Очевидность и построение . Материалы для критики исторической догматики - Ральф Девидсон

Экономическое развитие начинается для Норта в XI и XII столетиях. Он исходит из того, что общественная организационная форма феодализма в предыдущий период, в эпоху господства насилия, тоже заботилась в некоторой мере о безопасности. Но впервые только теперь, в эпоху позднего средневековья, постепенно возникли достаточные уровни безопасности и мира, так что вынужденная самодостаточность помещичьих усадьб (manor) замещается новым интересом к торговле и к разделению труда. Этот (предположенный им) мир раннего средневековья якобы заботится о процветании городов. Кроме того, благородные господа решают по своему усмотрению, требовать ли теперь выплат в деньгах, чтобы нанимать солдат на эти деньги по потребности, вместо того, чтобы брать подчиненных на постоянную службу и дальше. В итоге Норт исходит из концепции повторного взлета торговли и городов в XI и XII столетиях, которое сопровождается решающими (institutionell) доходами, которые, в свою очередь, должны служить устранению несовершенства рыночных механизмов. Города севера Италии, Германии и Фландрии становятся процветающими центрами торговли, так как население и торговля непрерывно возрастают (стр. 12).

Норт видит период раннего средневековья как время, в котором центры экономической динамики перемещаются от Средиземного моря в Северную Европу. Он излагает наиболее широко распространенное понимание, что за это должен быть ответственен технологический прогресс (прежде всего из-за улучшения производительности в сельском хозяйстве), указывает на это как на марксистскую декларацию, которая противопоставляется наследующейся декларации Генри Пирена[2][2], согласно которой за это ответственна возможность извлечения прибыли из новых возможностей торговли.

Норт критикует марксистский тезис технологии как устаревший, и предлагает новый альтернативный тезис. Он утверждает, что «растущее население было решающим фактором для увеличения хозяйства Западной Европы в средневековье. «Мы считаем, что рост населения был врожденным фактором, который основополагающим образом учел рост и развитие западной Европы в позднее средневековье. (...) В итоге возрастающее население создало базу для торговли; результирующее расширение привело средневековую экономику в такое состояние, которое могло бы быть предсказано по образу Адама Смита» (Норт, 26). Тем, что он на удивление говорит еще лишь о «западной Европе», он ловко пробегает (schummelt) мимо поставленного вопроса, почему экономическая динамика (фокус ее развития, focus of the development) переместилась в Северную Европу из средиземноморских стран.

Тогда он разработал идею роста населения. Только он изображает Западную Европу в IX столетию как малозаселенную дикую территорию, чтобы затем повторно указывать на рост численности населения. «С X века возрастание населения в Западной Европе привело к рынку, возрастающему ограниченными темпами, но постоянно». (33) «Динамический элемент, .. продолжил возрастание населения..». (35) Для XIII столетия Норт диагностирует в конце концов конец динамического развития экономики, так как общественные институты—(он верит, что они разрабатывались только в XIII столетии (депозитные банки, страховка, учреждение власти, полиции) и потому он принимает, что они повышали продуктивность экономики)—не являлись достаточными для того, чтобы превосходить рост численности населения: «В то время как вторичные учреждающие организации, которые возникли с расширением торговли и коммерции .... привели к возрастанию производительности, и они не были существенными, чтобы в итоге допустить опережение роста населения» (70)

На XIV столетие Норт диагностирует голод, эпидемии язвы и войны, которые приводят к сокращению численности населения. Это сокращение численности населения снова заканчивается, по его мнению, после роста экономики, но в XVI столетии (снова на основании возрастания населения, которое он всемерно пытается подтвердить)—снова побеждает в динамике. Но решающим для него оказывается то, что в Англии XVII столетия учреждается патентное право. Он далее не говорит, как до этого дошло, имело ли это фактически действенное воздействие на экономику, и почему оно не вводилось ранее или в другом месте. Но этим он вполне доволен, чтобы остановиться на относительно общем: «Мы видим создание первого патентного бюро для поощрения инновации (155). Он заканчивает общую историю экономики похоже, на XVIII столетии: «К этому времени структура права собственности, которая обеспечила стимулы необходимые для поддерживаемого возрастания, в Нидерландах и Англии развилась». (157) Поэтому он понимает промышленную революцию как результат того факта, что благодаря улучшению прав собственности в новых технологиях частная прибыль стала выше: «Промышленная революция ... была результатом возрастания темпов частных доходов от развития новых технологий». (157)

Натан Розенберг примерно через 10 лет после Норта вводит в рассмотрение еще такие институты: свободные рынки, частная собственность, деньги, банки, страховка, свобода предпринимательства, и определяет их как капиталистические институты. Но он придерживается мнения, что, несмотря на это, полностью непонятно, как они, собственно, произвели благосостояние Европы. («Есть маленькая договоренность в том, как это случилось» (Розенберг, VI). Непосредственными источниками увеличения он видит: технологические инновации и инновации в организации торговли—в связи с накоплением капитала, работы и ресурсов. Он верит, что с X века имел место рост экономики в Европе, и что он был чисто аккумулятивным, в этом отношении культивировался возрастающим населением большинства стран. «Расширение без инновации, однако, сталкивается с серьезными переделами продолжения роста дохода на душу населения». (21) Инновация как фактор экономики начинается для него странным образом только с XV столетия.

Розенберг видит рост экономики как процесс, который проистекает благодаря коммерсантам и ремесленникам, которые до тех пор ищут шансы для свободной монопольной торговли и возможностей мануфактурного труда, пока старый монополистический способ экономики не устарел: «Это не было внезапным..., общая неуправляемость движением, скорее... предпринимающие коммерсанты и ремесленники искали возможности для относительно неурегулированной торговли и мануфактурного производства до тех пор, пока в конце XVIII века старые формы торговли не стали вымирающими». (25)

Для Розенберга развитие современной европейской экономики, следовательно, является медленным, но непрерывным процессом, который начинается в XII столетии в Италии, в XV столетии ускоряется для того, чтобы в XVIII столетии стать введенным в жизнь автономным классом профессиональных коммерсантов, которым удастся пойти по пути политического и религиозного контроля: «Было похоже на ослабление контроля цеха и правительства». (23) Контроль цеха ослабляется, феодальное сельское хозяйство превращается в современное денежно-сельское хозяйство. Одним словом, развивается плюралистическое общество. (35)

Движущей силой и источником этого революционного развития должно быть неповторимое экспериментальное общение с новыми технологиями и организационными формами. Решающими элементами, которые несли эти движущие силы, были распространение политического авторитета, которое давало возможность для автономного развития экономики и плюралистического разнообразию предприятий и рынков. (33)

Розенберг верит, что технология средневековья, по отношению к римской, падала, так как ее ломали рынки (56). И что западный феодализм содержал семя социальных соглашений, которые были необходимы для продолжающегося роста экономики (60). Он видит в X столетии прогрессирующую урбанизацию в Европе, которая сопровождается ростом класса торговых агентов. После кризиса XIV столетия его заинтересовывает прежде всего взлет XVI столетия. И он цитирует, кроме этого, «Коммунистический манифест»: «Феодальная система промышленности, при которой промышленное производство, которое было монополизировано закрытыми цехами, сейчас более не удовлетворяет растущие потребности новых рынков. Ее место занимает мануфактурная система. Цеховые мастера были отодвинуты в сторону классом мануфактурщиков..... В то же время рынки сохраняли постоянный рост.... Буржуазия развилась и сделала фоновыми все классы, проявлявшие активность в средневековье» (74).

Розенберг критикует с полным основанием то, что Маркс и Энгельс переоценивали новые рынки (в Америке), и хочет дополнить идею известным: «Были другие, менее драматичные, источники для роста рынков, которыми незаконно пренебрегли: возрастание населения, рост международной торговли, рост городов, прогресс средств транспорта»(74).

Итак, в то время как Норт с одной стороны придает большой вес росту численности населения и основной интерес помещает на демографическую статистику, и с другой стороны также придает значение идее прав собственности, в частности, патентному праву, не разбирая при этом источники по истории права, то Розенберг также признает, с одной стороны рост численности населения как значительный фактор, с другой стороны, тем не менее, подчеркивая технологическую и общественную инновацию как важное явление для западной экономической динамики. Но за ним остается объяснение, кто или что освободило силы инновации. То, что «торговый класс» просто освободил цеха от политического и религиозного принуждения, чтобы тогда неповторимым образом экспериментировать с технологиями и способами организации, он утверждает, не приводя доказательства.