«Нехороший» дедушка - Михаил Попов

Резиденция Пятиплахова напоминала большой номер в дорогой гостинице. Чувствовалось, что это не жилье, хотя все для проживания с удобствами здесь имелось. Диваны, столы, кресла, холодильник замаскированный под гардероб. Бросался в глаза беспорядок, к приему гостей здесь не готовились, или не считали нужным готовиться. Белый, нечистый носок на спинке кресла, мятый синий пиджак на спинке стула, один рукав на клавиатуре компьютера, другой в кармане. Сквозь открытую в другое помещение дверь видна широкая, кое-как заправленная кровать. Рядом с рукавом и клавиатурой почти пустая бутылка «Джека Дэниэлса». Другая, тоже почти пустая, — у ножки стола. Ненавижу американское виски. Я огляделся и, особо не присматриваясь, увидел еще две в разной степени початых бутылки, но это уже был какой-то скотч.

Да, подумал я, представляю себе, в каком состоянии хозяин. Стоило ли приезжать? Мне даже показалось, что генеральское убежище чем-то самым важным напоминает туберкулезный схрон Марченко. Эта мысль расстроила меня еще больше, чем опасение нарваться на невменяемого генерала, спрятавшегося от какой-то мощной мысли за стеной охраны и дорогого алкоголя. Я совершенно ведь не размышлял в этом направлении. Я надеялся на Пятиплахова, и мне не хотелось думать, что он, быть может, тоже кого-нибудь «задавил» и скрывается. Мне было бы приятнее обнаружить, что он настороже, в состоянии полной готовности.

И, кстати, где он? Я уже минуты три как вошел из лифта прямо в эту неблагополучную квартиру, звук открывающихся и закрывающихся створок невозможно было не услышать. Ответом мне был звук воды в ванной. Отворилась в стене ничем не примечательная панель, и передо мною явился генерал в халате.

— Привет, — буркнул он, затягивая пояс на талии. Лицо опухшее, края бровей опущены больше, чем обычно. Скорее похмелье, чем опьянение.

— Привет, — сказал я и подумал, что не знаю, как к нему обращаться. Выяснилось ведь, что его зовут не Петя, а как? Достать визитку посмотреть?

— Садись, рассказывай.

Я сел в угол удобного дивана, придерживая на коленях дипломат с «документами».

Он, не глядя на меня, открыл дверцу в стене, достал оттуда два стакана, завернул к столу, взял с него почти допитую бутылку и сел в кресло напротив. Я настолько не хотел пить, что набрался смелости и объявил об этом вслух.

— А мне можно? — усмехнулся он. Кстати, выглядел он совершенно вменяемым, даже собранным, просто очень несвежим. Но количество бутылок говорило не о вчерашнем дне, а как минимум о целой неделе загула. А может, у них тут все так секретно, что даже не впускают горничных?

Он налил в стаканы этого жесткого американского пойла и поднял свой с таким видом, что если я не проглочу угощение, то и слушать меня не будет.

Ладно. Я выпил, стараясь не показывать своего отношения к напитку. Он опять велел — рассказывай! Что ж, я рассказал. Он слушал не перебивая, долго слушал, не выпячивал скептически губы, не ерзал в своем кресле, но и не кивал. Когда я закончил, он сразу же, без секундной паузы встал, нашел на подоконнике другую бутылку, снова сделал нам по «дринку» и снова настоял на том, чтобы я выпил. Потом заговорил:

— Ты хочешь сказать, что имение графа Кувакина, а ныне косметологический салон «Аркадия» — не что иное, как замаскированная установка, предназначенная для опыления населения Москвы какими-то непонятными излучениями ради достижения каких-то неизвестных целей?

Я был благодарен ему, что он сам так ясно и конкретно все сформулировал.

— Многое на это указывает, но окончательно я бы…

— Знаешь, что я тебе скажу — ты прав!

У меня внутри ёкнуло: кажется, я обрадовался, затем удивился, а потом растерялся. Эти чувства наслаивались одно на другое, информация нуждалась в обдумывании. Но Пятиплахов не дал мне даже начать, тут же сильно скорректировав свой ответ:

— После сведения вместе всех этих бумажек, что у тебя в портфеле, такие мысли неизбежно должны появиться, даже если ты не повернут на конспирологии, теории заговоров и всяком таком.

Шаг вперед, и десять назад? Или вообще что?

— Я тебе больше скажу — мы наблюдаем за этим заведением. И давно.

Получалось, что фирма генерала — мой естественный союзник. Это должно было меня обрадовать, но скорее смутило.

— Хочешь знать, как фамилия твоего Модеста Михайловича?

— ?

— Ракеев.

Что-то зашевелилось у меня на дне памяти.

— Да-да, он потомок одной очень ученой дамы, что входила в головку руководителей института в «те» годы. По-моему, внук. А еще добавлю в твою копилку — одним из «сотрудников» твоего графа Кувакина на должности алхимического оператора, главного «определителя металлов», хранителя «Большой пылающей чаши» был приглашенный британский подданный по имени Рэй Кей.

Я ничего не успел подумать, зазвонило в кармане. Сагдулаев. Как не вовремя.

— Пожалуйста-пожалуйста. — сказал генерал. — Мне все равно надо отлучиться.

Встал и исчез в ванной — полный эффект, что прошел сквозь стену, так стремительно все было проделано. Когда он вернулся, я сидел с выключенным телефоном в ладони и, видимо, с очень растерянным видом.

— Ну? — спросил Пятиплахов.

— Предлагают работу. Я же журналист. Опять все то же. Необъяснимости какие-то.

— А что такое?

— Это Сагдулаев.

— Знаю эту гадину.

Я пропустил мимо ушей.

— У него все люди в разгоне, черт-те что творится в городе, а тут поступила информация — в Новогиреево осажден детский дом, в том смысле, что куча родителей, родителей в перспективе, явилась и требует, чтобы им отдали всех, кто там есть. Мол, дети, всякий ребенок должен иметь семью.

— Согласен, — сказал серьезно генерал. — Только без процедуры, без проверки — нельзя.

— Да, но там даже не в этом дело. Есть информация — правда, непроверенная — этот детский дом получил какую-то огромную сумму на свой счет. Детский дом этот теперь миллионер, понимаешь?! Если разберут детей, что делать с деньгами?

— Коллизия, — генерал выпил.

— Н-да. — Было ясно, что опять влезло оно.

— Поедешь?

— Кажется, мы еще недоговорили.

— Правильно кажется.

Он встал, сходил в угол комнаты, пощелкал какими-то запорами у меня за спиной и вернулся с листком бумаги, и очередной, почти пустой бутылкой. Заставил меня еще раз выпить, прежде чем дал листок в руки.

Это был список.

Это был удивительный список.

— Клиенты «Аркадии», — пояснил генерал.

Я потрясенно читал. Сплошь очень известные имена. Артисты, митрополиты, телеведущие, путешественники, поэты, политики… Голова у меня работала как сканер, то есть я был, конечно, слегка пьян, но все читаемое навсегда и намертво отпечатывалось в сознании. Несколько раз я удивленно поднимал глаза на Пятиплахова, когда палец мой утыкался в совсем уж удивительное имя. Генерал невозмутимо кивал: да, братец, да.

— Клиенты, пациенты… Даже иностранцы. Элтон Джон, Мишель Уэльбек… Это что-то вроде элитного наркологического диспансера?

— Нет-нет. Не совсем так. Мы с большой долей уверенности можем сказать только то, что все эти люди были гостями, визитерами, клиентами указанного заведения.

— А какие именно процедуры они там принимали…

— А вот это пока не раскрытая тайна, — улыбнулся вдруг Пятиплахов. Как-то нехорошо улыбнулся.

Я снова углубился в список.

— Ипполит Игнатьевич, этот мой старичок, сказал мне, что там есть помещение, где стоят саркофаги — так он назвал, кажется, — куда укладывают людей, и что с ними там происходит — можно только догадываться. Похоже на солярий, но что там на самом деле делают с головами…

Генерал снова усмехнулся:

— Вполне может оказаться, что это просто солярий.

— Может. А может, там, наоборот, выкачивают какие-то виды психической энергии, группируют ее, суммируют, а потом — я же говорил, там стоит вышка, высокая вышка — транслируют в сторону города.

— Как ты сказал — группируют?

— Да. Тут же у тебя в списке кого только нет. Есть люди очень даже хорошие: детские доктора, клоуны, писатели для детей, из них можно «накачать» светлых мыслей. А есть ведь типы типа Сухорукова, артиста, или вот, зам-начальника Новороссийского порта, ростовский судья с двадцатилетним стажем, из них светлых, чистых мыслей, наверно не выдавишь.

— Возле фамилии Сухорукова — видишь? — вопрос. То ли был, то ли не был. А насчет того, что все детские писа те лиге не ра торы только светлых мыслей, я бы не спешил утверждать. «Только если ты безразличен к ребенку, можешь стать для него авторитетом».

Я не стал возражать. Понятно, что мое предположение было как-то совсем примитивно. Сменил тему.

— А скажи… Извини, конечно, если не туда лезу. Почему вы не встряхнете эту контору, уже двести лет как подозрительную? Или хотя бы агентуру туда не впихнете.