Тень автора - Джон Харвуд

Перебранка черных дроздов, усевшихся на соседнем дубе, отвлекла ее от страшных видений и заставила взяться за щетку. Не давая себе времени на раздумья, она свободной рукой повернула розетку до упора и сразу же предусмотрительно отскочила.

У края панели появилась темная линия. Она выждала, прислушиваясь к биению собственного сердца, но больше ничего не происходило. Держа щетку в вытянутой руке, она попыталась просунуть щетину в образовавшуюся щель, но рука так тряслась, что куб перевернулся.

И ничего не вывалилось. Нагнувшись, она увидела, что изнутри коробка выстлана смятыми газетными листами. Она начала ворошить их щеткой и вскоре обнаружила что-то зеленое – твердый круглый предмет размером… с яйцо индейки… обернутое в мягкую бархатную ткань изумрудно-зеленого цвета… нет, это было изумрудно-зеленое платье… а то, что скрывалось под ним, не могло быть яйцом, поскольку конец его венчала куполообразная выпуклость с острием, и когда она слегка постучала по нему рукояткой щетки, раздался еле слышный звон. Очень осторожно она извлекла сверток на поверхность. Что бы ни находилось внутри, оно было совсем легким. Она постучала по нему пальцами; слишком твердое для яйца. Похоже на стекло.

Она начала медленно вытаскивать платье. Но руки вдруг предательски задрожали; предмет выскользнул неожиданно – прежде чем она успела подхватить его, подкатился к краю кровати и, упав на пол, рассыпался на куски. Ей показалось, что она видит перед собой разбитую электрическую лампочку с остриями стекла и длинными узкими трубками. С одного конца торчала тонкая, словно нить, проволока… и еще была металлическая пластина, скрюченная, как засохший лист… а третий фрагмент представлял собой стеклянную трубку, соединенную проволокой с другой металлической пластиной, того же размера, но плоской и посеребренной, словно зеркало.

Любопытство быстро сменилось ужасом от содеянного. Теперь они могут лишиться и дохода, и дома; и Гарри, при всей его преданности, был последним человеком, которому она могла бы признаться в своей ошибке. Она должна собрать осколки, сложить их обратно в коробку и молить Бога, чтобы никто и никогда ее больше не открывал. Складывая платье, она сообразила, что именно в нем Имогена де Вере была запечатлена на портрете.

Теперь ей предстояло смести стекло, сложить его в платье, которое она уже мысленно примеряла на себя; казалось, оно было ее размера. Хотя и очень мятое, оно было почти не тронуто пылью. А осколки могли порвать бархат… нет, она не могла этого допустить. Выложив платье на кровать, она развернула газетные листы. «Таймс», пятница, 3 декабря 1896 года. Насколько она помнила из рассказов дяди, эта дата примерно совпадала со временем ареста имущества Генри Сен-Клера.

Но он бы не позволил себе так варварски скомкать платье, даже если предположить, что Имогена оставила его в студии. Это было дело рук де Вере… тогда тем более нельзя было оставлять платье на растерзание осколкам, как того хотел он сам. Ей вдруг пришло в голову, что самым надежным местом для платья был гардероб в бабушкиной комнате, куда она не заходила с того самого дня, как отец поймал ее в вуали; да и никто другой, насколько ей было известно, туда тоже не заходил. А вдруг дядя Теодор будет идти мимо… нет, она решила, что пока повесит платье в своем шкафу и дождется благоприятного момента.

Она смела осколки, вернула крышку на место и спустилась вниз, чтобы убедиться, что дядя дремлет в кабинете. Тогда, повинуясь необъяснимому желанию, она вернулась на первый этаж и тихонько проникла в бабушкину комнату.

Пыль зашуршала у нее под ногами, когда она двинулась к окну, чтобы открыть шторы. Застоявшийся воздух был еще теплым от вчерашней жары. Мебель, казалось, усохла, а высокое зеркало уже не нависало над ней. Слабый запах камфоры словно поприветствовал ее, когда она открыла дверцу гардероба, и тут же в памяти ожили воспоминания об играх в привидения с Беатрис. На вешалках висели несколько платьев, все в темных тонах, и все «комфортные», как и разношенные туфли, стоявшие на полу. Имогена, насколько она помнила, приехала в этот дом в том, в чем сбежала от мужа. Что стало с ее роскошным гардеробом, оставленным на Белгрейв-сквер? А с драгоценностями? Книгами, письмами, дневниками? Должно быть, де Вере либо продал все, либо уничтожил.

Бродя по комнате, Корделия вдруг поймала себя на том, что всегда думала об Имогене де Вере и бабушке как о двух совершенно разных людях, и в этом не было ничего странного. Даже если не де Вере стал причиной ее болезни – «его плевок обжигал, словно кислота», вспомнились Корделии слова дяди Теодора, – в ту роковую ночь Имогена де Вере умерла для всего мира, а проснулась бабушкой, приговоренной до конца дней своих скрываться под вуалью… Кстати, папа, должно быть, вернул вуаль на место; да, действительно, вот она, в нижнем ящике комода, где Корделия видела ее в последний раз.

Вновь вдыхая аромат камфоры, смешанный с запахами целебных мазей и бальзамов, Корделия почувствовала непреодолимое желание надеть вуаль, и во второй раз в своей жизни облачилась в черную прозрачную ткань и повернулась к зеркалу.

Зрелище повергло ее в трепет. Неудивительно, что тогда она так напугала и себя, и отца. Ее платье казалось нелепым под вуалью, а голова и плечи словно принадлежали другому человеку, чьи очертания едва угадывались в черной дымке, плывущей в океане света.

В коридоре скрипнули половицы. Она сбросила вуаль и, затаив дыхание, прислушалась, но никаких других звуков, кроме бешеного стука ее собственного сердца, не доносилось, и когда она осторожно приоткрыла дверь и выглянула, в коридоре никого не увидела. Чувствуя, что в своей комнате ей будет безопаснее, она скомкала вуаль и понесла ее наверх, где спрятала в шкафу вместе с изумрудно-зеленым платьем.

Каминные часы пробили еще полчаса. Облака опустились еще ниже, почти сомкнувшись с серой пеленой тумана, незаметно окутавшей верхушки деревьев. Если бы Гарри приехал шестичасовым поездом, он бы уже наверняка был здесь; а так предстояло ждать еще не менее часа.

Почему он никогда не может приехать вовремя? Она бы бегом неслась от Блумсбери до вокзала Виктория ради лишнего часа общения с ним. Внезапно разозлившись, она соскочила с подоконника и направилась к лестнице. Она прогуляется до деревни – так, на всякий случай, – а потом пойдет к берегу реки, где сможет хотя бы опустить ноги в прохладную воду.

Сквозь кроны деревьев едва пробивался свет, и воздух по-прежнему был тяжелым и душным. Она прошла сотню ярдов, когда вдруг расслышала голоса, и остановилась в густой тени от дуба.

На повороте показались Гарри и Беатрис. Они шли медленно, близко друг к другу и были увлечены беседой. Стоит ли помахать им или окликнуть? По мере того как они подходили все ближе, по-прежнему не замечая ее, хотя она и была в светлом – в том самом кремовом платье без рукавов, что в день их первой встречи, – Корделия все сильнее ощущала неловкость. Они были уже в нескольких шагах от нее, когда она вышла из тени и встала у них на пути.

(На этом рукопись обрывалась.)

Часть вторая

ХАДЕРЛИ. Потомок желает восстановить историю семьи. Просьба ко всем, кто располагает информацией о раннем периоде жизни и предках Филлис Мэй Хадерли, внучки Виолы Хадерли, родившейся в Марилебон, Лондон, 13 апреля 1929 года, вышедшей замуж за Грейема Джона Фримана (1917–1982) в Мосоне, Южная Австралия, 4 мая 1963 года, скончавшейся 29 мая 1999 года, связаться с ее сыном Джерардом Фриманом…

* * *

Адвокатская контора

«Ланздаун энд Грирстоун»

14А Бедфорд-роу

Лондон

12 июня 1999 года

Уважаемый господин Фриман!

Я пишу вам в ответ на объявление, напечатанное в сегодняшнем утреннем выпуске «Таймс». К сожалению, не имею возможности ответить ни факсимильной, ни электронной почтой, как вы предлагаете, но надеюсь, что вы сможете расшифровать мой испорченный артритом почерк! Я также надеюсь, вы примете от незнакомого вам человека соболезнования по поводу недавней кончины вашей матери.

А теперь перейду к делу. В 1944 году, в связи с военными действиями, меня перевели в школу Святой Маргариты в Девоне для продолжения учебы. Моя новая классная наставница (которая превыше всего ставила порядок) не разрешала свободной рассадки учеников в классе. Места за партами были распределены строго по алфавиту, так что меня посадили с девочкой по имени Энн Хадерли, которая вскоре стала моей ближайшей подругой.

Энн Хадерли и ее младшая сестра Филлис (которую я никогда не видела, но однажды говорила с ней по телефону) воспитывались в Лондоне бабушкой, Виолой Хадерли, и их тетей Айрис, незамужней дочерью Виолы. Поэтому я, как только увидела ваше объявление, сразу решила, что ваша покойная мама и сестра моей лучшей подруги – одно и то же лицо. Чтобы окончательно убедиться в этом, сегодня утром я перечитала письма Энн и установила, что день рождения Филлис был как раз 13 апреля. Энн родилась 6 марта 1928 года, а поскольку Филлис была на год моложе сестры, все сходится.