Формула Бога - Жозе Душ Сантуш

— Окей, — уступил американец, удивленный решительным отпором. — Это была только идея, успокойтесь.

Удивительно, с какой легкостью и бесцеремонностью ответственные лица американского разведывательного ведомства распоряжаются чужими жизнями, не утруждая себя выбором средств. Войдя в раж, Томаш решил разом разобраться с тем, что гвоздем сидело у него в голове все последние дни.

— Послушайте, — сказал он. — У меня есть к вам вопрос. Вы давали распоряжение вашему агенту… с которым мы были в министерстве, вы приказывали ему… убить меня, если нам будет грозить задержание?

— Как вы сказали?

— Когда в министерстве нас обложили со всех сторон, Моса настаивал, чтобы я сделал себе укол какого-то яда. Вы давали ему такой приказ?

— Видите ли, подобная норма распространяется на все операции, имеющие особое значение, так что…

— Я понял, — подвел черту Томаш. — И хотел бы еще поинтересоваться, почему меня не сочли нужным предупредить о подобной возможности?

— По одной простой причине: если бы вам была известна данная норма безопасности, вы никогда не согласились бы участвовать в операции. Сожалею, но в крайних случаях подобная мера предусмотрена. Хотите вы того или нет, но жизнь одного человека — ничто по сравнению с национальной безопасностью Соединенных Штатов.

— Знаете, лично для меня это не так.

— Все зависит от точки зрения, — продолжил Сисмондини. — И, как видите, наш человек в Тегеране поступил строго в соответствии с нормами безопасности — не дал захватить себя живым.

— Вообще-то, как я сказал, он, кажется, был жив, когда его взяли. А умер позже, в больнице.

— В сухом остатке это одно и то же. Вот если бы он выжил и его стали допрашивать… Иранцы нашли бы способ развязать ему язык, выудить всю информацию, и тегеранская операция серьезно скомпрометировала бы имидж США. Поэтому для нас столь важны все детали произошедшего. Да, кстати, и с вами иранцы сделали бы то же самое.

— Но не сделали.

— Не успели, слава богу. — Американец, очевидно, уже намеревался завершить разговор, но вместо этого вдруг произнес несколько изменившимся тоном: — Извините, подождите минутку… Я прощаюсь, и… тут есть еще одно лицо, желающее с вами переговорить, окей?

— Хорошо.

— Минутку.

На линии послышались шорохи и щелчки, затем заиграла музыка: очевидно, связь переключили на нового абонента. Спустя пару секунд он вступил в разговор.

— Хэллоу, Томаш.

Португалец мгновенно узнал этот хрипловатый немного тягучий голос, этот обманчиво спокойный тон, таящий угрозу и плохо скрытую агрессию.

— Мистер Беллами?

— You’re a fucking genius.

Не оставалось никаких сомнений — с ним говорил Фрэнк Беллами, шеф научно-технического директората.

— Как поживаете, мистер Беллами?

— Даже не знаю, что сказать. Вы провалили дело.

— Ха, вот оно что! Но это не совсем так…

— Рукопись у вас с собой?

— Нет.

— Вы ее читали?

— Н-нет, но…

— Значит, вы провалили дело, — перебил его Беллами голосом твердым и холодным, как лед. — По основным параметрам задача не выполнена.

— Во-первых, я не могу нести ответственность за операцию по похищению рукописи. Не знаю, помните ли вы, что я не являюсь сотрудником вашей гребаной конторы и не готовился для участия в вооруженных налетах. Если операция и провалена, то только потому, что ваш человек был недостаточно профессионален, чтобы осуществить ее успешно.

— Ладно вам, — ослабил нажим цэрэушный босс. — Моему коллеге из оперативного директората, думаю, это небезынтересно услышать.

— Во-вторых, у меня есть предположения о местонахождении профессора Сизы. Отель «Орчард».

Беллами сделал паузу.

— А где это? — спросил он.

— Не знаю. Кроме названия других данных у меня нет.

— Хорошо, я дам указания навести справки.

— В-третьих, хотя иранцы так и не позволили мне ознакомиться с рукописью, я знаю, что сами они пребывают в растерянности по поводу ее содержания и не имеют представления, как толковать текст.

— Кто вам это сказал?

— Что?

— Кто из иранцев сообщил вам, что они растеряны и не могут понять рукопись?

— Ариана Пакраван.

— А, исфаханская красавица. — Фрэнк Беллами снова сделал паузу. — Она действительно божественна в постели?

— Что, извините?

— Вы меня прекрасно слышали.

— Отвечать на подобного рода дурацкие вопросы считаю ниже своего достоинства.

Беллами разразился хохотом.

— Какие мы чувствительные! Я вижу, вы в плену страсти…

— Хватит! — запротестовал Томаш. — Вы будете слушать то, что я хочу сказать?

Американец тотчас сменил тон.

— Вы утверждаете, что иранцы испытывают растерянность по поводу документа.

— Судя по всему, они не представляют, что с ним делать. Насколько я понял, по их мнению, ключ к пониманию рукописи кроется в оставленных Эйнштейном двух зашифрованных сообщениях. К этим двум сообщениям я имел доступ. И они у меня с собой. А одно я расшифровал.

Возникло недолгое молчание.

— Ну что я говорил? — воскликнул Беллами. — You’re a fucking genius!

Томаш рассмеялся.

— Вы не ошиблись.

— И что открылось в расшифрованном сообщении?

— Вообще… если быть полностью откровенным, я и сам толком не понял.

— Что вы хотите этим сказать? Так вы его расшифровали или не расшифровали?

— Да, расшифровал, — подтвердил португалец, — но у меня такое впечатление, что расшифрованное сообщение тоже является шифром, — объяснил он. — Это как многослойный пирог из шифров, понимаете? Расшифровав каждое последующее сообщение, каждый раз опять сталкиваешься с новым шифром.

— А вы чего хотели? Не забывайте, автор этого документа — самый умный человек из всех когда-либо живших на земле. Поэтому загадки, придуманные им, не могут не быть чрезвычайно сложными.

— Возможно, вы и правы.

— Ясно, что прав. Но мы опять отвлеклись. Скажите, что же говорится в сообщении, которое вы расшифровали?

— Минутку.

Томаш принялся лихорадочно хлопать себя по карманам, однако, как ни удивительно, сложенный вчетверо листок оказался там, куда он его и положил. Тюремщики Эвина были изощренными садистами, но его одежду они почему-то не обыскали. Или, может, просто не ожидали, что арестант так внезапно их покинет.

— Сколько можно ждать? — раздраженно спросил Беллами.

— Да-да, сейчас, — Томаш развернул листок.

— Так читайте!

Историк пробежал глазами нацарапанные на бумаге строки.

— Итак, расшифрованная мной загадка — это четверостишие, написанное на титульном листе рукописи сразу под заглавием.

— Что-то вроде эпиграфа?

— Да, точно. Эпиграф. Вещь довольно мрачная, — заметил Томаш. — Слушайте, — он прокашлялся и зачитал: — «Terra if fin, de terrors tight, Sabbath fore, Christ nite».

— Я уже читал это! — возмутился Беллами. — Наш человек прислал мне этот стих неделю или две назад.

— Ну да, это я передал ему текст. И я расшифровал сообщение, скрытое в этих стихах.

— Говорите.

Томаш перевел глаза на текст на немецком языке.

— Я обнаружил, что это анаграмма. В стихах на английском языке скрывалось сообщение на немецком. И гласит оно следующее. — Томаш попытался подражать немецкому произношению: — «Raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist er nicht».

На другом гонце линии возникла пауза.

— Вы можете повторить? — попросил Беллами изменившимся голосом.

— «Raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist er nicht», — прочел Томаш. — Это означает: «Изощрен Господь Бог, но не злонамерен».

— Это невероятно! — воскликнул Беллами.

Томашу показалась странной столь эмоциональная реакция собеседника.

— Это в самом деле удивительно…

— Удивительно? Нет… более чем удивительно! Настолько, что мне даже трудно поверить!

— Ну да, фраза действительно…

— Вы не понимаете, — перебил Томаша собеседник. — Я уже слышал эту фразу из уст самого Эйнштейна. В 1951 году, во время встречи в Принстоне с тогдашним премьер-министром Израиля, Эйнштейн произнес именно эти слова. Я был там и все слышал. — Пауза. — Вот. Передо мной запись разговора Эйнштейна и Бен-Гуриона. В какой-то момент они перешли на немецкий. Эйнштейн сказал: «Изощрен Господь Бог, но не злонамерен».

— В ответ Бен-Гурион спросил: «Что вы хотите этим сказать?» Эйнштейн: «Природа скрывает свою тайну в силу собственного величия, а не из коварства».

XXII

Томаш Норонья, увидев вдруг выросшую слева от шоссе Коимбру, образ которой ассоциировался у него с замком на вершине меловой горы, чуть не закричал от радости. Город на берегу Мондегу словно светился внутренним светом, наслаждаясь лучами веселого солнца и веявшим с реки приятным ветерком. Белые фасады и кирпично-красные крыши придавали древнему бургу какой-то уютный, почти домашний вид. И действительно, ни в каком другом месте Томаш не чувствовал себя так хорошо и удобно, как здесь, где был его родной очаг. Сама эта земля и стоящие на ней дома, казалось, принимают его в распростертые объятия, как встречающая сына мать.