Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

«Что это, ― с дрожью подумала она, внезапно испуганная перспективой спускаться обратно, ― неужели Кроуфорд уже возвращается»?

«Нет, ― раздался голос в ее голове, но мы не сможем подняться выше. ― Дождемся его внизу ― и нападем, когда он спустится».

В нахлынувшем отчаянии, еще более холодном чем ветер, Джозефина осознала, что могла не пережить спуск, даже с воодушевлением, которое получила бы от убийства Кроуфорда… без него же она определенно не выживет.

«Я не могу, ― подумала она; ― Я не могу спуститься вниз, не пролив его кровь на скалы и снег».

Каменный шип в руке настойчиво тянул ее вниз.

«Это ты, ты не можешь двигаться выше ― подумала она. ― Но я то могу».

Усилие согнало краску с ее лица и застывшей гримасой очертило ее зубы на фоне бескровных губ, но она сумела собраться с духом, изогнуть руку, так что казалось, порвется рукав, а затем, фактически сдернула руку с каменного когтя.

Во все стороны ярко брызнула кровь, словно в руку угодила пуля. На мгновение красно блестящий камень застыл в воздухе, а затем с воплем, несущимся лишь в ее голове, растворился внизу в тени горы.

Кровь горячими струями текла на уступ, образуя дымящиеся лужицы, и вместе с кровью уходили ее силы. Джозефина прижала к себе поврежденную руку и вдавила лицо в каменную стену, и всхлипывания ее были столь резкими и мучительными, что казались в этот миг естественными звуками гор.

Она вытащила из волос ленты и туго перевязала запястье ― и уже намного медленнее, теперь, когда ей никто не помогал, продолжила ползти вверх по склону горы.

* * *

Байрон настороженно взглянул на Кроуфорда через залитый солнцем скалистый склон, и тот кивнул, давая ему понять, что он тоже слышал мысленный крик ― хотя Хобхаус и проводник на уступе внизу похоже ничего не почувствовали.

― Похоже, не нам одним эти высокогорные края пришлись не по нраву, ― натянуто заметил Байрон, отбрасывая с лица вспотевшие волосы.

Каким-то шестым чувством, что не было в полной мере ни слухом, ни прикосновением, Кроуфорд ощущал разумы Хобхауса и остальных внизу. И он бы сдался наваливающейся на него апатии и растущему сопротивлению, если бы постоянно не напоминал себе о своей мертвой жене Джулии. Временами ему казалось, что ее разум тоже был здесь, на горе.

Наконец он втащил себя наверх, через последний каменный уступ, на округлую вершину, несмотря на то, что каждая частичка его тела, казалось, вопила, призывая его повернуть назад. Затем он поднялся, стоя на источенном ветром неровном плато, и напряжение внезапно исчезло, а под расстегнутую, промокшую от пота рубашку, проник бодряще холодный ветерок. Его охватило искушение, процарапать в скале линию, отмечающую высоту, на которой яд терял свою силу.

Воздух, казалось, вибрировал, на частотах столь высоких, что это было едва заметно. Но он решил, что сейчас на это можно не обращать внимания.

Вершина была размером с четверть поля для крикета и выглядела ничтожной и беззащитной под раскинувшейся над ней бездонным небом. Кроуфорд сделал несколько робких шагов вперед, чтобы взглянуть на долины и пики, простирающиеся немыслимо далеко внизу ― и на Юнгфрау, в милях отсюда, все еще возвышающуюся над ними. Он словно стал легче, сбросив с плеч всю ту необъятную массу воздуха, что осталась внизу, и он подумал, что, пожалуй, сможет прыгнуть здесь намного выше, чем там на земле.

― Здесь наверху вполне ничего, ― ответил он Байрону.

Тогда Байрон, который с каждым пройденным вверх ярдом выглядел все хуже и хуже, втянул себя наверх через последний выступ скалы, на грубо обточенное ветром плато, и внезапно в его затуманенных глазах вновь заблестела жизнь.

― Ты прав, ― с вернувшейся бодростью ответил он. Он поднялся, пошатываясь, словно только что родившийся жеребенок, и сделал несколько шагов навстречу Кроуфорду. ― Если бы только мы могли жить здесь, наверху, и всегда знать, что встреченные нами люди ― на самом деле люди!

Кроуфорд неуверенно втянул носом холодный воздух. Он больше не чувствовал вибрацию воздуха, но был уверен, что она все еще здесь, просто частота ее столь чудовищно выросла, что стала неразличима. ― Я не уверен…, ― начал он.

Вдруг, все его первоначальное оживление испарилось. Что-то зловещее разлилось в воздухе, что-то огромное и равнодушное, заставляющее его чувствовать себя жалким и бренным, угасающим с каждым мигом. Взглянув на Байрона, он увидел, что юный лорд чувствует тоже самое. Веселье Байрона растаяло как дым ― его губы были плотно сжаты, а глаза вновь поблекли.

Небо темнело и приобретало оранжевый цвет, и, хотя от этого у него помутилось в голове, Кроуфорд бросил взгляд на Солнце, так как до заката по его подсчетам было еще далеко. Солнце и впрямь было еще высоко на небосклоне, указывая, что лишь недавно минул полдень ― но теперь вниманием Кроуфорда завладело другое.

В небесах угадывались линии, слабо светящиеся полосы, протянувшиеся через небосвод от северного горизонта до Итальянских пиков на юге. И, хотя от этого сверхъестественного зрелища на макушке зашевелились волосы, оно было странно знакомо. Он чувствовал, что уже где-то все это видел, когда-то немыслимо давно… и что тогда этот эффект был гораздо отчетливей, линии были ярче… и несмотря на депрессию, что нарастала с каждой секундой и теперь давила на плечи словно физический гнет, он был безотчетно рад, хотя бы ради остального человечества, ― ради младенцев, что рождались в этот миг ― увидеть что линии с тех пор потускнели.

Непонятно почему, он вдруг вспомнил про компасные карты, подрагивающие в витринах магазинов в лондонских доках, и свою причудливую догадку, что они трепетали от невидимого магнитного ветра.

Он попытался воскресить в памяти образ этих небесных полос ― что-то связанное с солнечными частицами ― частицы могли достигать земной поверхности, когда полосы были слабыми, и были губительными для… другой разумной расы на земле, расы…

Он позволил мысли уйти. Попытка мыслить внезапно показалась вопиюще дерзкой для столь малого и презренного существа, каким он являлся.

Байрон что-то говорил странным приглушенным голосом. Когда Кроуфорд взглянул в его направлении, в лицо ему хлестнул резкий порыв ветра. Но он заметил, что голос Байрона немного не попадал в движения губ.

И даже несмотря на приглушающее влияние воздуха, Кроуфорд услышал свинцовый ужас сковавший голос Байрона. ― Позади тебя, сказал Байрон. ― Ты видишь ее?

Кроуфорд обернулся, не обращая внимания на снова ударивший ветер, и его плечи в отчаянии опустились, когда он узнал женщину, стоящую в нескольких ярдах вверх по склону.

Это была Джулия, его жена ― но она была полупрозрачна, словно слабо окрашенное стекло. Он не мог сказать, от чего перехватило дыхание в груди, было ли это следствием изменившейся природы воздуха или испытанного им потрясения.

― Это призрак, ― прохрипел Байрон. ― Призрак моей сестры Августы. Боже, когда же она могла умереть? Я ведь меньше месяца назад получил от нее письма!

* * *

Джозефина глянула поверх уступа на Майкла Кроуфорда и потащила пистолет из-за пояса. Она сдвинула очки на лоб, когда свет стал слабеть и окрашиваться красным, и видела теперь прекрасно ― хотя дышать становилось трудно.

Всю свою жизнь она жила в тени ненависти к себе, поэтому психическое поле вершины никак на нее не повлияло.

После того, как она избавилась от своего неумолимого проводника, подъем как ни странно, вскоре сделался легче ― ближе к концу она, казалось, почти плыла по крутому склону горы ― так что теперь ей достало сил, даже с поврежденной левой рукой, взвести курок. Она подняла пистолет и нацелила его в центр тела Кроуфорда.

Он и Байрон стояли чуть ниже, в каких-нибудь восьми ярдах, так что промахнуться было сложно, но она все же, на всякий случай, оперла ствол пистолета о камень. В конце концов, она вздохнула и спустила курок.

Несмотря на слепляющую вспышку выстрела, она увидела, что ее цель словно испарилась ― затем она увидела человека стоящего дальше вверх по склону и узнала в нем Кроуфорда. Она что стреляла в кого-то другого?

Хотя теперь она видела, человек наверху не был плотным ― свет, сияя, струился прямо через его тело. «Господи, ― подумала она с облегчением, ― это не Кроуфорд; это всего лишь его призрак».

* * *

Кроуфорд услышал выстрел и обернулся ― и тотчас же прыгнул в сторону, так как увидел блестящий шарик, словно рассерженная пчела быстро несущийся в его сторону.

В тот же миг он почувствовал, будто прыгнул в невидимый стог сена. Он слышал, как пистолетная пуля, жужжа, пролетела мимо, и почувствовал ударную волну, ласково, словно гладя, набежавшую на его тело. Но на миг все это вылетело из головы. Совершенно ошеломленный, он в изумлении уставился на свои ступни, которые парили в ярде над поверхностью скалы. Он плавал, поддерживаемый лишь желеобразным воздухом.