Ангел для сестры - Джоди Линн Пиколт

не выпускает из мешка воздух и не закрывает его правильно.

— Кто-нибудь сказал Кейт о том, что происходит?

Анна жмет сверху на коробку, чтобы она плотно закрылась. Безуспешно.

— Мне вообще не нравятся эти хлопья. — Она совершает новую попытку надавить на коробку, но в результате роняет ее, и содержимое высыпается на пол. — Черт! — Девочка забирается под стол и пытается собрать хлопья руками.

Я присаживаюсь на корточки рядом с Анной и наблюдаю, как она засовывает полные горсти хлопьев в пакет, не глядя на меня.

— Мы купим для Кейт другие, прежде чем она вернется домой, — тихо говорю я.

Анна останавливается и поднимает глаза. Сейчас завеса тайны не накрывает ее, и девочка выглядит гораздо младше.

— Джулия, а вдруг она меня ненавидит?

Я заправляю прядь волос ей за ухо:

— А если нет?

— Главное, — объяснил мне вчера вечером Севен, — что мы никогда не увлекаемся людьми, которые нам предназначены.

Я глянула на него, замечание меня заинтриговало настолько, что я даже предприняла усилие и оторвала голову от стойки бара.

— Значит, не я одна такая?

— Черт, нет! — Он ставит на место стопку чистых стаканов. — Ты сама подумай: Ромео и Джульетта пошли против системы, и куда это их привело? Супермен воспылал чувствами к Луис Лейн, хотя лучшей парой для него была бы, конечно, Чудо-женщина. Доусон и Джои — нужны еще примеры? И даже не напоминай мне о Чарли Брауне и маленькой рыжей девчонке.

— А как насчет тебя самого? — спросила я.

Он пожал плечами:

— Как я уже говорил, это случается со всеми. — Севен оперся локтями на стойку и наклонился ко мне так близко, что я разглядела черноту у корней его ярко-розовых волос. — Для меня это Линден.

— Я бы порвала отношения с человеком, названным так же, как дерево[20], — сочувственно произнесла я. — Парень или девушка?

— Никогда не скажу, — ухмыльнулся он.

— И чем она тебе не подходила?

Севен вздохнул:

— Ну, она…

— Ха! Ты сказал «она»!

Он выкатывает глаза:

— Да, детектив Джулия. Вы разоблачили меня в этом гейском заведении. Довольны?

— Не совсем.

— Я отправил Линден назад в Новую Зеландию. Грин-карта закончилась. Или мне пришлось бы жениться.

— А что с ней было не так?

— Абсолютно ничего, — признается Севен. — Она делала уборку, как банши; никогда не позволяла мне вымыть хотя бы одну тарелку; слушала все, что я говорил; была ураганом в постели. Она сходила по мне с ума, и — хочешь верь, хочешь нет, я был у нее единственным. Это было на девяносто восемь процентов совершенно.

— А что насчет двух оставшихся процентов?

— Ты мне объясни. — Он начинает переставлять стаканы в дальнем конце бара. — Чего-то не хватало. Не могу сказать тебе, чего именно, но не хватало, и все тут. Если представить себе отношения как живой организм, то одно дело, если недостающая часть — это ноготь, а если сердце — то совсем другой коленкор. — Он повернулся ко мне. — Когда она села в самолет, я не плакал. Она прожила со мной четыре года, а когда ушла, я почти ничего не почувствовал.

— Ну, у меня другая проблема, — сказала я ему. — Сердце отношений было у меня, и некого в нем растить.

— И что случилось потом?

— А что еще, — сказала я, — оно раскололось.

Ирония заключается в том, что Кэмпбелла привлекла моя независимость — я держалась особняком в школе Уилера; а меня потянуло к нему, потому что я отчаянно хотела наладить отношения хоть с кем-то. По нашему поводу отпускали комментарии, я знала; на нас косились; друзья Кэмпбелла силились разгадать, зачем он тратит время на такую, как я. Они, без сомнения, считали меня легкой добычей.

Но мы с Кэмпбеллом ничем таким не занимались. Мы встречались после школы на кладбище. Иногда читали друг другу стихи. Один раз попытались вести разговор, не употребляя букву «эс». Мы сидели спина к спине и старались прочесть мысли друг друга, притворяясь ясновидцами, хотя разумным предположением тут было только то, что вся его голова полнилась мыслями обо мне, а моя — о нем.

Мне нравилось ощущать его запах, когда он наклонял голову, чтобы лучше слышать мои слова; этот запах касался меня, как луч солнца, падающий на румяный бочок помидора, обдавал легкой волной и исчезал, как мыльная пена, высыхающая на капоте машины. Мне нравилось чувствовать руку Кэмпбелла у себя на спине. Мне нравилось.

— Что, если бы, — сказала я однажды вечером, украдкой вдыхая вылетевший из его губ воздух, — мы сделали это?

Он лежал на спине, глядя, как луна качается в гамаке из звезд. Одну руку закинул за голову, а другой прижал меня к своей груди.

— Сделали — что?

Я не ответила, просто оперлась на локти и поцеловала его так глубоко, что под нами будто земля разверзлась.

— Ах, — прохрипел Кэмпбелл, — это.

— Ты когда-нибудь делал это? — спросила я.

Он молча усмехнулся. Я думала, наверное, он трахал Маффи, Баффи или Паффи, или всех троих, в раздевалке бейсболистов в Уилере, а может, после вечеринки у кого-нибудь из них дома, когда оба пахли папаниным бурбоном. Я удивлялась, почему в таком случае он не пытается переспать со мной, и решила: это потому, что я не Маффи, Баффи или Паффи, а просто Джулия Романо, и этого недостаточно.

— Ты не хочешь? — спросила я.

Это был один из тех моментов, когда я понимала, что мы говорим не о том, о чем нужно. И так как я не знала, что сказать, никогда прежде не переходила этот особый мост между мыслью и действием, то положила ладонь на бугор у него на брюках. Он отстранился от меня и сказал:

— Джуэл, я не хочу, чтобы ты думала, будто я здесь ради этого.

Позвольте сказать вам: если вы встречаете одиночек, что бы они вам ни говорили, их отрешенность от мира не объясняется любовью к уединению. Все оттого, что они не раз пытались встроиться в жизнь и постоянно разочаровывались в людях.

— Тогда почему ты здесь?

— Потому что ты знаешь все слова из альбома «Американский пирог», — сказал Кэмпбелл. — Потому что, когда ты улыбаешься, я вижу у тебя во рту зуб, который кривовато стоит. — Он смотрит на меня. — Потому что таких, как ты, я никогда не встречал.

— Ты любишь меня? — прошептала я.

— Разве я только что не сказал об этом?

Теперь, когда я потянулась к пуговицам на его джинсах, он не сдвинулся с места. В моей ладони он оказался таким горячим, что я представила, как на ней остается след от ожога. В отличие от меня, Кэмпбелл