Память – это ты - Альберт Бертран Бас

у меня еще дрожали коленки. Я постарался незаметно принять непринужденную позу и кивнул.

– Я же говорил, что где-то тебя видел! Мне нравится, как ты играешь.

– Спасибо, – ответил я с облегчением.

– Видишь? – вмешался мой спутник. – Теперь нас, настоящих деятелей искусства, за этим столом по крайней мере двое!

Никто не засмеялся его остроте, хотя мне она понравилась. Вдруг все легонько подпрыгнули на стульях от крика, раздавшегося у меня за спиной:

– You bastard![20]

Я обернулся и увидел красивую женщину с вызывающим взглядом и идеальными скулами.

– Гомер, это сеньорита Геллхорн. С утра она обычно не в духе.

– I’ve been waiting all night, asshole![21]

– Она говорит, что ждала всю ночь, – перевел он невозмутимо.

– Придурок, – сказала Геллхорн, дополняя перевод.

Они ругались так же естественно, как другие здороваются, а потом она как ни в чем не бывало села рядом со мной.

Завтрак принесли очень быстро, я набросился на него и жадно ел, пока Геллхорн не призвала меня не торопиться. Она была права. Радоваться мелочам… Я снова забыл об этом. Я выпил три чашки кофе с молоком. А поскольку уговор дороже денег, то рассказал им свою историю, как и обещал. Все внимательно слушали, словно жаждали узнать подробности чужой жизни, чужие приключения… Временами они выражали сочувствие, временами улыбались и обменивались заговорщицкими взглядами.

Естественно, я опустил рассказ о своей встрече с Капой, но в остальном канва моей жизни была перед ними: смерть матери, Хлоя и пещера сокровищ, Томеу, Полито, мой отец, Уругвай, таверна Хуанчо, копилка.

– Вот и все, – закончил я рассказ, делая последний глоток кофе.

– Одиссея Гомера, – сказал Мэтьюз.

– Твоему отцу не было никакого смысла бросать вас и уезжать в Уругвай, – заметила Геллхорн.

– Почему нет? – спросил мой веселый друг. – Должен признать, я тоже подумываю о бегстве, особенно когда ты занудствуешь.

– Это не повод для шуток, – упрекнула она.

– Это не шутка. Кому из нас хоть раз не хотелось исчезнуть.

– Мне вот прямо сейчас хочется, – недовольно возвысил голос Кокс.

– Ну ладно, ладно, не будем. Предлагаю игру, – сказал мой друг, снова перехватывая нить разговора.

– Ты пьян, – засвидетельствовала Геллхорн.

– Это нас немного уравнивает. – Он изобразил барабанную дробь на белой скатерти и объявил: – Рассказ из шести слов!

– О нет, опять… – почти хором отозвались все, присовокупив каждый свое крепкое словцо.

Мой друг подмигнул мне, не удостоив остальных вниманием, поскольку уже выдирал листки из своего блокнота.

– Разве можно написать рассказ из шести слов. – Я засмеялся, ощущая приятную полноту в желудке и в целом удовольствие от жизни.

– Конечно, можно. Лучшие истории как раз те, которые можно свести к хорошему заголовку. Смотри и учись.

– Я не буду играть?

Он раздал четыре листка, пропустив меня и объясняя это тем, что я плохо знаю правила. Судя по названию игры, правила казались довольно очевидными, ну да ладно.

– Не волнуйся, Гомер, всегда побеждает его эго, – утешила меня Геллхорн.

– Знаешь, почему я всегда выигрываю? Потому что только я понимаю главное: в этой игре несказанное важнее сказанного. – Он произнес “не” с особенным удовольствием.

Хотя поначалу, при раздаче бумаги, все ворчали, теперь они сосредоточенно напрягали свои великолепные мозги. В воцарившемся за столом молчании я отметил, что пианист по-прежнему изводит нас своими тоскливыми безжизненными мелодиями. Почему он не выстрелит себе в висок и не избавится от этой пытки?

Мой друг закончил первым. За ним Капа, Кокс и Мэтьюз. Листок Геллхорн остался чистым.

– Кто начнет? – нетерпеливо спросил затейщик.

– “Одинокие ночи всегда были самыми лучшими”, – с вызовом продекламировала Геллхорн. – Да, шесть слов. Сам сосчитаешь или помочь?

– Ты что-то хочешь мне сказать? – Он весело улыбнулся.

Следующим был Капа:

– “Один, два, три, четыре, пять – бах!”

– Обхохочешься, Роберт. Рядом с тобой разорвалось столько бомб, что у тебя уже атрофируется мозг. Кто еще?

– “Врач ответил: остался всего один день”. – Коксу удалось привлечь к себе внимание, и это было хорошо.

– Неплохо… У кого украл? – пошутил Капа.

– Так-так, ставки растут… Мэтьюз?

Мэтьюз не успел ничего сказать, потому что я его опередил. Мне не дали листка, но он был мне и не нужен. Такую фразу нельзя забыть.

– “Продаю детские ботиночки, совсем не ношенные”.

Все четверо вперили в меня взгляды, больше всех блестели глаза у моего друга. Впервые за все время он не шутил, а смотрел на меня с некоторым уважением.

– Можешь повторить? – попросил он, подаваясь вперед.

– “Продаю детские ботиночки, совсем не ношенные”.

Повисло молчание. Геллхорн с удовлетворением посмотрела на моего друга, а тот хлопнул в ладоши.

– Блестяще, – сказал он с обидным удивлением.

– И глубоко… – добавила Геллхорн при всеобщем согласии.

– Что ж, я думаю, можно считать, что игра окончена. Победитель есть.

– А мой рассказ?

– Мэтьюз, ради бога, у этого парня рассказ лучше, чем у меня, а про тебя мы знаем, что ты на такое не способен.

– Очень смешно…

От трех кофе и выпечки в желудке у меня стало неспокойно, понадобилось в туалет. Я пребывал в состоянии эйфории. Я никогда еще не выигрывал ни в какой игре. И никогда еще столько не ел. Причина – следствие. Все, что я в себя затолкал, просилось наружу. Официант деликатно подсказал мне, куда идти, и я, корчась, оставил своих новых друзей за разговором.

Я ушел в уверенности, что говорить они будут обо мне. Да, эгоистично. Зато честно. Доказательство явилось, когда я возвращался за стол: Капа громко откашлялся, и все замолчали, стараясь выглядеть непринужденно, как плохие актеры.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего… – попытался успокоить мой новый друг.

– В чем дело? – повторил я, усаживаясь.

– Мы обсуждали твою историю… – сказала Геллхорн, кладя свою руку на мою.

– Мою историю? – Очевидно, они что-то скрывали; забрезжил лучик надежды. – Стойте, вы что-то знаете о моем отце?

– Послушай…

– Лучше сказать ему, Эрнест, – призвал Капа.

– Сказать что? – спросил я с беспокойством.

Мэтьюз, Кокс и Капа встали.

– Мы пойдем, а вы тут побеседуйте, – предложил Мэтьюз. – Счастливо, Гомер, рад был познакомиться.

Кокс тоже сказал мне пару ободряющих слов на прощанье. Капа протянул горсть монет.

– За все те разы, что я слушал тебя бесплатно, – улыбнулся он.

Меня так и подмывало попросить у него прощения за фотоаппарат и за удар гитарой, но я подумал, что такого рода признания лучше оставлять при себе.

За столом остались мы с сеньоритой Геллхорн и Эрнестом. Я не хотел быть назойливым, зная, что скоро тот и сам заговорит.

– Видишь ли, Гомер, я не хочу, чтобы ты тешился ложными надеждами, но…

– Вы знаете, где мой отец.

– Нет. Этого я не знаю. Но, судя по тому, что