За полвека до Бородина - Вольдемар Балязин

В июле 1829 года граф Фикельмон по просьбе императора Николая I был назначен австрийским посланником в Петербурге. Царь высоко ценил достоинства посланника и уже через год наградил его орденом Андрея Первозванного — случай для иностранного подданного весьма редкий.

С приездом Долли Фикельмон в Петербург ее салон в здании австрийского посольства на Дворцовой набережной стал не менее популярен, чем салон ее матери Екатерины Михайловны Хитрово. В апартаментах жены австрийского посланника были те же знаменитости, что и в доме ее матери, а А. С. Пушкин с ноября 1829 года появлялся здесь чаще, чем прежде у Елизаветы Михайловны. Друзьями Долли стали князь П. А. Вяземский, А. И. Тургенев, Н. М. Карамзин.

Долли прожила в Петербурге до 1839 года, а затем уехала в Вену — ее муж стал министром иностранных дел Австрии.

Более всего нам интересны здесь не взаимные отношения поэта с дочерью и внучкой полководца, но его собственное отношение к их отцу и деду — фельдмаршалу Голенищеву — Кутузову-Смоленскому.

Случилось так, что Кутузов оказался в центре внимания Александра Сергеевича в последний год жизни поэта. И причиной тому послужило опубликованное стихотворение Пушкина «Полководец». Парадокс состоял в том, что стихотворение было посвящено Барклаю–де–Толли, о Кутузове в нем не говорилось ни слова, но публикация вызвала взрыв интереса и к тому и к другому, а вслед за тем вспыхнула и жаркая полемика между поклонниками Кутузова, с одной стороны, и сторонниками Барклая — с другой. Речь шла об определении места двух полководцев в борьбе с Наполеоном и о значимости вкладов каждого из них в эту борьбу.

Стихотворение «Полководец» появилось в 1836 году в III книжке пушкинского журнала «Современник» и тотчас получило восторженные оценки читателей.

Однако не все разделяли такой восторг. Решительным противником преувеличения заслуг Барклая в ущерб Кутузову оказался троюродный брат Михаила Илларионовича — Логин Иванович Голенищев — Кутузов, родной сын уже хорошо нам известного Ивана Логиновича. Л. И. Голенищев — Кутузов немедленно выпустил в свет брошюру, в которой писал: «Многие разного рода писатели и в прозе и в стихах называли… избавителем России Кутузова».

И он был прав. Старший современник Пушкина поэт Иван Дмитриев писал, например, о Кутузове так:

Великий человек!Пойдешь в ряду с полубогами,Из рода в род, из века в век;И славы луч твоей затмится,Когда померкнет солнца свет,Со треском небо развалится,И время на косу падет!

Как тут было не возразить против умаления заслуг?

И Пушкин ответил Логину Ивановичу «Объяснением», которое поместил в следующей, IV книжке «Современника».

Рассеивая всяческие недоумения и делая невозможными какие–либо кривотолки, Пушкин писал: «Слава Кутузова неразрывно соединена со славой России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник — скала Святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?

…Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение, один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом мудром, деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты; ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!»

8

И еще одно событие навсегда запомнил Миша: известие о первой в его жизни войне, которой хотя и не участником, но все же современником он был — войне Семилетней.

Говорить о возможности войны стали еще весной 1756 года, а к Рождеству не было никого, кто не считал бы вопрос решенным: в последний день 1756 года Россия подписала союзный договор с Австрией, что означало ее вступление в войну против прусского короля Фридриха II и его союзников — англичан и северогерманских княжеств.

К этому времени Фридрих уже пятый месяц бил австрийцев. Он вторгся в союзную Австрии Саксонию еще в августе 1756 года и осенью принудил саксонскую армию к капитуляции. Затем Фридрих отбросил австрийцев к реке Эгер и весной 1757 года блокировал армию их фельдмаршала Брауна в Праге.

Обеспокоенные успехами «скоропоспешного короля Фридрикуса», зашевелились и сами австрийцы, и их союзники — французы и русские.

С запада в германские земли двинулись армии маршала д'Эстре и принца Субиза, с востока — армия фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина.

Медленно шел Апраксин из Лифляндии в Восточную Пруссию: 24 июня взял он Мемель и почти за два месяца после того прошел по Пруссии еще шестьдесят верст — по версте за сутки.

19 августа 1757 года у деревни Гросс — Егерсдорф пятидесятипятитысячная армия Апраксина была внезапно атакована двадцатичетырехтысячным корпусом прусского фельдмаршала Левальда, но отбила нападение и разгромила пруссаков.

Путь на столицу Восточной Пруссии — Кенигсберг благодаря этой победе оказался открытым, но Апраксин, пройдя вперед лишь несколько верст, возвратился в Лифляндию.

В Петербурге заговорили об измене, о тайных сношениях русского главнокомандующего с наследником престола Петром Федоровичем, для которого Фридрих Прусский по–прежнему оставался кумиром и предметом восхищения.

А здесь, как на грех, тяжело заболела Елизавета Петровна. Говорили о возможной ее кончине, и осторожные сановники оправдывали медлительность Апраксина: а ну как помрет императрица, а Петр Федорович замирится с немцем — что тогда?

Однако таких было мало. И были они там, в дворцовых коридорах. А все, кто любил Россию и радел за ее честь и ее безопасность, осуждали труса и изменника Апраксина и требовали суда над ним.

Императрица выздоровела, Апраксина арестовали и заключили в тюрьму.

В начале 1758 года Ларион Матвеевич получил чин инженер–майора, а в конце года стал инженер–подполковником.

Тогда же был он отправлен в Ригу, поближе к театру военных действий, ибо крепости Остзейского края надобно было на всякий случай держать в состоянии полной готовности.

Вместе с собой взял он и Мишу. Рига понравилась Мише многим: чистотою улиц, опрятностью и тихим нравом обывателей, порядком во всем, что встречалось ему, в лавках, кофейнях, аптеках, даже в пивных, в кои он, конечно же, не захаживал, но, проходя мимо, видел в дверной ли проем или же в окно благонравие бюргеров и матросов, солдат и подмастерьев, мирно куривших трубки и неспешно обсуждавших свои дела в украшенных цветами аустериях.

Миша — общительный и живой — менее чем за год так преуспел в немецком языке, на коем говорил почти весь город, что вскоре стал бегло читать книги, которые в Петербурге не без усилий приходилось одолевать ему со словарем.

Здесь и учился он по немецким учебникам, и рефлекцы писал по–немецки.

В Риге же Миша окончил подготовку к поступлению в Петербургскую артиллерийскую школу, и отец, чтобы окончательно убедиться в готовности сына, учинил ему строгий экзамен.

Чтоб испытание было беспристрастным, не стал он экзаменовать сына единолично, но попросил о том служившего с ним вместе инженер–капитана Шалыгина. Процедура по окончании была должным образом оформлена, и Шалыгин подписал документ, коим, в частности, свидетельствовал, что Михаил Кутузов, сдав экзамен по артиллерии и инженерному делу, «в арифметике и геометрии довольное знание имеет, в фортификации же — название главнейших углов, линий и строений изрядно знает».

День экзаменов был выбран не случайно: именно тогда Ларион Матвеевич получил указ Военной коллегии о производстве его в чин инженер–полковника и о переводе на службу в Петербург, в Главную канцелярию артиллерии и фортификации.

Забрав с собою сына, поехал инженер–полковник Ларион Матвеевич Голенищев — Кутузов в Петербург.

Дорога же его на сей раз не была прямою, но пролегла через псковские родовые его вотчины.

Здесь и оставил он в селе своем Федоровском Мишу до конца лета, а сам отправился дальше — в Петербург.

* * *

Три возраста проходит человек в жизни своей, пока достигает поры мужества: детство, отрочество и юность.

Отроком мальчик становится в семь лет, юношей — в пятнадцать. После двадцати наступает время мужества. И не случайно, конечно, слово это — «мужество», — означая зрелый возраст мужчины, одновременно означает и стойкость в беде и борьбе, и духовную крепость, и отвагу, и доблесть, и смелость в бою.

Миша Кутузов отроком стал в семь лет, а вот юность его наступила раньше, когда стал он солдатом. И окончилась его юность не к двадцати годам, а к пятнадцати, когда стал он офицером и вместе с тем человеком, коему присущи были все качества, определяемые словом «мужество».