Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы вернуться на землю; и только когда он приземлился, ему пришло в голову взглянуть в направлении, из которого прилетела пуля.

Сквозь пламенеющий свет он различил человека, стоящего за выступом скалы в восьми ярдах от него. Кроуфорд не мог разобрать, кто это был, но предположил, что у незнакомца будут такие же трудности с передвижением, как и у него, так что можно какое-то время не обращать на него или нее внимания.

Если же у него есть еще один пистолет, и в следующий раз он прицелится чуть удачнее, что ж, будет ли это на самом деле таким уж плохим концом?

Он снова повернулся к Джулии. Она шла вниз по склону, направляясь к нему и Байрону, и каким-то образом была способна идти свободно в сгустившемся воздухе… хотя Кроуфорду казалось, что она становилась все более прозрачной. Он спросил себя, не были ли подкатывающая к горлу тошнота и странная легкость в голове признаками надвигающейся паники.

Байрон, похоже, вовсе не слышал выстрела. ― Мне не нужно знать, как она умерла, ― сказал он задыхающимся голосом. ― Это я убил ее. Я совратил ее, будь я проклят! Вот что я пытался сказать тебе в тот день, когда посадил тебя в мою карету. Инцест… в этом не было ее вины, она никогда не отличалась твердостью, но вначале пыталась мне отказать. А затем я бросил ее одну в Англии с нашим ребенком… и моей ужасной бывшей женой.

Байрон нахмурился и стиснул зубы, и Кроуфорд понял, что он борется с отчаяньем, которое наводило психическое поле горы. ― Я уверен, это моя бывшая жена довела Августу до этого, ― в этом нет ни капли моей вины, будь оно проклято! Августа так меня любила, а этой ведьме, на которой меня угораздило жениться, больше некого теперь изводить.

Фантом был теперь в каких-нибудь нескольких ярдах, и это определенно была Джулия. Она смотрела прямо на Кроуфорда, и ее лицо внезапно застыло в выражении какой-то почти безумной ненависти. Он отступил назад и вскинул руку, его рукав заколыхался столь быстро, что на мгновение превратился лишенное очертаний расплывчатое пятно; и он бросился бы назад, туда, откуда они пришли и спустился или сверзся вниз в долину, где их дожидались Хобхаус и слуги, но Байрон поймал его за руку.

Фантом исчезал, становясь совершенно прозрачным, пока он смотрел на него широко раскрытыми глазами… пока свет вокруг наливался красным, а воздух густел. Теперь уже требовалось как следует поднапрячь мускулы, чтобы вдохнуть. А затем Джулия исчезла.

Но она лишь уступила дорогу чему-то другому ― плотный воздух звенел, предчувствуя его неотвратимое приближение. Кроуфорд попытался пробиться к месту, где они поднялись на вершину, но воздух теперь был слишком густым, чтобы в нем можно было двигаться ― он давил на ребра, словно проседая под громадным весом приближающегося существа.

Что-то обретало форму, но не на их вершине ― что-то непостижимо огромное и гораздо более далекое, простершееся на целые мили ― на пике Юнгфрау.

Словно сотворенные из мрака арочные своды сгущались в тускнеющем небе. И хотя призрачная фигура так и не обрела законченных очертаний, что-то в его крови, а быть может в каких-то немыслимо древних закоулках памяти, распознало в ней что-то женское и львиное. Существо склонилось над стоящей на вершине Венгерн троицей, заслонив собою все небо, и его враждебность была столь же ощутима, как разившийся вокруг холод.

Из глаз Кроуфорда брызнули слезы и словно желатиновые мошки повисли в воздухе.

Существо в воздухе заговорило, и голос его сотрясал затвердевший воздух, словно пришли в движение скальные массивы. ― Ответь на мою загадку или умри, ― сказало оно. После долгого молчания оно заговорило вновь. ― Кто ходил на четырех конечностях, когда солнечный свет еще не изменился, а теперь имеет две, но когда солнечный свет изменится вновь и свет уйдет, будет снабжен тремя?

Кроуфорд выдохнул и истощенный воздух облаком сгрудился перед ним, толкая его голову в обратном направлении.

― Четыре, две и три, ― сумел выговорить Байрон: ― Это… загадка… сфинкса. Даже в этом неверном красном свете, Кроуфорд ясно видел, каким бледным и осунувшимся было лицо Байрона. ― Мы стоим перед… сфинксом.

Кроуфорд заставил себя взглянуть вверх, на существо. Сфинкс казалась линзой, искривляющей своим присутствием линии магнитного поля. Она была теперь менее вещественной, чем в те дни, когда семь главных ворот Фив закрылись в ужасе перед ее гневом, те дни, когда она была увековечена в камне, возвышающемся на плато Гизы. Но она, очевидно, ни капли не утратила свою мощь, по крайней мере, в этих высокогорных районах.

Кроуфорд поборол захлестнувшую его волну самоуничижения и заставил себя вспомнить легенду. Эдип столкнулся со Сфинкс, и она спросила его, кто ходит на четырех ногах утром, на двух в полдень, и на трех ногах вечером. Если верить истории, правильный ответ «человек», который ползает во младенчестве, ходит на двух ногах в зрелом возрасте, и опирается на палку в старости. Он уже открыл рот, чтобы вытолкнуть из себя слово, но затем вдруг засомневался.

Почему Сфинкс об этом спрашивает? И верно ли греческая мифология донесла до нас ее ответ? С чего бы Сфинкс желать, чтобы он сказал человек? К тому же, откровенно говоря, человек не казался таким уж правильным ответом на загаданную ей загадку ― не было ничего в младенчестве, о чем он мог бы сказать «когда солнечный свет еще не изменился». Когда бы это не произошло, людей тогда, скорее всего, вообще еще не было.

Кто же тогда это был? Нефелим? Может быть, Сфинкс одна из них? Может, она ждет, что я отвечу «Вы» вместо того чтобы, по сути, сказать «я».

Он вспомнил отголосок древней памяти, мелькнувший в голове, когда он впервые увидел полосы в небе ― что-то по поводу другой разумной расы на земле. Может быть эта загадка ― своеобразное вежливое требование признания. В этом случае правильный отчет мог бы звучать «мы оба»?

Байрон открыл было рот, чтобы ответить сам, но Кроуфорд поспешно вскинул руку, преодолевая вязкое сопротивление воздуха. Байрон послушно умолк.

― Вспомни… последствия… неправильных ответов, ― сказал ему Кроуфорд. ― К тому же… не думаю… что мифология донесла… правильный ответ.

Сфинкс наклонилась ближе, и Кроуфорд смотрел теперь в темноту ее гигантских глаз. Они были неживые, словно застывшие кристаллы, и от этого становилось почти невозможно разглядеть разум ― пусть и невыразимо чуждый разум ― таящийся в их глубине.

Он увидел, как раскрывается громадный рот, а затем, казалось, вся вершина стала клониться к ее огромной бездонной утробе.

Он прибегнул к своей последней догадке. ― Разумная жизнь на земле, ― выкрикнул он, заставляя слова вырываться наружу.

С этими словами что-то переменилось.

Грозная фигура все еще реяла над ними, но спустя мгновение Кроуфорд осознал, что Сфинкс ушла ― на месте ее арочных крыльев, остались лишь узор облаков с одной стороны, да тень на громаде Юнгфрау с другой, а лицо, в котором таилось столько невыразимой женственности, было теперь лишь узором звезд на темном небе. Сфинкс вернулась обратно, в свой далекий плен на пике Юнгфрау.

Воздух между тем начинал таять ― похоже, он все же ответил правильно.

* * *

Джозефина увидела, что выстрел каким-то образом не настиг Кроуфорда ― он что, в самом деле, успел отпрыгнуть в сторону? ― и безвольно осела на землю, выпуская из рук пистолет. Несколько секунд спустя ее колени и пистолет врезались в припорошенный снегом камень.

Она вспомнила процедуру, о которой говорил ее ночной гость, альтернативу заготовленному пистолету. Тогда она была совершенно уверена, что пистолет решит ее проблему. Теперь же она раздумывала, сработает ли второй способ в этом странном, залитом красным, замедлившем скорость мире ― очевидно, ее проводник не предполагал, что она окажется здесь ― но больше ей ничего не оставалось.

По крайней мере, любовь к себе ей не мешала.

С прерывающими голос всхлипами, она начать произносить слова, которым он ее научил. Воздух перед ней закипел, уносясь прочь, словно эти слова оскверняли царящую здесь пустоту. Снова ей пришло на ум, что она делает все не так, как задумывал ее друг.

Не прекращая произносить заклинанье, она сдернула очки и со всей силы ударила ими по скале. Одна линза разбилась, и она поймала один из медленно разлетающихся осколков затемненного стекла, заставив его остановиться, а затем, нерешительно разрезая вязкий воздух, потащила его вверх, к лицу.

Ей потребовалась вся смелость и решимость, чтобы сделать это, но литания, вырывающаяся из ее уст, не прервалась ни на мгновенье, когда она вонзила осколок стекла в свой собственный глаз.

* * *

Кроуфорд повернулся к стрелявшему в него человеку ― и сердце упало у него в груди, так как он узнал Джозефину, и спросил себя, не придется ли ему однажды убить ее. Затем он увидел темную полосу, спускающуюся по ее лицу, и понял, что она истекает кровью.