Фаворит. Американская легенда - Лаура Хилленбранд

В середине двадцатых годов Ховард стал жить как настоящий магнат, коим и являлся. В 1924 году он выделил 150 тысяч долларов на основание фонда Чарльза С. Ховарда и построил дом для детей, больных туберкулезом и ревматическим полиартритом{38}. Этот шаг стал первым в целом ряду филантропических проектов, инициатором которых был Ховард. И в его личной жизни все складывалось удачно. Понаблюдав, как старшие сыновья, Лин и Чарльз-младший, пытаются играть в поло черенками от граблей и пробковым мячом, он выписал из Лонг-Айленда лучших пони для игры в поло и подарил их мальчикам. Со временем те стали известными игроками. Спустя несколько лет Ховард оснастил гигантскую яхту «Арас», нанял команду ученых и отправился с ними в исследовательскую экспедицию на Галапагосские острова{39}. Оттуда они привезли редкую голубоногую олушу и целую коллекцию других животных и отдали их в зоопарк.

Кроме того, Ховард осуществил мечту, которую лелеял, вероятно, с самого детства. Он наткнулся на огромное ранчо, раскинувшееся на семнадцати тысячах акров калифорнийских лесов в 150 милях от Сан-Франциско, неподалеку от небольшой деревушки под названием Уиллитс. Ховард всегда мечтал стать владельцем ранчо, поэтому и купил его. И хотя он часто оставался в своем особняке в Бурлинцейме, предместье Сан-Франциско, когда ездил в город по делам, но всегда считал именно ранчо своим настоящим домом. При всей своей любви к автомобилям Ховард сохранил вкус к романтике простой жизни в приграничье. Он старался превратить свое ранчо Риджвуд в образец самообеспеченности. Тучные стада коров, овец, несколько сотен лошадей, маслобойня, скотобойня, фруктовые сады. Ховард надевал расшитую ковбойскую рубаху, садился на лошадь и ехал осматривать свои владения. Однако даже здесь он не мог удержаться от технических новинок. Он носился по своему озеру на блестящих моторных лодках. Тут, среди холмов Риджвуда, отдыхая от дел, «Поппи» Ховард наблюдал, как растут его сыновья.

В выходные, 8 и 9 мая 1926 года, Чарльз Ховард вместе с Фанни Мэй отправились в Дель Монте на открытие новой гостиницы. Их пятнадцатилетний сын Фрэнки остался дома, в Риджвуде. Рано утром в воскресенье Фрэнки взял один из старых грузовичков отца и поехал с парой друзей на рыбалку. Около девяти утра они с большим уловом возвращались обратно на ранчо. Проезжая по ущелью всего в двух милях от дома, Фрэнки заметил на дороге большой камень и резко свернул в сторону, чтобы объехать преграду. Переднее колесо съехало с дороги, машина накренилась, и Фрэнки не справился с управлением. Грузовик перевернулся и рухнул на дно ущелья. Свидетелей этой аварии не оказалось.

Друзья Фрэнки очнулись на дне ущелья, их выбросило из машины. Рядом вверх колесами лежал грузовик. Бросившись к нему, мальчики увидели приятеля, придавленного обломками. Ребята побежали на ранчо и рассказали старшему работнику о трагедии. Но рядом с Риджвудом больниц не было. Ближе всего жил местный врач доктор Бэбкок. У него в доме было несколько лишних коек – на случай, если кто-нибудь из местных лесорубов получит травму. Работник спешно привез Бэбкока на место аварии. Врач пробрался через обломки машины и попытался привести Фрэнки в чувство. Но было уже слишком поздно. Когда Ховард вернулся из Дель Монте, ему сообщили, что сын погиб: у него был сломан позвоночник и разбита голова{40}.

Раздавленный горем Ховард впал в депрессию и на долгие месяцы заперся в Риджвуде. Безутешный отец хотел как-то увековечить память о сыне. Доктор Бэбкок, приехавший поддержать Ховарда, предложил построить в Уиллитсе больницу. Ховард ухватился за эту идею. Он оплатил все расходы по строительству и распорядился снабжать больных фруктами, овощами и мясо-молочными продуктами с ранчо Риджвуд. Первый камень на строительстве больницы был торжественно заложен в 1927 году. А уже в 1928 году доктор Бэбкок возглавил современную, великолепно оснащенную, мемориальную больницу имени Фрэнка Р. Ховарда. Чарльз Ховард до конца жизни был членом совета директоров этой больницы.

Он так никогда и не оправился после смерти Фрэнки. В его кабинете в Сан-Франциско висел большой портрет сына. Спустя много лет Билл Николз, юноша, который пришел устраиваться на работу, как-то спросил Ховарда, не он ли изображен на портрете. «А он похож на меня?» – спросил Чарльз. Николз ответил, что похож. Когда он посмотрел на Ховарда, у того по щекам бежали слезы{41}.

В двадцатых годах Калифорния была не тем местом, где мог разгуляться человек, жаждущих развлечений. В Америке был объявлен сухой закон, азартные игры тоже были под запретом. Мужчинам было запрещено проводить время с женщинами, и из-за запрета танцев в кабаре даже посмотреть на женщин было негде. Если человека заставали в гостиничном номере в обществе женщины, не состоящей с ним в браке, его имя вносилось в специальный список общественного порицания, публикуемый в газетах. По воскресеньям все учреждения были закрыты. Единственным местом, куда можно было пойти, стала церковь. Там приходилось выслушивать бесконечные предостережения по поводу алкоголя, азартных игр, танцев и распутства. После того как проповедники нагоняли страху на паству, они переходили к теме «дороги в ад». Так называли проселочную дорогу, которая вела на юг от Сан-Диего. В конце этой дороги расположился городок Тихуана, «город греха», место, где всем названным богомерзким порокам – и многим другим тоже – можно было предаваться открыто.

Невозможно представить себе лучшей рекламы. Каждый день тысячи американцев устремлялись к мексиканской границе.

При таком зловеще-соблазнительном названии дорога, ведущая к Тихуане, не производила особого впечатления. Можно было бы ожидать, что «дорога в ад» будет широкой, прямой, хорошо вымощенной. На самом деле это была обычная грунтовая проселочная дорога, петлявшая среди зарослей древовидной полыни. В некоторых местах дорога становилась настолько узкой, что по ней могла пройти только одна машина. Дорога вела к мелководной реке, по которой и проходила граница. Если путешественники шли пешком, они могли перейти реку вброд, а на другой стороне нанять повозку, запряженную осликом. Если же путешествовать на колесах, то можно было пересечь реку по хлипкому на вид мостику и дальше ехать до самой Тихуаны.

В этом городке и вправду было что-то порочное. Еще недавно обычный сонный поселок, Тихуана быстро приспосабливалась, готовая предоставить жителям Калифорнии все греховные удовольствия. В Тихуане в неограниченных количествах можно было найти запрещенные к северу от границы развлечения. Во времена сухого закона треть всего бизнеса вращалась вокруг алкоголя, включая самый длинный бар в мире (73,5 м) в клубе «Мехикали». В скромном Сан-Диего запретили кабаре, а в Тихуане девицы задорно задирали ножки в залихватском канкане. Когда в Калифорнии закон запретил боксерские поединки, на улицах Тихуаны в изобилии устраивались жесткие спарринги. В Тихуане можно было жениться где угодно и в любое время: предприимчивые брачные посредники хвостом ходили за любой американской парой, предлагая им дешевые брачные церемонии. Тем, кто отклонял подобные идеи, предлагали быстро оформить развод. Одиноких мужчин зазывали посетить один из борделей, в изобилии процветавших в городке. В городе круглосуточно работали все увеселительные заведения. В 1929 году, когда наступила Великая депрессия и откровенная бедность пришла на смену прежней умеренности, в Тихуане старались снизить цены на товары и услуги, чтобы туристы с севера, прогуливаясь по Авенида Революсион мимо магазинчиков, обшитых дешевыми досками, могли себе позволить «жить на широкую ногу» во всех возможных смыслах: лобстеры на обед, хорошая выпивка, хорошее обслуживание, танцы{42}. Городок, казалось, располагал к этому. Бывший жокей Уад Стадли вспоминает, что видел, как грузовик с мексиканскими солдатами остановился где-то посреди пустыни, из машины вывели человека, подозреваемого в изнасиловании, велели ему бежать и стали упражняться в меткости стрельбы по движущейся мишени{43}.

Но самой большой туристической достопримечательностью Тихуаны был ипподром. Он только выиграл от того, что американская индустрия скачек переживала тяжелые времена. У состязаний чистокровных лошадей в Америке была долгая, славная история. Но в первом десятилетии двадцатого века, когда Америка переживала пик борьбы за трезвость и отказ от азартных игр, разразилось несколько скандалов, связанных со скачками и мошенничеством букмекеров. Скандалы привели к появлению волны законодательных актов, запрещающих делать ставки на скачках. И это стало настоящей катастрофой для конной индустрии. На рубеже столетий по стране насчитывалось до трехсот ипподромов, в 1908 году из них осталось лишь двадцать пять, и такая тенденция сохранялась вплоть до начала Первой мировой войны{44}. В Калифорнии, центре конной индустрии высшего класса, только один ипподром пережил запрет – ипподром Танфоран в Сан-Бруно, да и тот едва сводил концы с концами. Многие коннозаводчики вынуждены были оставить спорт, распродать свои фермы и лошадей. Остальные, особенно на западе, ушли в подпольный бизнес, проводили соревнования на захудалых беговых дорожках где-нибудь в Канаде или в тех штатах, где не было запретов на проведение скачек.