Монограмма - Александр Иванченко

И все ей, Але, в конце концов давалось нелегко. Сопротивление истинной, утаиваемой от себя природы сказывалось во всем. Фортепиано, например, никогда не фальшивило у нее, тогда как простейшие струнные — очень часто. Хлебников и ранний Пастернак звучали у нее естественнее, чем Есенин и Твардовский. Но вот что странно: она наконец начала все вокруг воспринимать через эту свою вторую, навязанную себе, природу, ей стало трудно схватывать в мире свое, природное, что раньше давалось само собой. Так и не усвоив маски, она не могла ее преодолеть.

Любившая виолончель и фортепиано, училась в школе по классу народных инструментов (и Лиду выучила на них же). Всю жизнь не переносившая хамства, грубых разговоров, трюизмов, пошлости — она их, казалось, в жизни сама выискивала и, мало сказать, терпела — упивалась ими. Бесилась в детстве от запаха паленой шерсти, пригорелого мяса, падала в обморок от одного вида крови, мечтала об артистической карьере, а пошла учиться в медицинский, назло себе и другим, чего-то «такого» ждавшим от нее — или потому, что «так надо». Кому надо? Зачем надо? Да еще убеждала других, что искусство, музыка — бесполезны для народа. С Писаревым и Лавровым ходила в обнимку. Чаадаева читала тайно. На третьем курсе, помнится, Аля приехала на каникулы, наприглашала друзей (отмечали двадцатилетие), пошила роскошное «ермоловское» платье (а к нему — строгая мхатовская улыбка) — а вышла, шокируя гостей, в застиранной школьной форме выше коленок, вульгарных стеклянных бусах — и соответственная, скользящая в губах усмешка. Да и рассказала еще на десерт, под армянские фрукты, как ходила в анатомичку и как там резала на столе «старую старуху». «Разрезала желудок — а оттуда маслятки маринованные, хорошенькие такие, кругленькие, махочкие — сама бы съела, — так и прыснули, из-под ножа, так и прыснули. Старушка, надо быть, была хорошенько перед смертью покушамши», — сказала, усмехаясь, Аля и зло подмигнула присутствующим. «Что, не нравится? — вскипела бровью. — А я такая! Терпите, сегодня мой день!» Гости, нахмурившись, разошлись. Кавалер — в шоке. А он ей хотел — «Отцвели уж давно хризантемы в саду», под гитару.

С любовью тоже. Ведь отбою не было от красивых умных парней, даже одного заезжего молодого майора-летчика приворожила, а вышла замуж за плюгавенького, хроменького (повредился в автокатастрофе), да еще притом такого злого, капризного. Нога у него после перелома все не заживала, текла, кость гнила, и Аля, бросив свою работу участковым врачом, устроилась при нем в филармонию (читать стихи она, правда, с детства умела). Теперь она ездила с ним по мелким провинциальным городам, выступала в библиотеках с лекциями о чем-нибудь давнем, ненужном, замшелом, о поэзии шестидесятников например или Волошине. Был у них с мужем общий командировочный портфель-сумка (который несла всегда Аля, считала, что мужу несолидно) с артистическими одеждами; ее, Али, длинным концертным платьем из зеленого шелка (это был не ее цвет, но ее состав: саржа, нейлон, атлас — сверкающая, скользкая, льдистая субстанция — сюда маска проникнуть уже не могла), вишневыми лаковыми туфлями, жемчужным (под жемчуг) колье. И его вечно с иголочки, отутюженная светлая тройка и остроносые мокасины с разной высоты каблуками (хромал). Личико мужа, тоже как бы только что с иголочки снятое, скучно румяное (но легко мнущееся), сияло, надменный прищур в сочетании с безвольным подбородком производил комическое впечатление, и чтец, в предвкушении успеха, топорщил пластроновую грудь и ежил свои толстенькие кулачки. Аля делала ему перед началом выступления в кабинете заведующей противовоспалительный укол, и они шли в зал, быстро, мимо аплодисментов. Несколько зевающих школьников и рассеянных пенсионеров встречали их ленивыми хлопками. Громко стучали настенные часы в профессиональной тишине читального зала, нестерпимо пахло скукой и камфарой, смешанной с дорогим одеколоном, и они торопливо начинали, не давая больничному запаху овладеть вниманием аудитории. Лида иногда присутствовала на их выступлениях, когда они приезжали в У., пытаясь собою одной заполнить пустоту зала и их бледных взаимных чувств. Но вот что бывало неприятно: его патетические раскаты в немоте зала и пафос ее вызывающих шелков.

РАЗРУШЕНИЕ БХАВАЧАКРЫ. Внешний круг («обод») Колеса сансары разбит на двенадцать секций с двенадцатью рисунками в них, символизирующими Закон Зависимого (или Взаимообусловленного) Происхождения — Пратитьясамутпаду (пали — Патиччасамуппаду). Этот Закон был открыт Буддой в момент Просветления и является главным вкладом Будды в индийскую мысль. Доктрина Пратитьясамутпады входит составной частью в Четыре Благородные Истины, а именно — во Вторую Благородную Истину, которая раскрывает причину страдания, и в Третью Благородную Истину, указывающую на возможность прекращения страдания. Непонимание Закона Зависимого Происхождения есть причина страдания в мире, понимание же его, напротив, ведет к уничтожению страдания. Страдание (дуккха) есть сансара, а уничтожение страдания — Нирвана. Обе являются двумя аспектами одной Реальности, двумя сторонами одного зеркала, одна из которых отражает весь поток сансарической реальности, другая же хотя и ничего не отражает, но всецело является основой и причиной отражения. Одна сияет, другая поглощает; одна молчит, другая говорит — но обе безмолвствуют в сердце истинного адепта.

В то время как шесть областей (лок) сансарического существования являют собой картину развития сансарического бытия в целом (под влиянием движущей силы страстей — ненависти, неведения, вожделения, — формирующих центр, или «ступицу», Бхавачакры), внешний круг Колеса жизни показывает развитие этих принципов в индивидуальной жизни существ.

Достигнув Просветления под деревом Бодхи, Будда всю первую неделю после Нирваны наслаждался блаженством Освобождения (вимутти-сукха). На восьмой день, в первую стражу ночи, погрузившись в глубокую концентрацию, Бхагава размышлял о Законе Зависимого Происхождения, Пратитьясамутпаде.

Сначала он созерцал его в прямом порядке:

Когда то (причина) существует, существует это (следствие); с возникновением того (причины) возникает это (следствие).

Основанные на неведении (авидья), возникают моральные и неморальные волевые импульсы (санскара).

Основанное на моральных и неморальных волевых импульсах, возникает сознание (виджняна).

Основанные на сознании, возникают имя-и-форма (нама-рупа).

Основанные на имени-и-форме, возникают шесть сфер (шестеричная основа) чувств (шадаятана).

Основанный на шести сферах чувств, возникает контакт (спарша).

Основанное на контакте, возникает ощущение (ведана).

Основанная на ощущении, возникает жажда (танха).

Основанная на жажде, возникает привязанность («схватывание», упадана).

Основанное на привязанности, возникает становление (бхава).

Основанное на становлении, возникает рождение (джати).

Основанные на рождении, возникают старость (джара), смерть (марана), печаль (сока), скорбь (паридева), страдание (дуккха), горе (доманасса) и отчаяние (упаяса). Так возникает вся эта масса зла.

И в среднюю стражу ночи Бхагават размышлял о Законе Зависимого Происхождения в обратном порядке:

Когда то (причина) не существует, не существует это (следствие); с прекращением того (причины) прекращается это (следствие).

С прекращением авидьи (неведения) прекращается санскара (моральные и неморальные волевые импульсы).

С прекращением санскары прекращается виджняна (сознание).

С прекращением виджняны прекращается нама-рупа (имя-и-форма).

С прекращением нама-рупы прекращается шадаятана (шесть сфер (шестеричная основа) чувств).

С прекращением шадаятаны прекращается спарша (контакт).

С прекращением спарши прекращается ведана (ощущение).

С прекращением веданы прекращается танха (жажда).

С прекращением танхи прекращается упадана (привязанность, «схватывание»).

С прекращением упаданы прекращается бхава (становление).

С прекращением бхавы прекращается джати (рождение).

С прекращением джати прекращаются джара, марана, сока, паридева, дуккха, доманасса и упаяса (старость, смерть, печаль, скорбь, страдание, горе, отчаяние). Так прекращается вся эта масса зла.