взгляде на бабулек в домах престарелых. Вспомнилась жгучая, словно клеймо на сердце — радость ребят в детском доме.

— Ты давно дома? — Спросил он, поднимаясь.

Я пожала плечами, вытирая насухо глаза. Какая разница. Ужин я, все равно, не приготовила. И вообще ничего не делала. Такое ощущение, что по мне бульдозер проехался. Я просыпаюсь физически уставшей. Мне тяжело улыбаться. Зареветь же могу от вида фантика, брошенного мимо урны. Состояние преотвратное, но я не вижу причин. Как будто то, что я накапливала последние годы, из меня теперь усиленно тянут, а вместе с этим забирают саму жизнь. Я устала. Но не от работы чистильщицы, не от нескончаемых прожектов Миши, не от поездок… Возможно, я устала быть инвертором. Не могу определить.

— Хочешь прогуляться в парке? — Вернувшись ко мне, Марк присел на корточки у кресла. Встретившись с ним взглядом, я снова заревела. — Господи, Лида… Что с тобой?

Ответить мне было нечего. Как я могла описать свои переживания, свои чувства? Старушка сказала: через три года понадобятся все твои силы. Имела ли она ввиду Апокалипсис, знаменующий конец календаря Майя? Только на днях наткнулась на передачу по телевизору и вспомнила ее слова. Нет, смотря эту программу, я не ревела. Хотя, иногда кажется, что надвигается мой личный, индивидуальный конец света. Краски сгущаются, что-то происходит вокруг. И я чувствую себя все более и более одинокой.

Потеря мечты, державшей меня школьные и студенческие годы? Гибель Гриши? Да, это тоже выело часть души, оставив невосполнимую пустоту. Но есть что-то еще, что я чувствую, но не понимаю. Марк говорит, что это реакция на кризис. Растерянность или злость охватывает все плотнее, удавом сжимая кольца. Но зачем в таком состоянии населения выводить на голубые экраны этот ужас? Зачем разлагать нас еще больше? Пугать, расстраивать, заставлять чувствовать злость и беспомощность? Зачем?

Раньше я не думала об этом. Теперь же не думать в принципе было, по крайней мере, стыдно. И развернувшись к происходящему всем корпусом, раскрыв глаза и вдохнув запах разложения человечества, я не могла справиться с собой.

Я согласилась прогуляться по парку, продышаться, проветрить мысли. Мы брели медленно. Молча. Мимо проезжали велосипедисты: одиночки или вдвоем. На встречу неторопливо брели мамочки с детишками или такие же как и мы с Марком, пары. Даже когда кто-то проходил мимо, вокруг было тихо и спокойно. Будто ни что не могло потревожить этот маленький кусочек природы. Будто она со все понимающим пренебрежением показывала: вы исчезнете, а я останусь… Наблюдала и грустно вздыхала с высоты неба и крон. И становилось спокойнее. Когда тебя окружает что-то незыблемое, настоящее и отчаянно живое — всегда становится спокойнее. Парк… пруд… небо… даже земля под ногами, если она не закована в асфальт.

— Может, ты беременна? — Обернулся Марк с улыбкой.

— Нет. — Я покачала головой, тоже улыбнувшись. — Просто, тяжело как-то. Давит что-то.

— Отдохни. Сбеги от Миши на недельку.

Я удивленно обернулась. Ты же не сможешь сбежать вместе со мной. Даже если бы я могла, это предложение значило сбежать на недельку и от тебя.

— Нет. — Я снова отрицательно качала головой. Нет.

Мы шли.

— Ты же в этой каше варишься. — Тихо проговорила я в гравий под ногами. — Зачем такое крутить в прйм-тайм?

— Какое такое? — Не понял он.

— Эти истязания, извращения… Особенно сейчас, когда и так не сладко. Многим не сладко.

— Ох, Лидунь. Много причин. — Марк усмехнулся, ловя мою ладонь. — С одной стороны, когда все плохо, показать еще худшее зрелище — это и есть успокоить. Чужая беда всегда заставляет вздохнуть: слава богу, это случилось не со мной. С другой — это метод устыжения. Все же, кто-то может считать эти программы социальными. Ты знаешь, что это происходит и, возможно, не пройдешь мимо, став нечаянным свидетелем. Дальше — это отвлечение внимания. Эти ужастики уводят твои мысли от неудобных тем к вполне безопасным. Как-то надо отвлекать мысли многомиллионного населения от того, что происходит в стране. Ты только представь себе толпы сознательных граждан, задающихся вопросами «кто виноват» и «что делать»?

Я засмеялась.

— Много причин и способов не давать нам думать.

Подняв подбородок, я замерла в нерешительности.

— Давай уедем, Марк. — Предложила тихо, не глядя.

— Милая, я не могу сейчас.

Зябко поежившись, я кинула на мужа короткий взгляд.

— Ты не понял. Давай уедем из страны. Насовсем. Я не хочу здесь жить.

Марк не смотрел на меня, вытянув губы трубочкой. Я наблюдала за ним искоса, боясь посмотреть прямо.

Прямо в глаза своему малодушию.

Прямо в лицо своей слабости и страху.

Прямо и решительно. Не могла.

— Марк. — Позвала я, не выдерживая молчания.

— Мне показалось, это была просто идея. — Он обернулся, наконец, и все, чего я боялась увидеть, отразилось на его лице. — Неужели, ты могла обдумать это в одиночку и предложить на полном серьезе?

Я отвернулась, хмурясь. Стало мерзко и холодно. Деревья смеялись шумно и высокомерно. Опускающиеся сумерки давили на плечи неподъемной тяжестью. Так необходимо было почувствовать поддержку, его руки на плечах, его успокаивающую улыбку. Марк шел рядом, спрятав руки в карманы джинс и опустив лицо.

До машины мы дошли молча. За пятнадцать минут дороги домой единственной прозвучавшей фразой стало: «Наверное, дома нет хлеба». Закрыв глаза, я отвернулась к окну.

2

Сообщение пришло около четырех утра. Нащупав под подушкой коммуникатор, я приподнялась на локтях. Потревоженный сигналом, Марк на мгновение привстал, посмотрел на горящий экранчик, и перевернулся на другую сторону. Я же читала краткую информацию о моем следующем «клиенте». В конце описания личности имелась приписка: «Осторожно, он из бывших наших». В замешательстве открыла прикрепленную фотографию. На ней в анфас, чуть морщась на солнце и белозубо улыбаясь, был запечатлен пожилой мужчина. В волосах седина. Из расстегнутого на три пуговицы ворота красной рубашки видна загорелая грудь в кучерявом седом волосе.