Письма. Том II. 1855–1865 - Святитель, митрополит Московский Иннокентий

новый конверт и попроси кого-нибудь написать по-английски.

Сентября 13 дня. 1856. Аян.

Письмо 175

Милостивый Государь, Николай Димитриевич!

Сверх всякого чаяния, я получил письмо Ваше, посланное с г. Хитрово на Амуре. Я говорю: сверх чаяния — потому, что я отправился было из Николаевска на Аян 3-го августа, а г. Казакевич прибыл в Николаевск 4-го вечером: а как это случилось, расскажу по порядку. Не без страха и опасения отправился я из Иркутска; слухи (которых не опровергал Карл Карлович), что Китайцы собрали шестьдесят тысяч войска и что в числе их немало Англичан, не могли не тревожить хотя кого. Но, как Вы уже знаете все, слава Богу! и тени похожего на это не было. Плавание наше по Шилке началось 17 мая: до Стрелки и несколько подалее я плыл большею частью вместе с Рейсом г. Мухина; потом я до места, где остановился г. Хилковский, т. е. до устья Зеи, плыл с канонирскою лодкою. До Айгуна проводил меня г. Хилковский, который был моим и толмачем, когда я был в гостях у амбаней (их было двое). Как они принимают и угощают — это Вы знаете. Я недолго был в гостях у губернатора, ибо день уже вечерел. От Айгуна я плыл уже совершенно один, без всяких лоцманов; оставя его 29-го, вечером 16 июня приплыл я в Кизе. Ночами мы никогда не плыли; Сравнивая время плавания часами по Лене с плаванием по Амуру, выходило почти одно и то же: что с Кизеса до Якутска, то от Шилки до Кизе. Так находят и другие. В Кизе я останавливался на несколько часов, — спешил скорее застать Завойку; и застал обоих адмиралов. Они ушли из Николаевска только 21, а я приплыл 19-го. Слышал я мнения и суждения об Амуре обоих адмиралов. Один чересчур хвалит (впрочем, уже убавил ходу), а другой в той же мере хулит. Аянские говорят, что они оба с этими мыслями и выехали. Последний будто бы хочет представить — бросить совсем Амур и сделать порт или в Камчатке, или в Аяне. Этого я от них не слыхал. Ужели это правда?! и ужели его послушают!.. Нет! В. С. уже не тот, каким я его знал, — т. е. он тот же самый, но прежде он слушал, когда ему говорят резонно, и удерживал свой х — х. й характер, а теперь не слушает ж слушать не хочет никаких резонов и дал полный ход своему упрямому характеру. Впрочем, не на радость себе: два, три свидания и два, три суждения — и он окажется, что он годен только работать, строить и умеет держать команду. Последнее в нем редкость, по-нынешнему. Но судить и рядить — не его дело. Говорил бы более — да некогда. По уходе адмиралов, я опять пошел в Кизе и пробыл там до 4-го июля, потом воротился опять на Амур; и плывя оттуда, заплывал в протоку Пальво, где зимовали суда наши. 13 июля отец Гавриил произведен в протоиереи. 1 августа у них родился сын, а мне внук, — и еще первый моей фамилии. 3 августа собрались было мы идти на Аян на корабле № 1 и вышли уже даже в лиман; но свежий ветер повредил нашим кораблям, и мы воротились обратно в Николаевск 7 числа. Здесь я в первый раз еще увиделся с г. Казакевичем и Посьетом. Первый мне понравился, а последнего я полюбил. Живее пошли дела Амурские и определеннее, потому что приехал сам хозяин[14]. Тотчас принялся за церковь. Живо вычистили место и 24 августа заложили. По отходу моему уже третий ряд вели. На Амуре теперь изобилие всего, — в Михайловском селе и в Богородском родился хлеб и овощи, и даже огурцы на грядах, которых досталась и нам в Николаевске не одна сотня. Значит, здесь поселения на месте. Наконец собрались мы в Аян; и зато уже не на «Иртыше» и не на Готе № 1, а на пароходе «Америка», (его еще не крестили, т. е. не освящали, вероятно, потому, что ждут разрешения, как его назвать). Пароход чудесный. Но, увы! Капитаны наши подгадили; я думаю, капитан, приведши его из Америки и шедший с нами на Аян, невыгодное сделает заключение о наших капитанах. Он в Николаевске видел множество в густых эполетах, и когда садился на пароход, наверное, думал, что капитан на нем самый лучший; да так подумает всякий. Нет! можно сказать, что рано еще нам иметь такие пароходы, — потому что ходить еще не умеем на пароходах. — Мы шли до Аяна 9 дней; впрочем, это уже не от капитана. Пройти по мелям более 300 верст (мы были еще у Лазарева, мы заезжали), конечно, скоро нельзя, когда еще нет ни вех, ни баканов; и опись самая неопределенная. Но когда мы выбрались на вольную воду, то пароход полетел, при половинных парах, по 9 и по 9½ узлов в час. Вы видите, что путь мой на Амур был счастлив и удачен; а с Амуру напротив. Первая неудача та, что я долго прожил на Амуре; вторая та, что не мог попасть на бот. Третья та, что я не мог выехать с Аяну и должен жить до зимнего пути, а главная неудача и несчастие — то, что, по милости моряков, подмочили при свозке вещей моих с парохода на берег все мое платье и хорошую ризницу. К счастью, на многих не заметно или очень мало заметно; но бархатное облачение преосвященного Филарета, которое Вы привезли, очень попортилось, и также и моя зеленая бархатная ряса; но видно, так этому надобно быть, — я об этом ни слова не писал Казакевичу и отцу Гавриилу запретил говорить об этом. Потому что пятнадцатилетний опыт научил меня, что жалобы, как бы они ни были справедливы, ни к чему не ведут. Пожалуйся я на капитана и на его помощника — то мне, и не только мне, но и всем духовным, достанется от всех моряков. Как теперь выезжают исправники на бедных Гижигитских духовных!!! Истинна пословица: «ворон ворону глаз не выколет». Бог с ними! Самое лучшее — терпеть. Брат мой в Камчатке несколько лет терпел и наконец, победил своим терпением, а стал жаловаться он — то дело дошло бы и до бумаг. Сделайте милость, если Николай Николаевич[15] услышит о подмочке моих вещей, скажите, что немного повредилось кое-что и — только. Вы, наверное, удивитесь, что я так много пишу Вам. Причина самая простая: