Убийство в особняке Сен-Флорантен - Жан-Франсуа Паро

— Увы, путь от замысла до его претворения долог!

Король расхохотался и вновь стал похож на беззаботного мальчишку.

— Вот ответ, который я позволю себе повторить. Я-то всего лишь хотел сказать, что известия часто доходят до нас окольными путями.

— Надеюсь, ваше величество простит меня, — также рассмеявшись, ответил Николя.

— Нисколько, я вам признателен за это словесное упражнение. Я знаю, мой дед ценил вас также и за дар придумывать каламбуры. Ваш друг, пытаясь взять под свою руку обосновавшихся в Мадрасе францисканцев, намеревался посетить Кохинхину, и мы ему пожелали успехов в соревновании с блаженными братьями-миноритами, желающими сохранить тот край только для себя! Надеюсь, у вашего друга сильный характер?

— Сильнее не бывает, и вдобавок тонкий ум, постоянно совершенствующий свои знания.

— Сударь, — после некоторого колебания произнес король, — я ценю ваши суждения и ваше знание людей. Обещайте мне всегда говорить нам правду. Я хочу видеть вокруг себя честных людей. Мне нужна помощь…

Чувствительный и искренний от природы, Николя был растроган этим призывом, высказанным просто и ясно. Он бросился к ногам короля, но тот поднял его и, красный от волнения, обнял за плечи и проводил до маленькой лестницы. Смущенный, Николя попытался, как предписывал этикет, спуститься по ступеням, пятясь задом, однако безуспешно. Как во сне, он сбежал по лестнице и, проплутав по лабиринту коридоров, вышел в сад. Какой бы волнующей ни была простота короля, он не мог с ней согласиться. В глазах Николя она возвышала частное лицо, однако вряд ли подходила для монарха, являвшегося олицетворением государства. Но любовь к королевской власти налагала обязанность уважать любые формы этой власти. Безоговорочное подчинение представителю Господа на земле, тому, кто вскоре должен быть помазан в Реймсе, равно как и смирение перед ним и послушание ему, не содержали в себе ни раболепия, ни подобострастия.

Он направился к Трианону, намереваясь вернуться на то самое место, где несколько месяцев назад покойный король, опираясь на его руку, сел в карету, чтобы в последний раз отправиться к себе во дворец. Осенний парк преисполнился меланхолии; ухоженные куртины источали всепроникающий запах самшита. Добравшись до широкого крыльца Малого Трианона, Николя остановился, размышляя, куда идти дальше. В узенькой аллее, ведущей ко входу в часовню, какой-то человек старательно подметал сухие листья. Николя спросил, где можно найти его начальника. Человек указал на отапливаемую оранжерею напротив часовни. Следуя вдоль фасада дворца, Николя подошел к строению, где Людовик XV пытался выращивать экзотические растения. Едва он вошел внутрь, как его с головы до ног окутал влажный горячий воздух, исходивший от пышных зеленых зарослей, произраставших в этом закрытом помещении. Повертев головой, он увидел двоих в длинных темных сюртуках, склонившихся над рабочим столом. Подойдя поближе, в одном из них он узнал Клода Ришара, главного садовника, с которым ему не раз доводилось встречаться. Вторым, похоже, был его сын. Их наряд заинтриговал его: он привык видеть Ришара в красно-бело-голубой королевской ливрее. Но с тех пор как молодая королева облюбовала себе Малый Трианон, ему пришлось сменить прежнюю ливрею на красную, расшитую серебром. Внезапно он сообразил, что эти двое на свой манер носили траур по покойному повелителю. Садовник поднял голову: он явно был недоволен, что его побеспокоили; его сын, поглощенный высаживанием какого-то черенка, не обратил внимания на прибывшего. Уставившись на Николя светлыми водянистыми глазами, составлявшими контраст с загорелым от постоянного пребывания на воздухе лицом, Клод Ришар проговорил:

— Сударь, мне кажется, я вас знаю. Я часто видел вас вместе с королем, нашим покойным повелителем…

Скупые слова, свидетельствовавшие о преданности садовника усопшему монарху, взволновали Николя.

— Он называл вас «наш дорогой Ранрей», — улыбаясь, продолжил Ришар.

— У вас прекрасная память. Простите, что приходится отвлекать вас от работы. Вы, вероятно, высаживаете очередное теплолюбивое растение, дабы приучить его к нашему климату?

— Я отделял корневые отпрыски.

И он указал на куст. Николя вопросительно взглянул на садовника.

— Корневыми отпрысками называются побеги, развивающиеся на главных и боковых корнях дерева; эти побеги осторожно отделяют и рассаживают.

— А что это за куст?

— Сорт акации, именуемый робиния; цветы ее образуют крупные белые гроздья с сильным ароматом; у нее плоды в виде стручка. Ваш визит делает мне честь, господин маркиз, однако чем я обязан?

Николя помахал рукой, словно отгоняя назойливую муху.

— К вам пришел не маркиз, а комиссар Шатле; мне необходима ваша помощь. Его величество рассказал начальнику полиции о странном явлении, свидетельницей которого стала королева. Речь идет о посетителях, которых вы встретили в саду, а потом доложили о них королеве. Не могли бы вы еще раз рассказать об этой встрече, и как можно подробнее?

Опираясь на длинную трость, Ришар заковылял к деревянной скамье, увлекая за собой гостя; добравшись до цели, он, с трудом сгибая ногу, сел.

— С наступлением осени боли снова мучают меня, особенно когда мало двигаешься, — начал он. — Итак, 10 августа сего года мы с сыном шли по саду, направляясь в сторону аллеи для прогулок, как вдруг увидели двух женщин и застыли от изумления. Женщины тоже нас заметили и окликнули.

— Что вас так удивило?

— Их вид, господин маркиз, их вид! Конечно, сами мы за модой не следим, не до того нам, но, черт возьми, когда мы встречаем королеву и ее придворных дам, мы же глаза в карман не прячем. Но таких нарядов мы никогда не видели. Бесформенные платья, ни корсажа, ни талии, с надутыми, словно бурдюки, рукавами, на головах квадратные шапочки, прикрытые сверху кисеей… Очки… И акцент, акцент…

— Они говорили с вами?

— Да, они произносили слова так, как произносят их здешние посетители-англичане; после заключения мира их, знаете ли, тут стало ужасно много.

— Умеете ли вы рисовать, господин Ришар?

— В моем деле без рисования никак.

— Не могли бы вы нарисовать мне эти странные костюмы?

— Разумеется.

Садовник вытащил из кармана свернутый листок бумаги, угольный карандашик и принялся рисовать. Николя в растерянности смотрел, как на бумаге появляется поразительно правдоподобное изображение двух странных фигур, платье которых не напоминало ни один известный ему фасон одежды. Во время своего недавнего пребывания в Лондоне он тоже ни разу не встречал столь странно одетых людей.

— Что они у вас спросили?

— Где находится дворец и как к нему пройти.

— Это все?

— Все. Потом они исчезли.

— Исчезли? Вы, наверное, хотели сказать: ушли, удалились…

— А вот и нет! Я сказал как есть: исчезли. Вы же знаете, в сад могут зайти все, даже простолюдины, и я нередко опасаюсь за сохранность цветов и покой королевы. Мне, разумеется, захотелось узнать, куда подевались странные посетительницы. И за поворотом аллеи… Мой сын может подтвердить. Не так ли, Антуан?

Молодой человек утвердительно кивнул.

— Отец говорит чистую правду, господин маркиз. Они только что были, и раз! — больше нет.

— Один из моих помощников, — продолжал Ришар-старший, — как раз шел мне навстречу. Он не мог с ними не столкнуться, но… он не видел никого.

— Погода стояла теплая?

Николя вспомнил, как Семакгюс рассказывал ему о миражах, возникающих при высокой температуре в песках пустыни. Впрочем, миражи не разговаривают и не спрашивают дорогу.

— Это случилось около четырех часов пополудни. Солнце еще светило ярко.

Николя опять задумался.

— Вы видели их еще раз?

— Нет, больше никогда.

— Если вновь появится кто-нибудь непонятный, прошу вас, незамедлительно вызовите меня. Благодарю вас за разъяснения; рисунок я забираю с собой[30].

Николя пребывал в растерянности. Он знал достойного Ришара как человека спокойного и исполненного здравого смысла. Его свидетельству можно было верить, даже если оно и уводило в тупик. В глубине души Николя связывал это дело с присутствием в Версале лорда Эшбьюри. Почему? Он и сам не знал. Уже несколько лет между двумя народами царил мир, но мир вооруженный, облаченный в доспехи сомнений и взаимного недоверия. Англичане подозревали Францию в желании взять реванш, и эта навязчивая идея усугублялась с каждым новым мятежом, вспыхивавшим в американских колониях. Впрочем, приходилось признавать, что основания для подозрений, без сомнения, были, ибо Наганда объезжал индейские территории не только для того, чтобы отыскать новые места для охоты на бобра или карибу.

Вопросы множились: если эти женщины питали недобрые намерения относительно королевы, к чему тогда привлекать к себе внимание странными одеждами и чужеземным выговором? Наконец, что означало их внезапное исчезновение, тотчас навеявшее ему дурные воспоминания? В душе опять возникли пережитый некогда страх перед неизведанным и назойливое раздражение от невозможности найти этим явлениям рациональное объяснение.