Мужчина, женщина, ребенок - Эрик Сигал

— Джесси, — пыталась урезонить ее Шейла, — не оскорбляй сестру.

— Мама, само ее существование является оскорблением для любого индивидуума, наделенного нормальным интеллектом.

— Хочешь, я вымажу тебе физиономию арахисовым маслом? — осведомилась Паула.

— Замолчите обе, наконец, — сказал Роберт. — Нобелевский комитет учитывает манеры членов семьи.

— Ох уж мне эти американские мужчины, — ни с того ни с сего вздохнула Джессика.

— Извини, я не совсем поняла, что ты хочешь сказать, Джесси, — заметила Шейла.

— Американские мужчины целиком и полностью находятся во власти честолюбия. Поэтому они так провинциальны.

— Тебя это очень волнует? — осведомился Роберт.

— Я просто рассматриваю этот феномен с точки зрения социологии.

Паула подошла к отцу и встала перед ним, чтобы заслонить его от словесных снарядов враждебно настроенной старшей сестры.

— Папа, она просто тебя дразнит. А когда тебя нет, она все время хвастается. Старается произвести впечатление на мальчишек.

— Врешь! — завопила Джессика, покраснев от возмущения.

Соперничество дочерей на мгновение отвлекло родителей от того, что их занимало, и они обменялись улыбками. Но тотчас вспомнили, что это утро — не такое, как обычно, и спрятали свои улыбки, надеясь, что дети не успели ничего заметить.

— Ты хвалишься перед всеми членами футбольной команды, — сказала Паула, тыча пальцем в сестру.

— Умолкни, слабоумная, — слегка смутившись, отвечала Джессика.

— Сама ты слабоумная!

— Дети, успокойтесь, пожалуйста! — рявкнула Шейла, начиная терять терпение.

— В этом доме есть только одно дитя, — возразила Джессика, не замечая растущего раздражения матери.

— Милые дамы, — вмешался Роберт. — Я намерен довезти вас до школьного автобуса. Прямо сейчас. — Он озабоченно глянул на Шейлу.

— О’кей, — согласилась Паула и побежала складывать учебники.

— Официально заявляю, что я против принудительных поездок на автобусе.

— Джесси, но ведь ты же едешь не куда-нибудь, а в школу, — сказал Роберт.

Джессика посмотрела на отца. Ясно, что он ее ненавидит. Презирает ее убеждения. И вообще. С некоторых пор она стала подозревать, что он ей вовсе не отец. В один прекрасный день мать признается, что они с Жан-Поль Сартром… — «Скорей, Джесси!» — Но пока мама все еще на его стороне.

Роберт ждал девочек, стоя у двери.

— Послушай, ты еще будешь здесь, когда я вернусь? — робко спросил он у Шейлы.

— Не знаю, — отозвалась она.

Она была еще дома.

— Ты уезжаешь?

— Нет.

— Я имел в виду на работу.

— Нет. Я позвонила в издательство и сказала, что поработаю дома.

Когда он вернулся, посадив девочек на автобус, отправлявшийся на другую сторону реки, она все еще сидела за кухонным столом, тупо изучая свое отражение в кофейной чашке.

Я так страшно ее обидел, подумал он, испытывая омерзение к самому себе. Он сел против нее. Она не начинала разговор, и после полного молчания он произнес:

— Шейла, как я могу загладить свою вину?

Медленно подняв голову, она глянула на него.

— Думаю, что никак.

— Ты хочешь сказать, что из-за этого мы расстанемся?

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я только…

— Что?

— Я только хотела бы и тебе сделать больно. Выразить свой гнев… — голос ее задрожал. Она чуть не призналась, что вопреки всему все еще продолжает его любить. Но об этом она умолчит.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал он.

— Думаешь?

— Да, во всяком случае, подозреваю. Наверно, лучше б я ничего тебе не говорил.

Конечно, лучше, подумала она.

— Так зачем же ты мне это сказал, Роберт? — Ее слова прозвучали как обвинение.

— Сам не знаю.

— Нет, знаешь, черт тебя побери. Знаешь! — взорвалась она. Потому что поняла, чего он от нее хочет. Будь он проклят.

— Этот ребенок.

Слова Шейлы обрушились на него с такой силой, что ему стало страшно.

— Я… я не уверен…

Зато она была абсолютно уверена.

— Послушай, Роберт. Я тебя знаю вдоль и поперек. Ты этого не хотел, у тебя этого и б мыслях не было, но раз уж так случилось, ты чувствуешь себя ответственным.

Он боялся даже задуматься о том, права она или нет.

— Не знаю, — повторил он.

— Ради бога, будь честен с самим собой. Ничего не поделаешь, нам надо смотреть правде в глаза.

Хватаясь за соломинку, он понял слово «нам» как знак, что она еще не окончательно потеряла надежду на их дальнейшую совместную жизнь.

— Ну так что же? — Она ждала ответа.

В конце концов он набрался смелости оценить свои чувства и признался:

— Да, ты права. Не могу объяснить почему, но чувствую: я должен что-то сделать.

— Вообще-то, ты ничем ему не обязан. И ты это знаешь.

Конечно, знает. Объективно…

— Он совершенно один, — сказал Роберт, чувствуя облегчение, что можно, наконец, сказать то, что он думает. — Наверно, я мог бы чем-то ему помочь. Придумать что-нибудь… чтобы его не забрали.

Ты не родитель ему только от того, что потрахался с его мамашей, крикнула Шейла про себя, но вслух ничего не сказала.

— А как именно ты мог бы ему помочь?

— Не знаю. Может, если б я туда слетал…

— Зачем? Разве ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы взять его к себе? Разве у тебя есть какой-нибудь план?

— Нет, Шейла. Ничего у меня нет.

— Тогда какой тебе смысл туда лететь?

Он не мог ничем подкрепить свое побуждение. Он не мог даже измерить всю его глубину.

И тут она его поразила.

— По-моему, есть только один выход, Роберт. Взять его сюда.

Он изумленно посмотрел на нее.

— Ты понимаешь, что говоришь?

Она утвердительно кивнула.

— Ведь ты же именно поэтому мне все и рассказал.

Он не был точно уверен. Но подозревал, что она права. Опять права.

— И ты сможешь это выдержать?

Она грустно улыбнулась.

— Придется, Роберт. Это не великодушие. Это самозащита. Если я не позволю тебе попытаться помочь ему сейчас, то в один прекрасный день ты скажешь, что из-за меня твоего… твоего сына отправили в сиротский приют.

— Никогда я этого не скажу.

— Нет, скажешь. И потому скорей бери его сюда, Роберт. Пока я не раздумала.

Он посмотрел на нее и смог произнести только два слова:

— Спасибо, Шейла.

И вот, взвалив на плечи своей очаровательной жены всю тяжесть этого чудовищного обмана и надругательства, он принялся вместе с ней обсуждать предстоящий визит его сына из Франции. Мальчик сможет пожить у них, когда они переедут на Кейп-Код.

— Но только месяц, — сказала Шейла. — И ни на один день больше. За это время твой Луи вполне сможет найти какое-нибудь приемлемое решение.

— Ты понимаешь, о чем ты говоришь? — спросил он. — Да.

Но он все еще не верил.

— А что мы скажем девочкам?

— Что-нибудь изобретем.

Боже, откуда в ней столько великодушия?

— Ты совершенно фантастическая личность.

Она покачала головой.

— Нет, Роберт. Просто мне уже тридцать девять.

4

Спустя две недели Роберт шагал взад-вперед в зале ожидания международных рейсов аэропорта Логан в Бостоне.

За последние дни, полные волнений и забот, он без конца разговаривал по телефону с Луи Венаргом. Обсуждали разные детали поездки мальчика в Америку. Один месяц — и ни днем больше. За это время Луи должен во что бы то ни стало найти какую-то альтернативу сиротскому приюту.

Жан-Клоду Луи должен был сказать, что он приглашен в Америку старыми друзьями его матери. Вполне правдоподобная идея — ведь Николь наверняка рассказывала сыну, что когда-то целый год проучилась в Бостоне.

Однако ни при каких обстоятельствах Луи не должен говорить мальчику, что Роберт Беквит — его отец.

— Ну конечно, Роберт. Как скажешь. Я знаю, тебе не легко. Я понимаю.

В самом деле? — подумал про себя Роберт.

Существовала еще одна непростая задача: что сказать девочкам. После долгих тяжелых раздумий Роберт созвал семейный совет.

— Умер один близкий нам человек, — начал он.

— Кто? — с тревогой в голосе спросила Паула. — Бабушка?

— Нет, — ответил Роберт. — Вы ее не знаете. Она жила во Франции…

— Она француженка? — снова поинтересовалась Паула. — Да.

Тут в разговор вступила Джесси.

— Так зачем ты нам говоришь, раз мы ее не знаем?

— У нее был сын…

— Сколько ему лет? — быстро спросила Джесси.

— М-м-м… Точно не знаю. Он, кажется, ровесник Паулы.

— Вот здорово! — воскликнула Паула.

Джесси бросила уничтожающий взгляд на младшую сестру и, повернувшись к Роберту, продолжила свой допрос:

— Ну и что?

— Он — сирота, — Шейла произнесла это с подчеркнутой многозначительностью, всю глубину которой мог оценить один лишь Роберт.