ЛЕОНИДЫ - Виталий Марко

с тобой. Вернее, с тем, что ты уехала тогда в Америку. И уже не вернулась ко мне. Сколько бы мы потом не встречались, сколько бы не пили кофе и не ходили в кино… Ты не вернулась.

…И сейчас, спустя почти двенадцать лет, я хочу рассказать тебе историю наших отношений. Забавно, да? Ведь ты её, конечно, знаешь. Но ты не можешь знать того, как видели её мои глаза. Как живёт эта память в моей душе. Мне бы тоже хотелось посмотреть на это твоими глазами. Обещай, что согласишься на такой обмен. Обещаешь?»

Она молчала. Он ждал.

Глава 5. Анестезия

Холодный свет операционной. Стерильная прохлада кафеля. Стол, который станет ей ложем на время операции. Заботливые руки персонала, завершающего последние приготовления. И его глаза. Мудрые, всё понимающие глаза над белой хирургической маской.

– Вы готовы?

– Да…

– Не бойтесь. Всё будет хорошо. Наркоз!

Сладковатый, немного приторный привкус… Вначале прозрачный, а затем набирающий густоту туман втягивает её в сверкающий коридор, ведущий к счастью. Я смогу… Я вытерплю… Я хочу быть счастливой, даже если ради этого придется пройти через боль… Любую боль… Лишь бы потом… Потом… Потом…

Сон и явь клубились хлопьями тумана, смешиваясь причудливой разноцветной ватой.

Где сон? Где явь? Где я? Кто я? Вспышки воспоминаний. Своих? Чужих?

Тогда тоже было двадцать третье мая. Он заходит в почти заполненное горожанами майское кафе. Единственное свободное место. Напротив девушка. Светлая чёлка. Серо-голубые глаза. У него – чашка кофе. У неё – бокал вина, обвитый тонкими пальцами. Аня. Несколько первых слов. Он записывает свой номер телефона на маленькую жёлтую бумажку с липким краешком, которую она, шутя, приклеивает себе на ладошку, чтобы случайно не потерять. И её номер, который она записывает для него на точно такую же маленькую бумажку…

Она ещё чувствует происходящее вокруг. Гудение аппаратуры. Касание тела чем-то прохладным, возможно, йодными ручейками, прочерчивающими линии, по которым вскоре пройдется жало скальпеля. Но наркоз уже начинает действовать. Её сознание и ощущения становятся всё расплывчатее и отстранённее, а вспышки видений, напротив, отчетливее и ярче.

Он позвонил ей через пару дней. Встретиться сразу не получилось. Помогает маме на даче сажать анютины глазки. Может, потому он и запомнил. Анютины… Глазки… Увиделись только через неделю. Около её института на канале Грибоедова. Она на выпускном курсе. Скоро начнутся госэкзамены. «Привет-привет…» – «А знаешь, как я любила ходить, когда была маленькая?..» – обхватила ладошкой его палец, и они пошли так, взявшись за руки, в сторону Невского.

– Наркоз? – голос хирурга долетел приглушённо.

– Ещё несколько секунд… – пожалуй, это голос анестезиолога. – Начинаю отсчёт: десять, девять, восемь…

Как-то они заглянули в ресторанчик. Примерно через пару недель после знакомства. Практически пустой зал. А может, они, и правда, были там только вдвоём. Он просто хотел сказать ей что-то про то, как ему хорошо вот так… Долго подбирал слова…

– …семь, шесть, пять, четыре…

И сказал… Вернее, слова вырвались сами. Я люблю тебя! Сказал первый раз в их отношениях.

Она почти уже спала, с каждым вдохом наркозного тумана впуская в себя сладкую вязкость окутывающих чувств. Своих? Чужих? Может быть… его?

– …три, два…

А потом она осталась у него. Он не хотел торопить это… Она в спальне. Он отдельно, в другой комнате. В квартире, где временно жил после того, как с одной сумкой ушёл из дома, из семьи, в ночь на свой тридцать четвертый день рождения. Потому что уже больнее было оставаться, чем уйти.

Она позвала его. Что-то попросила. Кажется, дать какую-нибудь рубашку, чтобы она могла в ней спать. Он принёс, и они остались вдвоём. Он почти не спал в эту ночь. Под утро она шептала – всё-всё-всё… А ему было никак не напиться ею…

Днём их разлучили дела, а ближе к вечеру она прислала ему эсэмэску: «Я весь день пахну тобой…». И его сердце задохнулось от счастья и выпорхнуло из груди, устремившись к ней.

Она тоже выпорхнула из операционной, легко пройдя сквозь ткань простыней и кафельные стены. Перед ней простирались изумрудные луга прекрасной земли, лежащей где-то очень далеко от того места, где холодный скальпель уже наметил место для своего первого поцелуя.

– Есть наркоз! Можно начинать.

– Начали.

Первый надрез, быстрый и выверенный, оставил вначале лишь тонюсенькую алую полоску на её теле. Ещё не покрывшуюся каплями красной росы… Ещё не расцветшую скрытой под кожей болью.

Глава 6. Творец

Его руки знали своё дело. Опыт. Много-много лет. Иногда ему казалось, что он оперирует столько, сколько существует этот мир. А может, так оно и было. Странная работа. Причинять боль, чтобы делать счастливыми. Творить их судьбы, чтобы научить добывать любовь из кристалликов боли.

Сам он сострадал и любил их всех. Он был готов забрать всю эту боль себе. Но не мог, ради их же блага. Как не мог сам для себя ответить на вопрос – зачем? Зачем они добровольно ложатся под его нож, когда могли бы просто оставаться собой. Какие райские кущи и изумрудные луга должны видеться им там, за пределами этой стерильной операционной, чтобы вот так, настойчиво и упрямо, идти к ним через его скальпель?

Всё, чем он мог облегчить их страдания, так это быть по-хирургически точным и экономным. Ни одного лишнего движения. Ни одной ненужной капли боли. И всё-таки совсем избавить их от страданий было не в его силах.

Вначале она не почувствовала почти ничего. Наркоз защищал её. Ощутила лишь легкий нажим невидимой руки, обозначивший место вскрытой плоти. Впрочем, как и он, опьяненный любовным дурманом, не чувствовал и не обращал внимания на мелкие царапины от шипов невообразимо прекрасных роз, цветущих в его душе.

Когда, наконец, она сдала выпускные экзамены и получила диплом, то ушли вполне понятные, объяснимые, причины, слишком часто в первый месяц их знакомства отнимавшие её у него. Причины ушли, но она почему-то всё равно продолжала ускользать. По каким-то делам. По семейным обязанностям перед мамой и папой. По необходимости куда-то подвозить каких-то родственников или развлекать по вечерам их малолетних отпрысков. Её телефон звонил слишком часто, и она слишком часто покидала его после этих звонков. Ускользала…

Как весенний утренний ветерок. Как горизонт. Вот он – горизонт, виден. Вот понятно же, куда надо идти, чтобы приблизиться к нему. Вот ты идёшь… А он всё также видим и далёк.

И в этом чувствовалась какая-то её осторожность по отношению к нему. Или отстранённость. Или… И смутная тревога легкой, почти прозрачной тенью накрыла солнечную долину в его душе.

– Ещё разрез. Фиксируйте. Зажим!

Он попытался напрямую спросить у неё про то, есть ли причины для его беспокойства. Она не стала искать отговорки и честно призналась, что слишком неожиданной для неё оказалась его правда