Двойная радуга (сборник) - Наринэ Абгарян

А если двое краше всех в округе, как же им не думать друг о друге? Тем более что Оле было ужжжасно много лет, аж двадцать пять, и она подумывала о муже.

И он появился. Жокей Юра достоялся на страховке Оленьки до того, что через три месяца ушел из своего номера и сел на репетиционный период, вводиться партнером в номер.

Оленька, выпускавшаяся из училища именно как эквилибристка на проволоке, чувствовала себя на ней так же комфортно, как вы себя – в любимом кресле. Три часа репетиций ежедневно, включая и выходной понедельник, были ее нормой. К моменту встречи с Юриком Оля была на канате одна. Партнерша, с которой они готовили и выпускали номер, забеременела и решила оставить ребенка. Все трюки, рассчитанные на двух девушек, пришлось отменить. А тут Юра. Просто подарок судьбы. Атлет, красавец, акробат и муж. Надо брать.

Но была проблема. Состояла она в том, что бесстрашный Юрка панически боялся тугой проволоки. Проработав несколько лет в коллективе жокеев, он запросто прыгал с манежа на галопирующую лошадь и становился верхним в пирамиду из пятерых акробатов, выстроенную на спинах скачущих лошадей, а это страшно даже наблюдать, но Юрка ухитрился всего пару раз ломать кости, установив своеобразный рекорд для жокеев, и считался везунчиком.

На канате везение иссякло. Юра брал в руки круглый веер (то, чем артист держит баланс), делал первый шажок по проклятой проволоке и впадал в ступор. Я наблюдала его муки с первой репетиции и потому знаю, сколько часов страха понадобилось, чтобы продвинуться на два метра. На дрожащих ногах Юрик продвигался приставными шажочками вперед, и лицо его выражало муку.

Получив доступ к благам цивилизации, мы, увы, перестали прислушиваться к своим сигнальным системам. Почти перестали. Мы больше не верим предчувствиям и говорим интуиции, которая бьется в истерике: «Да заткнись ты, идиотка параноидальная». И зря.

Но у Юры была Оленька, молодая жена, красавица и богиня, которая ОЧЕНЬ хотела ввести его в номер. И он старался.

А в курилке, где мы встречались часто, зализывая раны (я меняла пластырь на разбитых ладонях и охлаждала их в ведре с водой, а Юрка растирал прополисом свод стопы), он однажды сказал:

– Детка, эта проволока меня угробит. Я чуть ли не гажу под себя, все враждебно здесь… Ощущаю ее как клинок, по лезвию которого иду. А представь, если нога соскользнет? Евнухом жить?

Через два месяца Юра и Оля уехали и сели на репетиционный период в Баку. И мы потерялись, как выяснилось, навсегда.

А еще через пять лет я встретила в ивановском цирке жонглера Наташу Биляуэр, и она рассказала мне финал истории борьбы жокея с тугой проволокой.

Проволока победила. На одном из представлений нога Юры все-таки сорвалась, он не успел поймать баланс и с высоты своего немаленького роста пришел промежностью на толстый, тугой и очень жесткий железный канат. Два месяца в больнице, иссечение, инвалидность. Ольга оставила его, когда он еще лежал в Склифе.

Наташка сказала, что Юрик сильно пил, привыкая к новому статусу. Но сейчас все хорошо, у него богатый любовник, Юра исколесил с ним мир и даже заново научился улыбаться.

Несколько лет назад я встретила Юру в одном закрытом клубе. Он знаменит и богат, мелькает в телевизоре, и он меня не узнал.

Следующим городом были Бендеры, Молдавия. В Бендерах к нам присоединилась воздушная гимнастка. Надя Капустина. Немногословная, с прямыми широкими плечами, с вечной сигаретой в пальцах, всегда исключительно в брюках, берущаяся за любую подработку на разовых выходах и на лонже, двадцативосьмилетняя Надя казалась маленькой мне, угрюмой и пожилой.

Она не пользовалась косметикой вне манежа – цирковые девчонки, вынужденные накладывать на лица килограмм тона и румян, клеить метровые искусственные ресницы и рисовать алый вампирский рот (а иначе особый, бьющий из множества боковых цветных софитов свет манежа «съест» лицо напрочь – будет белое пятно), гримировались в быту только в исключительных случаях.

А еще Надя назначила себе аскезу в несколько часов ежедневных репетиций и строго придерживалась ее. Номер не требовал такой яростной подготовки – Надя была лауреатом всех возможных союзных конкурсов и двух международных, что в ее жанре довольно трудно из-за высокой конкуренции.

Жанр – штейн-трапе, качающаяся трапеция, специально утяжеленная, чтоб можно было делать трюки с эквилибром. Гимнастка работает на высоте минимум двенадцати метров. Поперечная штанга, на которой она выполняет трюки, полая внутри, в нее продевается трос страховочной лонжи, и вся эта конструкция раскачивается под куполом с приличной амплитудой. Во время кача артистка радует зрителей стойками на руках, копфштейнами, висом на пятках.

«Гвоздем программы» Нади были неполные штрабаты (без веревки и обрыва до самого манежа). В высшей точке раскачивания она просто падала спиной вперед с трапеции под дружное «ахххх!» зала, в последнюю секунду цепляясь носками за углы аппарата – и так несколько раз за трехминутный номер. В различных вариациях. Номер проходил под ураганные овации. Всегда.

Но однажды наступил этот день. Я сказала выше, что лонжа продевается в полую штангу. Так стало теперь. А раньше трос крепился сбоку и свободно скользил по боковому канату, матерчатому, усиленному изнутри стальным шнуром. В каче, когда трапеция еще не опустилась в широкую амплитуду, Надя выполнила традиционный обрыв и… полетела в ряды.

Моментально образовалась пустота – зрителей как ветром сдуло, и красные деревянные скамейки зала ощерились навстречу падающему телу.

В проходах обычно стоят униформисты. Потому как детки зрителей имеют привычку выскакивать на манеж, чтоб «погладить кисю» с вершковыми клыками. Пьяненькие товарищи тоже любят поучаствовать в представлении и лезут туда же.

Дядя Боря, одинокий пожилой униформист, бывший воздушный гимнаст, стоял как раз в красном секторе. Он и принял удар Надькиных пятидесяти килограммов на руки.

Я не успела ничего разглядеть от форганга. Секунда ужаса, молниеносное движение темного пятна – и Надя уже в мягких опилках манежа, а не на смертельном дереве скамеек. И дядя Боря, лежащий грудью на манежном барьере. Реакция тренированных мышц позволила старому гимнасту оттолкнуть тело Нади в воздухе, изменив траекторию падения.

Он сломал запястья обеих рук, Надюша – ключицу, несколько ребер и ногу. Но осталась жива. Наши летали в Склиф сдавать кровь перед ее третьей операцией на голени. А через полгода она снова вышла в манеж. Ребята потом говорили, что улыбаться Капустина стала значительно чаще и вообще вся как-то засветилась изнутри…

Никого из труппы не посвятили в причину падения – аппарат сняли тем же вечером и отправили на экспертизу. Но лонжа теперь пропускается через трубки, а не болтается сбоку.

А вскоре дядя Боря, получивший инвалидность после переломов, уехал к Наде. Жить в ее небольшом доме в Джубге. Пока Капустина гастролировала, там жила мама Нади с ее шестилетним сыном, тяжело больным аллергической астмой. Собственно, потому и ломалась Надя, пытаясь заработать, – ребенку нужны были импортные лекарства, которые привозились только из-за границы или покупались в валютных аптеках.

Через несколько лет я была в Джубге и видела там сына Нади Капустиной – юношу Костю, высоченного, абсолютно здорового, и двух красивых стариков, тетю Нину и дядю Борю. Они кормили меня персиками и виноградом из собственного сада.

Дарья Амиранова

Вафля

Новый год

– Дашка, мне нужна бомба, ты должна мне помочь, я к чертовой матери разнесу этот крысятник! – вломился ко мне один раз мой школьный друг Вафля. Дело было в канун Нового года, перед выставлением полугодовых оценок.

С Вафлей, или Васей, как его вообще-то звали на самом деле, мы были знакомы с рождения и, вообще говоря, являли собой странное зрелище. Как получилось, что мы стали лучшими друзьями, не знает никто. Вася был из интеллигентной семьи, из еще более интеллигентной четырехкомнатной квартиры с красным роялем и красивой, по-театральному манерной мамой, тихий воспитанный романтичный мальчик, которому родители запрещали общаться со мной. В этом был свой резон, так как я жила в тесной шумной коммуналке, отца своего видела редко, вечно ходила в каких-то обносках и говорила громко, почти не останавливаясь. Уже в раннем детстве я была такой, как писал Довлатов: «Энергичность ей заменяла интеллект и характер».

Мы всё детство прожили в соседних подъездах, учились в одной школе, играли в одной рок-группе, вместе получали награды за всякие достижения (я по физике, он – по не особо точным наукам).

Вася был незамутненный брильянт, он не умел врать, всегда глупо улыбался, читал свои плохие стихи вслух и невпопад, грезил о дальних странах и всегда отдавал мне все свои деньги, на которые я таскала его на «Звездные войны».