Событие - Анни Эрно

ужина она вместе с другом пошла куда-то за школьными принадлежностями (она работала учительницей), а мы с Жаном принялись мыть посуду. Он обнял меня и сказал, что у нас есть время заняться любовью. Я высвободилась и продолжила мыть тарелки. В соседней комнате плакал ребенок, меня тошнило. Жан Т. вытирал посуду и прижимался ко мне сзади. Потом он вдруг заговорил обычным тоном и сделал вид, что хотел лишь испытать мою нравственность. Вернулась его жена, и они предложили мне остаться на ночь. Было поздно, вряд ли кто-то из них горел желанием везти меня обратно. Я переночевала на надувном матрасе в гостиной. На следующее утро я вернулась в свою комнату в общежитии, откуда накануне днем ушла на учебу. Кровать была заправлена, ничего не изменилось, а между тем прошли почти сутки. Именно по таким деталям можно определить, что твоя жизнь пошла под откос.

Я не считала, что Жан Т. меня презирает. Просто для него я перешла из категории девушек, про которых не знаешь, согласны ли они переспать, в категорию девушек, которые точно с кем-то переспали. В то время различие между этими категориями было чрезвычайно важным и определяло отношение парней к девушкам, а потому Жан показал себя в первую очередь с практичной стороны. Кроме того, он мог быть уверен, что я, будучи уже беременной, от него не залечу. Это был неприятный, но, учитывая мое положение, незначительный эпизод. Жан обещал найти адрес врача, а больше мне обратиться было не к кому.

Два дня спустя мы встретились у него в офисе, и он отвел меня пообедать в кафе на набережной, недалеко от автовокзала. Этот район был разрушен во время войны и заново отстроен в бетоне; раньше я там не бывала. Я начинала выходить из той зоны и тех мест, где обычно проводила время с другими студентами. Жан Т. заказал сэндвичи. Его оживление не угасало. Он со смехом сказал, что они с друзьями могли бы вставить мне зонд. Я не была уверена, что он шутит. Потом он рассказал, что жена его знакомого, Б., сделала аборт два или три года тому назад. «Кстати, она тогда чуть не умерла». Адреса у него не было, но он мог связаться с Л.Б. через газету, где та работала внештатным корреспондентом. Я знала ее в лицо, потому что училась с ней на одном курсе по филологии. Это была невысокая брюнетка в больших очках и со строгим лицом. На одном семинаре ее очень хвалил преподаватель. Мне стало легче оттого, что такая девушка, как она, сделала аборт.

Жан Т. доел сэндвичи и развалился на стуле, улыбаясь во весь рот: «До чего же славно перекусить». Меня тошнило. Я почувствовала себя очень одиноко. Я начинала понимать, что он не хочет слишком ввязываться в эту историю. Девушки, собиравшиеся сделать аборт, не вписывались в рамки морали, установленные организацией «Планирование семьи», к которой он принадлежал. Чего он хотел, так это наблюдать за развитием событий с места в партере. Из чистого любопытства. Он предупредил меня, что как член ассоциации по борьбе за добровольное материнство не сможет «с моральной точки зрения» одолжить мне денег на подпольный аборт. (Запись в дневнике: «Обедала с Т. на набережной. Всё только сложнее.)

Начались поиски. Мне нужно было найти Л.Б. Раньше я часто видела ее мужа в столовой, он раздавал там листовки, но теперь, кажется, перестал. Днем и вечером я обходила аудитории, дежурила в холле у выхода.

Два вечера подряд я ждала Л.Б перед издательством газеты «Пари-Норманди». Я не решалась войти и спросить, там ли она. Я боялась, что кто-то сочтет мое поведение подозрительным, и еще больше – что побеспокою Л.Б. на работе расспросами о том, что чуть ее не убило. На второй день шел дождь. Я стояла на улице одна, под зонтом, механически пробегала глазами листы газеты, прикрепленные к решетке на стене, смотрела то в один, то в другой конец улицы де л’Опиталь. Л.Б., единственная женщина, которая могла меня спасти, была где-то в Руане и не приходила. Вернувшись в общежитие, я записала в дневнике: «Опять ждала Л.Б., под дождем. Впустую. Я в отчаянии. Эта штука должна исчезнуть».

У меня не было ни одной зацепки, ни одной подсказки.

Во многих романах затрагивалась тема аборта, но нигде не сообщалось подробностей, как именно это происходит. Между моментом, когда девушка обнаруживала, что беременна, и моментом, когда беременной она больше не была, зияла пустота. Я пошла в библиотеку и нашла в картотеке слово «аборт». Там были только отсылки к медицинским журналам. Я взяла два, «Медико-хирургические архивы» и «Журнал по иммунологии». Я надеялась найти практические указания, но там только и говорилось, что о негативных последствиях «криминальных абортов», а это меня не интересовало.

(Эти названия и обозначения, «Per m 484, nos 5 et 6, Norm. Mm 1065», записаны на авантитуле моей книжки для адресов тех лет. Я смотрю на эти каракули, выведенные синей ручкой, со смесью недоумения и восхищения. Словно в этих вещественных доказательствах таится реальность, добраться до которой мне не помогут, в силу своей ненадежности, ни память, ни письмо.)

Однажды днем я вышла из общежития с твердым намерением найти врача, который сделает мне аборт. Где-то же они водились. Руан превратился в джунгли из серых камней. Я изучала золотые таблички и думала о тех, кто за ними скрывался. Я не решалась позвонить в дверь. Я ждала знака.

В надежде, что в бедном районе врачи проявят больше понимания, я направилась в сторону Мартенвиля.

Светило бледное ноябрьское солнце. Я шагала вперед, а в голове у меня крутился припев песенки, которая тогда звучала повсюду, «Доминик-ник-ник». Ее исполняла под гитару доминиканская монахиня, Сестра-Улыбка. Слова были поучительными и простодушными – Сестра-Улыбка не знала, что «ник» по-французски означает «поиметь», – но музыка поднимала настроение, хотелось приплясывать. Песенка подбадривала меня в поисках. Я дошла до площади Сен-Марк. Рыночные прилавки были уже закрыты. Вдали виднелся мебельный магазин «Фрожер», куда в детстве мама брала меня покупать шкаф. Я уже не смотрела на дверные таблички, просто брела без цели.

(Лет десять назад я узнала из газеты «Ле Монд», что Сестра-Улыбка покончила с собой. Там говорилось, что после оглушительного успеха «Доминик» у нее возникли большие неприятности в монастыре, она ушла оттуда и стала жить с женщиной. Мало-помалу она перестала петь, и ее забыли. Она запила. Эта история глубоко меня потрясла. Мне почудилось, что эта