Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ) - Шолохова Елена

Я тоже зачем-то пытаюсь открыть дверь, как будто сама хочу удостовериться.

Удостоверилась. Нас действительно заперли на ключ…

43. Женя

Понимаю, что это бессмысленно, но продолжаю упорно дергать ручку двери.

— Прекрати, — останавливает меня Смолин и убирает мою руку. — Спалимся только.

— А что делать? Как отсюда выбраться?

Только я замолкаю, как слышу с той стороны двери, в приемной, характерный шум. Цоканье каблуков, шорохи, скрипы и, наконец, голос секретарши. Боже, она вернулась! И мы в ловушке…

— Яна Романовича сегодня уже не будет, — отвечает она кому-то.

Мы со Смолиным переглядываемся и, не сговариваясь, уходим от двери подальше, вглубь кабинета. На всякий случай.

Он, тяжко вздохнув, усаживается полубоком прямо на стол. Тот, за которым мы писали недавно объяснительную. Я, поколебавшись, занимаю один из стульев.

Смолин на меня не смотрит. Пялится в окно с хмурым видом. Молчание затягивается. И как будто еще больше обостряет нервное напряжение.

— Что делать-то будем? — первой нарушаю я тишину.

Наконец он переводит взгляд на меня.

— А что еще остается? Будем торчать здесь, ждать, когда Лида свалит. Потом позвоню Валере, чтобы нас выпустил.

Смолин легким хлопком бьет по карману, где у него, видимо, сотовый.

— Валере?

— Охранник. Сегодня его смена.

— Ну что ж, тогда подождем, — говорю я с облегчением.

Это действительно выход. Пусть придется подождать, зато никто ничего не узнает. Интересно, во сколько секретарша уходит?

Вот-вот закончится урок, потом еще один, последний, и всё. Надеюсь, и она уйдет со всеми вместе.

Тут у Смолина начинает гудеть телефон. Он принимает звонок, но говорит очень тихо, почти шепотом:

— Что? … Ну, не смог… ну, дело появилось… да никакое… Сонь, давай потом? … Нет, на последний тоже не пойду… Говорю же, дела… Не паникуй… А это… — Смолин бросает на меня такой взгляд, что мне сразу кажется, будто речь обо мне. Ну или при мне ему неудобно говорить. Отворачиваюсь, чтобы не думал, что я подслушиваю. Хотя, конечно, подслушиваю.

— В общем, Соня, всё сделано… Все нормально… И давай больше без фокусов, хорошо? … Говорю же, дела задержали… Езжай домой одна, я потом, позже…

Он убирает телефон.

— Ты не сказал сестре, что мы застряли? То есть что ты тут застрял…

— Зачем я буду ее втягивать в неприятности? Чем она поможет? Только разволнуется, а то еще и выкинет очередной… — Смолин осекается. — В общем, я же сказал, Лида свалит, и Валера нас выпустит. Что еще?

— Ничего, — пожимаю я плечами, и мы опять надолго замолкаем.

Тем временем начинается последний урок. Секретарша, если и уходит из приемной, то лишь на несколько минут, а затем опять возвращается. Я ее уже по шагам узнаю.

Смолин вдруг плавно снимается со стола и идет к шкафу. Не к тому, что с бумагами, и не к тому, где мы прятались, а к боковому длинному невысокому шкафчику, больше похожему на комод. Сверху на нем стоит поднос с графином и стаканами.

И тут Смолин начинает выдвигать ящики, открывать дверцы, перебирать что-то на полках. Находит там распечатанную коробку шоколадных конфет и без зазрения совести отправляет одну конфетку в рот. Нажевывая, дальше продолжает исследовать директорские запасы.

— Не ройся, — прошу его, опасаясь, что секретарша услышит шум.

Он оглядывается и, удивленно взметнув брови, усмехается.

— Ну ты, Гордеева, конечно, уникальный кадр! Кто бы говорил… Или только тебе можно рыться?

— Я ничего не брала и все поставила на место, как было.

— Ой, да не убудет с него от одной конфеты… от двух, — Смолин берет еще одну из коробки и тоже съедает. Потом поясняет мне: — Есть хочу. А, кстати, сама-то ты тут что выискивала?

— Ничего… просто так.

Смолин подходит ко мне и, пока я не успела встать и уйти, упирает руки в подлокотники моего стула по обе стороны от меня. Сам при этом наклоняется, практически нависает надо мной. Лицо его совсем близко. В глазах загорается охотничий азарт.

Я инстинктивно вжимаюсь в спинку, чтобы хоть как-то увеличить расстояние между нами. Лучше бы он и дальше рылся в закромах директора и поедал его конфеты.

— Просто так? — насмешливо переспрашивает он. — Ты залезла в кабинет к директору… копалась в его бумагах… И всё это просто так? Может, у тебя хобби такое?

Смотрю в его глаза, черные, блестящие, и вижу в них собственный силуэт. Мне не по себе. Сердце начинает скакать как загнанный кролик. Щеки снова неумолимо краснеют. Но вида я не подаю и с улыбкой отвечаю:

— Может, и хобби. Почему нет? У всех свои причуды. Кто-то в бумагах копается, а кто-то конвертики тайком подкидывает… с деньгами…

Пусть не думает, что я ничего не поняла. Ведь наверняка директор имел в виду именно этот конверт, когда ругал секретаршу по телефону и говорил про пропажу денег. Как он оказался у Смолина — не знаю, но судя по тому, что его наглость тут же как ветром сдуло, что-то здесь не чисто.

Смолин убирает руки и выпрямляется. Окидывает меня долгим взглядом сверху вниз и, качнув головой, едва слышно произносит:

— Чума.

— Что?

— Ничего. Из-за тебя я здесь застрял, — Смолин опять устраивается на столе.

— С чего это из-за меня? Не помню, чтобы я тебя задерживала.

— Да тебя тут вообще быть не должно.

— Как и тебя.

— Ну и наглая ты, Гордеева, — заключает он, но без всякой злости. Даже с неким подобием улыбки на губах. — Просто в конец оборзевшая.

— Ну, ты-то, конечно, скромник.

Нашу легкую перепалку прерывает звонок. Вот и последний урок закончился.

Мы оба прислушиваемся к звукам из приемной. Но проходит пять минут, десять, двадцать, тридцать, а секретарша никуда не уходит.

И тут я вспоминаю про Арсения Сергеевича. Он же меня ждет! Мы ведь договорились с ним, что я после уроков приду готовиться к олимпиаде. Вчера не смогла, поэтому обещала ему, что уж сегодня точно буду. А, выходит, опять не приду. То есть уже не пришла.

Как же неудобно, черт. Сегодня даже хуже. Вчера я хотя бы предупредила его.

— Стас, — набравшись смелости, обращаюсь к Смолину. — Пожалуйста, можно позвонить с твоего телефона? Я свой оставила в сумке, в классе… А меня ждут… ждет, то есть… Арсений Сергеевич.

Смолин молча подает мне свой айфон, разблокировав экран. Но настроение его тут же резко портится, я это чувствую. Да и вижу. Лицо его буквально на глазах мрачнеет.

— Стас, а ты случайно не знаешь его номер? Или может, он у тебя есть в контактах?

— Нахрен он мне нужен в контактах? — неожиданно грубо и зло отвечает Смолин. — И уж, конечно, Гордеева, номер его я не знаю.

Раздосадовано возвращаю Смолину его телефон, так и не позвонив. И не очень-то понимаю, с чего он вдруг так внезапно разозлился.

Устав ждать в одном положении, я подхожу к окну. И боковым зрением вижу, что Смолин следит за мной взглядом. Но когда оборачиваюсь — отводит глаза. Однако я все же успеваю на секунду поймать его взгляд. Тот, каким он смотрел на меня, пока я стояла к нему полубоком, а затем и спиной.

И от этого взгляда, пронзительного и жгучего, у меня екает внутри. И я сама в смятении сразу поворачиваюсь обратно к окну. И застываю так на долгие несколько минут, не зная, о чем говорить, как тут вообще быть.

Я ему нравлюсь. Может, «нравлюсь» — это не совсем то слово. Может, даже совсем не то. Но я не знаю, как еще это назвать. Если уж честно, мне и раньше иногда так казалось. Правда, потом думала: да нет, не может быть. Но сейчас поняла совершенно ясно. Как и то, что он никогда сознательно не примет свои чувства. Я же у него «второй сорт».

Честное слово, было проще, когда мы открыто враждовали. Тогда хотя бы все было понятно. А сейчас… сейчас я и сама не знаю, как к нему отношусь.

На улице между тем начинает смеркаться. И в кабинете тоже. А секретарша всё сидит и сидит. Иногда ходит по приемной, стуча каблуками, и снова — за стол. Господи, сколько можно работать? Уже и так поздно! Иди ты уже домой, и нам дай уйти!