Все или ничего - Татьяна Дубровина

— Умненький, боюсь, не получится, — засмеялся и Львов, — но уж неотразименький — это непременно.

— Ну так приступай, папа Карло! Иди же сюда! Попробуй!

Вот странно: вчера, в темноте, они стеснялись друг друга, а сейчас, при свете утреннего солнца, — ни капли.

Отшвырнув свою махровую набедренную повязку, Владимир бросился к ней.

В один миг они превратились из цивилизованных граждан в двух первобытных людей. Но не в тех, самых первых, Адама и Еву, которые только что познали стыд и были изгнаны за это из рая, а в их потомков, полных природной силы, которые и безудержно радовались жизни и для которых весь мир был благодатным раем на земле.

Они, лаская друг друга, шутили и озорничали, — и двадцатилетняя девчонка, и солидный, благовоспитанный мужчина.

— Какой у тебя отличный столярный инструмент, о великий мастер папа Карло!

— Я долго берег его — для особого случая.

— Не попадалось подходящего бревна?

— Все остальные были без веснушек!

— И много их было, остальных?

— Они годились только на растопку.

— Не ври! Тебе нечего топить! У тебя камин — нарисованный.

— Настоящий. Придешь ко мне в каморку — сама посмотришь.

— Как я приду? У меня еще ноги не выструганы. А ну-ка вот здесь… под коленками…

— И пальчики! Какие маленькие, розовые получаются пальчики…

— Тонкая работа!

— И выше… какие красивые бедра, полные, а сама тоненькая…

— Не полные, а накачанные… Это из-за фехтовальной стойки…

— А грудь… маленькая, круглая, как половинка яблочка…

— Ты что? Какая грудь у Буратино?

— Я передумал. Не хочу Буратино. Сделаю Мальвину…

— Мальвину-Ирину! Назови меня по имени!

— Иринушка…

— Володенька.

— Любовь моя… прекрасная моя…

— Ласковый мой… ты слишком осторожен.

— Тебе нигде не больно? Только-только сняли гипс. Боюсь задеть больные места.

— Боишься! Трус! Еще… еще… крепче! Ну!

— Поцелуй меня… милая…

— В губы… в глаза… в волосы…

— Как хорошо! Как будто… в первый раз.

— У нас каждый раз будет первым, правда?

— Правда.

— Каждый день.

— И каждую ночь!

— Ой, Володя, что это? Уже ночь? — вдруг испугалась она. — Посмотри, как темно! Неужели мы с тобой уже… целый день… вот так… потеряли счет времени?

В самом деле, в комнате резко потемнело, будто рассвет еще и не наступал.

Небо за окном стало сизым, утратив всю свою прозрачность. Оно опустилось ниже, придавив землю, и дышать стало тяжелее.

И вдруг небесный свод раскололся пополам с таким треском, будто кто-то разорвал надвое огромную полотняную простыню. А между двумя разлученными половинками разодранного неба, по диагонали, мгновенно пролегло лезвие тонкой сверкающей серебряной рапиры.

— Гроза! — шепнул Владимир.

— Первая — первого июня. В мае не было.

— Потому что в мае мы не были вместе.

— Так это в нашу честь! Да, Володя?

— Конечно.

— Здорово! Значит, теперь гроза будет каждый день?

— И каждую ночь!

— И каждое утро?

— И каждый вечер!

— А работать когда?

— Работу выполнят мои заместители.

— А я? За меня никто на дорожку не выйдет. Как же мои тренировки?

— А сейчас — разве плохая тренировка?

— Прекрасная! До седьмого пота. А соревнования? Прямо здесь устроим?

— Э нет! Здесь нам публика ни к чему. Так и быть, на соревнования я тебя отпущу.

— Вот и хорошо. А то грозы никогда не прекратятся и наступит всемирный потоп.

— Любовь моя! Я бы остался с тобой вдвоем в ковчеге.

— Нельзя. У тебя есть сын. И я должна полюбить его…

— Солнышко мое рыжее… Чародейка…

— Мой единственный… навсегда!

Когда Владимир собрался уходить, Ира попросила еще раз посмотреть фото Натальи.

Зачем — и сама не знала. Может, попросить прощения? А может, наоборот, успокоить эту нежную, слабенькую женщину, навсегда ушедшую, и пообещать: «Твой муж в надежных руках, потому что руки фехтовальщицы не знают промаха. Я постараюсь сделать его счастливым! И твоему сыну я стану хорошей… то есть хорошим… другом».

Когда Владимир доставал снимок, из бумажника выпорхнул еще один картонный прямоугольничек и плавно спланировал на пол.

Львов наклонился, чтобы поднять, но Ира метнулась и опередила: где ему, громоздкому, тягаться со спортсменкой!

А вдруг это фото еще одной женщины? Или даже еще одной жены? Вдовец-то вдовец, но… Что, если он вообще синяя борода?

Посмотрела — и ей стало стыдно за безумные и безосновательные подозрения: это был просто-напросто пригласительный билет на презентацию возглавляемого Львовым благотворительного фонда.

Владимир, следя за переменами в ее мимике, улыбнулся с лукавой проницательностью, и в уголках его глаз образовались те самые складочки-лучики, которые так пленили Ирину.

— Билет. Только и всего. А ты что подумала? Ну, сознавайся!

— Я? — Она невинно вскинула свои светлые ресницы. — Я подумала, не пригласишь ли ты и меня на это ваше мероприятие. Обожаю презентации!

Он рассмеялся: ишь, хитрая, выкрутилась!

— Значит, попала в точку, — кивнул Львов. — Я как раз собирался тебя пригласить. Но боялся, что откажешься: между нами говоря, все это такая скукотища!

— А! Отговариваешь? Тогда я тем более согласна. Погляжу, с кем ты там… скучаешь! Так я беру билетик?

— Разумеется. Но ведь мы и до этого увидимся? Так долго я ждать не смогу.

— Зачем ждать? Приходи. В любое время. Можно без звонка. Если меня вдруг нет — у бабы Веры лежит запасной ключ. Она даст, ведь вы с ней, как я поняла, закадычные друзья!

— К Верыванне-то, надеюсь, не ревнуешь?

— С чего ты взял, что я тебя ревную! — очень натурально возмутилась Ирина. — Вот еще! Хотя, конечно, баба Вера — случай особый. Это… гм… опасная соперница!

Глава 11

ПОРАЖЕНИЕ АМАЗОНКИ

Ирина чувствовала себя так же, как добросовестная первоклассница, впервые в жизни получившая ответственное домашнее задание, которое ей хотелось выполнить самой, без помощи учительницы и родителей.

Ей предстояло научиться любить чужого ребенка. Это очень сложный урок. Программа-максимум. Все равно что, не освоив азбуки, прочесть полностью «Войну и мир».

Но можно ведь начать с букв и слогов. То есть в приложении к данной ситуации, с попытки завязать дружбу, что и предложил Владимир. Или хотя бы сперва просто наладить приятельские отношения. Это программа-минимум.

Провернуть операцию лучше всего на нейтральной территории. Ни у нее дома, ни тем более у Львовых такой номер ни за что бы не прошел.