Очевидность и построение . Материалы для критики исторической догматики - Ральф Девидсон

Еще много вопросов раскрывает история средневекового права, и исследования в этом направлении должны быть усилены. Для немногих историков оказывается ясным то, что рядом должны стоять фактически четыре различные правовые традиции:

1. Так называемое Римское право.

Собственно восточноримским является византийское право. Оно должно уходить корнями к единственной полной рукописи кодекса Юстиниана[7][7], которая якобы случайно была найдена при захвате Амальфиса и должна была перевезена в копии во 2-й половине XI столетия в Болонью.

2. Каноническое право.

Хотя, по сути, такое право является духовным, оно имело значительные мировые претензии. Оно должно было, согласно пониманию нескольких авторов, иметь силу якобы с второй половины XII столетия, но только в XVI столетии действительно полностью приобрело силу.

3. Зеркальное право, (Das Spiegel-Recht)

«Зеркала» Саксонии, Швабии, авторами которого считаются в средневековье императоры Карл и Фридрих. «Зеркало Саксонии» было написано в XIII столетии и было принято во всей Германии. Что говорит в пользу того, что оказывается, что в таком случае римское каноническое право к этому времени не было принято.

4. Кулачное право (Faustrecht)

Благородные господа регулировали правовые споры между собой до XV столетия с помощью неусложненного способа: кулачного права, которое было принято как Fehderecht (право самообороны и самосуда) и только в 1475 было запрещено императором Максимилианом[8][8].

Экономическая теория должна позволять спрашивать себя, какая из этих юридических форм сопровождала рост рынков и наплыв технологических инноваций в средневековье. И она должна объяснить факт, что, кроме кулачного права, никакая из правовых традиций среднего средневековья не окидывает взглядом историю, которая достигает раннего средневековья. Итак, мы сталкиваемся с затруднительным положением: собственно, интересный период взлета раннесредневековой промышленной революции полностью остается темным. (Или, на политическом жаргоне 90-х: Кто давал «Подключенное финансирование» («подключение финансирования») запада)?

Наша рабочая гипотеза исходит из того, прежние экономические теории допускали одну ошибку, продолжая аргументацию относительно некритическим путем, который развили историки раннего нового времени и который тогда фиксировался прежде всего немецким историзмом конца XIX столетия. При этом, очевидно, условия позднего средневековья полностью переносились на темное раннее средневековье. Там, где не было никаких источников, создавался фиктивный миф. Начинали говорить о (фиктивном) институте «германской привычки к повиновению», о «германском долге верности», о «внутренней свободе» слуг и о «гениальном величии» некоторых благородных королей, которые якобы великодушно распределили земли между своими дворянами. Социо-экономический аспект еще сегодня полностью прикрывается этим мифом «германской топонимики».

Если у Запада и у Центральной Европы к началу раннего средневековья была «широко распространена незаселенность, вновь отвоеванная естественной дикостью», (D. Otlen, S. 17), то кто тогда обрабатывал землю, которую короли так обширно распределяли? Откуда они имели новые технологии и инвентарь, необходимые для возделывания? Хотя учебники по истории технологии достигают только до XIII века, но все же бесспорен тот факт, что технологии импортировались из востока. Кто привез аграрные технологии в Европу, и как должна была из поздне-варварского, ранне-феодального германского способа преемственности возникнуть прогрессирующая буржуазия? Наше понимание ставит здесь экономическую теорию перед «сменой парадигм», которую она наверняка уже давно бы совершила, если бы вообще парадигма была дана из раннего средневековья. Но история экономики имеет так мало информации и сведений из этого времени, что она должна покидать предложенную немецким историзмом модель. Наши признания должны здесь осуществляться путем смены парадигм без парадигм; следовательно, экономическая теория должна предшествовать истории экономики тем, что она ставит правильные вопросы и уже содержит правильную концепцию среды развития.

Мы тогда могли бы раннесредневековую индустриализацию для понимания экспериментальным путем исследовать по-новому таким образом, что мы сначала исследовали бы общественные формы организации и концепции наглядного мира, которые необходимы были для современного способа экономики и гражданского общества. Мифическо-фиктивная модель немецкого историзма должна отстраняться путем социоэкономической постановки вопроса.

***

Если проникнуться желанием серьезно рассмотреть претензии, оправданные культурно-критической экономической теорией по мере их накопления в экономической литературе начиная, самое позднее, с Теренс Хатчинсон[9][9], то тогда невозможно было бы историю мысли снова повернуть к предыдущему основанию (Vordergrund). История мысли (духовная история) как история способа мышления (менталитета), как она признавалась прежде всего французскими историками, означает для интересующего нас бедного на источники времени поздней античности и раннего средневековья прежде всего проверку истории религии, так как общественное мышление этого времени является фактически (по-видимому) именно религиозным мышлением.

Это значит, что в «религиозных» текстах исследуются первоначально реальные общественные отношения и применение методов восприятия критического исследования, как эти методы была изначально развиты в литературоведческой науке, ищет отделения идеалистической конструкции от первоначальных реальных общественных отношений. Можно было бы назвать этот метод методом толкования интерпретаций экономической теории. Различие к распространенным экономическим теориям состоит прежде всего в том, что сегодняшние экономические теории абстрактно применяют модели и современную систему понятий развитой рыночной экономики XX столетия к историческим эпохам, в которых современная рыночная экономика вообще еще существует—в то время как толковательно-интепретационная теория пытается понимать тексты из своего времени, и путем критических, сравнительных трактовок приходить к новому познанию. Этот процесс покажется на первый взгляд отстающим от немецкой герменевтики[10][10], но он более стар, именно он есть иудейским методом критики Талмуда.

Можно бы называть этот новый метод также методом, функционалистическим критикующим восприятие, (funktionalistische-rezeplionskrilische), так как он исследует функциональную взаимосвязанность текстов. Является вообще бесспорным тот факт, что христианские монастыри внесли большой вклад в экономическое развитие и первоначальное создание Европы. Какую роль могли бы играть христианские (и иудейские) общины, которые существовали, конечно же, уже в поздней античности, во время переселения народов и темные века между поздней античностью и ранним средневековьем? Следовательно, культура поздней античности, которая со времен Константина Великого является уже христианской (и иудейской), должна, уйти в тень, чтобы снова расцвести на 300 или 400 лет позднее как христианско-франкская, христианско-сакская, христианско-каролингская, христианско-оттонская.

Итак, пощадили ли германские завоеватели времен великого переселения народов христианские монастыри и иудейские общины, (почему они должны были это сделать?) или создали себе новые монастыри и общины? Уверен: нет никаких христианских или иудейских описаний времени переселения народов. Это странно, однако историки средневековья не имеют никаких сведений о переселении народов[11][11]. Они не описывают никакого разрыва, но, наоборот, описывают непрерывность по отношению к римским императорам. Примерно так пишет, чтобы только дать пример, Альберт фон Штаде в XIII столетии, что Отто[12][12], сын Генриха[13][13], коронован как 88-й император от Августа (речь идет об Октавиане Августе[14][14] (-31—+14 о.э.), первом после Юлия Цезаря (-49—- 44 о.э.) римском императоре, но не исключена нарицательная трактовка слова «Август» при его переводе с латыни—священнный—ВП). (Альберт фон Штаде, Albert von Stade. Monumenta Germaniae historica; Scriptores rerum Germanicarum XVI, S. 352-373.)

Оказывается, что концепция времени великого переселения народов фактически была развита только Эдвардом Гиббоном[15][15] в Англии XVIII столетия для того, чтобы в свое время еще относительно новых исторических реалий поставить итальянский ренессанс выше блеска и славы всемирной римской империи. В согласие с тем фактом, что, несмотря на ее гибель, она все же существовала. Нам не удалось, во всяком случае, найти свидетельства времени, которое разнообразно изображали бы время переселения, как стал бы обычно делать историзм. Боэций[16][16], который жил непосредственно после того, не упоминает о нем, например, никоим образом (о нем полностью молчит).