Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

– Ну, Ева, все это – твое отменное здоровье, твое богатство, твой роман с Марком, – протянул я, наблюдая за клоном Бритни Спирс, – девица мне улыбалась, но я не мог ее вспомнить. – Ева, ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.

Ева была моим верным другом, и я не собирался рассказывать ей сказки. Одновременно я размышлял об этой девице, клоне Бритни Спирс, ломая голову, где же мы все-таки могли познакомиться.

Надо было как-то поддержать прервавшийся разговор, и я сказал:

– Ты, Ева, думаешь, что у тебя ни в чем нет недостатка, но ты ошибаешься. Не в твоей власти сохранить это навечно.

Пучок пестрых лент трепетал перед решеткой вентиляции, представляя собой приятное зрелище, я залюбовался этой сверхъестественной легкостью.

– Я говорю не о сегодняшнем дне, а о завтрашнем, о том, что будет, когда ты станешь старой и безобразной. Тогда мы с тобой подведем итоги. Посмотрим, достаточно ли мы были изворотливы.

Встретившись с остановившимся взглядом Евы, я спросил себя, понимает ли она, что я ей говорю, слышит ли она меня, или ее мысли блуждают где-то далеко.

– Потому что, видишь ли, Ева, недостаточно осознать, что времена изменились, и шутить насчет того, что теперь каждый живет сам для себя, потому что радоваться тут нечему. Возьмем для примера хотя бы тебя. Что будет через несколько лет, когда Марк тебя бросит ради своей ровесницы? Что у тебя останется?

Она могла ломать голову сколько угодно, я сам знал ответ. Этот вопрос я задавал себе тысячу раз с тех пор, как передо мной замаячил призрак сорокалетия, тем более после того, как Крис приняла решение положить конец нашей совместной жизни. Кстати, вот чья слепота меня тоже поражала! Но можно ли поднимать серьезные вопросы в таком неподходящем месте? Я сам улыбался при виде всеобщего легкомыслия и был при этом в прекрасном расположении духа.

– И не думай, что тебе удастся выпутаться при помощи одной из твоих пресловутых уловок, – продолжал я, обращаясь к Еве, которая качала головой с ошарашенным видом. – Не думай, что ты умнее всех! Не забудь, что мы с тобой уже пересекли определенный рубеж. Не будем пудрить друг другу мозги. Настало время посмотреть в лицо действительности. Скоро у нас останутся одни глаза, чтобы плакать, поверь мне. Ну и к чему это бегство от реальности? Скоро мы оглянемся и обнаружим, что на беговой дорожке мы совсем одни. Представляешь эту картину? Мы будем стоять там, задыхаясь от бега, обливаясь потом, с разрывающимися легкими, сердцем, готовым выскочить из груди, и не увидим вокруг ничего, кроме бесконечной пустыни. И какими же жалкими тряпками мы будем выглядеть!

Вдруг я заметил, что где-то наступил на жвачку. Я повозил подошвой по блестящей алюминиевой ножке стула, потом по ковру.

– Вон, посмотри на Марка, – продолжал я гнуть свою линию. – Сама беспечность. Я его обожаю, ты же знаешь. Не помню, к чему это я, но я его обожаю. Надеюсь, он вскоре примет решение устроить свою жизнь. Может быть, в один прекрасный день он появится в сопровождении детишек, которые будут цепляться за его штаны.

Вдруг Ева вскочила и бросилась в туалет. Я смотрел ей вслед и думал, что мои речи ее особо не заинтересовали. Она предпочитала политику страуса. Платить за сеансы ультрафиолета, чтобы всех обмануть. Нет, эти люди меня удивляли! Да, Ева и ей подобные повергали меня в изумление. Можно ли, отрицая наличие препятствия, устранить его? Разве это получится?

Сказать по правде, я и сам ничего в этом не понимал. Может, и получится, черт его знает… Тут ко мне подсела Паула.

– Ты не согласна, моя красавица? Человек обязательно должен вляпаться в историю, да или нет?

– О чем ты говоришь, Натан?

– Это необходимо, как руки и ноги, понимаешь? Это помогает нам сохранять равновесие, или я ошибаюсь?

Позднее мне позвонил Марк. Я удивился, что они уже вернулись домой.

– Да, мы недавно вернулись.

– Заметь, вы ничего не потеряли. Кроме того разве, что известная тебе особа теперь появляется в свете с банкиром-аргентинцем, вопреки всем ожиданиям, так что я тебе должен десять евро.

– Заткнись! Заткнись! Что ты с ней сделал?

– Марк, я тебя плохо слышу. Говори громче, старина. С кем я что сделал?

– А ты как думаешь, с кем? С Евой, болван! Чего ты ей наплел насчет меня, козел?

– Да ничего такого. Что за дела?

– Заткнись! Ты брякнул ей, что я собираюсь ее бросить. Что она станет старой и безобразной.

– Ах, это…

– Да, это самое! Ну, так теперь приходи утешать ее, немедленно. Она уже битый час ревет в постели, вот что. Приходи, утешай ее, сукин сын! Можно узнать, какая муха тебя укусила?

По утрам небо стремительно озарялось ярким светом. Одно и то же ослепительно, беспощадно синее небо простиралось над Лондоном, Берлином, Парижем и Мадридом, находившимися в одинаковых условиях. С самого утра температура доходила до двадцати шести градусов, а потом стрелой летела вверх, чтобы достичь в самые жаркие часы, когда города словно окутывало белое испепеляющее марево, сорока с лишним.

Я расположился на перекрестке под видом торговца мороженым. Мэри-Джо подметала тротуар. Мы связывались через невидимые микрофончики. На крышах сидели в засадах элитные снайперы, а в фургоне из прачечной расположился целый взвод спецназа, прибывший, чтобы оказать нам поддержку в случае, если ситуация выйдет из-под контроля.

Фургон был припаркован прямо у меня за спиной. С этими ребятами я встречался нечасто, они жили в казармах и слыли тупыми и грубыми скотами, к тому же психопатами. Но я уже какое-то время разговаривал с ними через приоткрытое зарешеченное окошко, к которому некоторые из них прильнули в поисках глотка свежего воздуха, и они показались мне вполне симпатичными.

Они задыхались там, внутри. Фургон стоял на самом солнцепеке. Я тайком передавал им стаканчики с фруктовым мороженым. Мы находились здесь, потому что в расположенном рядом банке произошла неприятная история. Клиентов и служащих взяли в заложники, а это означало, что нам предстоит торчать здесь невесть сколько, потому что нас попросили оставаться на местах.

И вот я беседовал с одним парнем, недавно произведенным в офицеры, который с жадностью поглощал персиковое мороженое. Пот лил с него ручьем, смачивая его редкие тонкие усики.

– Ты только послушай! – сказал я Мэри-Джо, которая подошла ко мне, лениво толкая перед собой мусорный ящик на колесиках и вытирая рукавом пот со лба. – Этот молодой офицер сообщил мне, что они получили предельно ясный приказ в связи с предстоящей демонстрацией. Расправа будет самой жестокой!

– Так точно, мадам, – подал голос из-за решетки парень, с удовольствием рассматривая очередную порцию мороженого. – Могу подтвердить. Мы их в фарш превратим!

– Ты слышала, Мэри-Джо?! В фарш! Так оно и будет.

– Так точно! Мы им покажем, чтоб неповадно было. Уж они получат сюрприз!

– Какой сюрприз? Надеюсь, неприятный? Я ведь тоже из полиции, разве нет?

Мы с ним, кажется, были на одной стороне. Мы подчинялись примерно одному и тому же начальству, оба давали присягу, сажали людей за решетку, у нас был одинаково сумасшедший график работы, нам платили одинаковые гроши, мы подвергали свои жизни опасности ради поддержания порядка, наши жены портили себе кровь, а потом в конце концов бросали нас ради лучшей жизни с личностями без стыда и совести, нас с ним запихивали в фургоны, чтобы мы там поджаривались живьем, или выгоняли на улицу переодетыми под панков, и что же в результате? Я не говорю о братстве, но должно же существовать чувство принадлежности к одному цеху! Разве нам нельзя хотя бы обмениваться информацией с коллегами?

Я позеленел от злости.

– А ты, Мэри-Джо, далеко ты продвинулась в своем расследовании? Черт возьми, я и из тебя тоже должен сведения вытягивать клещами?

Мы вернулись, чтобы переодеться. Я прыгал на одной ноге, с трудом натягивая брюки, потому что был еще слишком взвинчен. Восемь вечера. Мы провели четырнадцать часов на дежурстве перед банком, и за весь день у нас в желудке не было ничего, кроме фруктового мороженого. Захват заложников завершился жутким кровопролитием, и мы в очередной раз доказали, что бессильны, не способны помочь вдовам и сиротам – поверьте, сердце самого закоренелого полицейского в момент смягчается, когда затрагивается эта тема. Когда выносили тела погибших, толпа нас освистала.

Зажатые между двумя рядами металлических шкафчиков, при тусклом свете лампочки, дворничиха и продавец мороженого, обливавшиеся едким потом, падавшие с ног от усталости, пережевывали события дня.

– Ты уже столько времени мотаешься по кампусу, – сказал я, отыскивая в своем шкафчике расческу, – и что это тебе дало?

Мэри-Джо мазала подмышки розовым полупрозрачным карандашиком-дезодорантом. Это было что-то новенькое. После долгих часов, проведенных на солнцепеке, бедняжка спала с лица. Губы у нее были плотно сжаты. Волосы торчали во все стороны. Бретельки лифчика врезались в плечи, а резинка трусов прямо впивалась в кожу.