Тень автора - Джон Харвуд

К чести Беатрис, она ни разу не предложила, чтобы Гарри сопровождал ее в поездках. Ее отношение к нему стало еще более сдержанным, но тому могло быть множество причин. Корделия не уставала спрашивать у Гарри, не видится ли он с Беатрис в городе; он заверял ее, что нет; но, с другой стороны, он ни разу не спросил, нужно ли ему увидеться с сестрой своей невесты, и это наводило на мысль о том, что ему этот вопрос не казался праздным. И стоило ей начать сомневаться в пылкости его чувств, как тревоги разом обострились. В прошлую субботу, проворочавшись в постели без сна, она спустилась в кухню приготовить себе какао (решив, что, если хватит смелости, заглянет к Гарри, пока он спит). Проходя мимо комнаты, в которой они сложили оставшиеся вещи Генри Сен-Клера, она заметила пробивавшуюся из-под двери полоску света.

В отличие от студии, которая запиралась на особый замок, эту комнату можно было открыть ключом от любой другой комнаты первого этажа. Может, кто-то оставил включенным свет? Но почему? Она сама уже несколько недель не заходила сюда, с тех пор как они перенесли «Утопленника» и заперли его здесь. Затаив дыхание, она прислушалась. Из комнаты не доносилось ни звука, но ей показалось, что свет у нее под ногами слегка пульсирует. Что хуже, подумалось ей, зайти и посмотреть или провести остаток ночи в мучительных раздумьях? Она взялась за ручку и бесшумно открыла дверь.

Гарри – все еще полностью одетый, и это в два часа ночи – стоял перед «Утопленником» и медленно раскачивался взад-вперед. В последний раз она видела переплет в дальнем углу, обернутым в тряпку. Теперь картина стояла на аналое в центре комнаты, прямо под абажуром. Если бы он поднял взгляд, то непременно увидел бы ее, но его внимание было целиком поглощено мертвецом. Она видела странный блеск в его глазах, и на мгновение ей показалось, что он слегка улыбается. Она все ждала, мысленно призывая его взглянуть на нее, но вскоре ее терпение иссякло.

– Дорогой?

Ритм его дыхания сбился, словно он готов был проснуться, но выражение лица не изменилось. Как давно он прокрадывается сюда по ночам? На полу, как и на мебели, густым слоем лежала пыль, а аналой, насколько она могла судить, был безукоризненно чистым.

Она шагнула в комнату, не отрываясь от ручки двери. Но подол ее пеньюара зацепился за пустую раму, которая с треском рухнула на пол.

Он дернулся. На мгновение в его взгляде промелькнула смертельная ненависть, словно перед ним предстал его злейший враг; казалось, он готов был броситься на нее. Медленно к нему возвращалось сознание; и вот уже он выглядел, словно воришка, которого схватили с поличным. Потупив взгляд, он сложил панели и снял фолиант с аналоя.

– Я… я, должно быть, бродил во сне, – пробормотал он.

– Пожалуйста, не лги мне. Если ты должен смотреть на него, то хотя бы скажи мне об этом, не обижай недоверием.

– Я не хотел, чтобы ты знала.

– Знала что?! – закричала она.

Но его ответ был прерван звуком шагов, спешащих к комнате. Это была Беатрис, в накинутом на плечи зеленом пеньюаре.

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего, – ответила Корделия. – Гарри… показалось, что кто-то лезет в дом. Извини, что разбудили тебя.

– Да, – произнес Гарри. – Э-э… ложная тревога. Извини. И спокойной вам всем ночи. – Он наспех поцеловал свою невесту и направился к лестнице.

Корделия не сомкнула глаз до рассвета, утром проспала и вышла к завтраку с сильной головной болью. Раскаивающийся Гарри тут же предложил ей прогуляться в лес – чего уже давно не делал, – и они отправились к берегу реки. Пока они шли, он объяснил, что не врал, когда говорил, что бродит во сне; он уснул в кресле в своей комнате, и ему приснилось, что он рассматривает «Утопленника», и во сне он наконец увидел, что именно пыталось сказать ему лицо мертвеца. В этот момент он проснулся, и ему казалось, что он все помнит, но иллюзия быстро исчезла. Поэтому он взял ключ и пошел наверх, надеясь восстановить увиденное во сне.

– И тебе удалось? – спросила она, изо всех сил желая верить ему, хотя его объяснения не выглядели убедительными.

– Нет… я думал… но нет. Я совершенно забылся, и потом… потом как будто кто-то позвал меня.

– Когда я уронила раму, ты посмотрел на меня с такой ненавистью. – Голос ее дрожал.

– Извини… Я не был самим собой.

– Тогда кем же ты был?

Он замялся.

– Я хотел сказать, что не сознавал, что делаю.

– Гарри, посмотри на меня. Я готова разделить с тобой любую ношу. Но я не могу быть твоей женой, если ты не доверяешь мне.

Он обнял ее и пустился в сбивчивые объяснения, вымаливая прощение. Говорил, что больше это не повторится; они запрут «Утопленника» в сундуке, и ключ будет только у нее, если она захочет, но в любом случае он больше никогда, никогда не посмотрит на него; он любит ее, обожает, не мыслит своей жизни без нее… все было очень трогательно, но она так и не приблизилась к разгадке причины его странного влечения. И, когда они подошли к реке, она поймала себя на том, что отстраняется от его поцелуев и все ищет в его лице ответ на мучивший ее вопрос, а между тем голова уже раскалывалась от боли, и ей пришлось вернуться домой. Ни аспирин, ни отдых не могли унять бешеную пульсацию крови в висках, и к тому времени, как она спустилась вниз, Гарри уже уехал, оставив лишь записку, в которой объяснял, что не хотел ее беспокоить.

На следующий день Корделия поднялась в хранилище и вернула аналой с «Утопленником» на прежнее место в студии. Если он не мог противостоять этому… Она не знала, что будет дальше, но только мысль о том, что он опять будет ночами красться к утопленнику, была невыносима; к тому же второй ключ от студии находился только у дяди.

День был прохладным и ясным; легкий ветерок залетал в открытое окно, и одна из картин на противоположной стене слегка раскачивалась от его порывов. Корделия закончила протирать пол и повернула мольберт к свету, а потом села на кровать и попыталась погрузиться в созерцание портрета. Спокойная, живая Имогена де Вере смотрела на нее с пониманием. Корделии пришло в голову, и уже не в первый раз, что со стороны могло показаться, будто портрет был для нее тем же, чем для Гарри «Утопленник». Она провела еще одну бессонную ночь и весь следующий день в размышлениях о том, почему утопленник приобрел такую власть над ее женихом. Может, это каким-то образом связано с его навязчивой идеей отыскать Генри Сен-Клера и подружиться с ним? До сих пор Гарри не удалось найти ни единого доказательства существования художника, кроме того, что хранилось в этих двух комнатах, но его уверенность в том, что Сен-Клер жив и ждет не дождется, когда Гарри постучится в его дверь, оставалась непоколебимой.

Было бы лучше, если бы они вообще не прикасались к вещам; ведь все началось с ее идеи восстановить студию. Она была так уверена в том, что им удалось победить злой дух… но, выходит, она верила в силу проклятия? Нет, в этом не было никакого смысла. Ведь «Утопленника» написал не де Вере, а Сен-Клер. И если только поверить в историю последних дней жизни де Вере, в комнате не было ничего другого, что могло бы…

Разве что тот полированный деревянный куб, что стоит в углу, у подножия кровати.

Он оказался тяжелее, чем ей показалось в первый раз, – конечно, ведь тогда они поднимали его вместе с Гарри, – и, хотя из куба не доносилось привычного шуршания, ей все-таки почудилось, что внутри что-то сдвинулось, когда она поставила его на кровать. Трудно было определить, с какой стороны открывался куб, если он вообще открывался: все шесть панелей выглядели абсолютно одинаковыми. Каждая была выполнена из полированного дерева – кедра или красного дерева, и в самом центре имелось углубление в форме изысканной резной розетки размером не больше флорина. Переворачивая куб, она все время возвращалась к одной из них, пока ей не пришло в голову пересчитать лепестки. У всех розеток было по двенадцать лепестков, а у этой – тринадцать. Заинтригованная, Корделия попыталась нажать на нее и повернуть и тут же почувствовала, что розетка слегка поддалась. Что бы это могло быть? В самом деле, ведь не живое существо спрятано в кубе? Воображение почему-то нарисовало огромные, в прожилках яйца, и она в ужасе отскочила от кровати, чуть не опрокинув мольберт. Может, следовало позвать дядю? Но он скажет, чтобы она оставила куб в покое, и будет прав. Да, лучше вернуть его на место, а еще лучше запереть в соседней комнате. Но яйца уже прочно засели в ее воображении. Что, если куб откроется, как ящик с выскакивающей игрушкой, и напугает ее? Пожалуй, самым мудрым решением было оставить все это до следующего приезда Гарри; но это значило, что еще пять дней ей предстояло мучиться видениями, в которых чудовищные пауки, вылупившиеся из яиц, опутывают студию своими сетями…