Вильям и Мэри - Роальд Даль

-Безумно весело, - сказал я. - Как насчет того, чтобы оставить мне и ухо?

-Я бы предпочел на этот раз ухом не заниматься.

-Хочу ухо, - сказал я. - Я настаиваю на ухе.

-Нет.

-Хочу слушать Баха.

-Ты не представляешь, как это было бы трудно, - спокойно сказал Лэнди. - Слуховой аппарат - улитка уха, так он называется - намного более тонкое устройство, чем глаз. Более того, он погружен в толщу кости, да и часть слухового нерва, соединяющего его с мозгом, тоже. Мне никак не удалось бы выдолбить все это оттуда и не повредить.

-А ты не мог бы оставить его в кости и поместить в чашу?

-Нет, - решительно сказал он. - Все это и так уже достаточно сложно. Да и в любом случае, если будет работать глаз, не так уж и важно, будешь ли ты слышать. Мы всегда можем показать тебе наши послания, чтобы ты их прочитал. Ты действительно должен предоставить мне решать, то возможно, а что нет.

-Я еще не сказал, что пойду на это.

-Знаю, Вильям, знаю.

-Я бы не сказал, что эта идея меня очень прельщает.

-Ты бы предпочел умереть вообще?

-Возможно, да. Я еще не знаю. Я ведь не смог бы говорить, правда?

-Конечно, нет.

Тогда как бы я общался с вами? Как бы вы узнали, что я в сознании?

-Нам было бы легко узнать, вернулось к тебе сознание или нет, - сказал Лэнди. - Это показал бы обыкновенный электроэнцефалограф. Мы бы подсоединили электроды непосредственно к лобным долям твоего мозга, там, в чаше.

-И вы действительно могли бы это определить?

-Да, абсолютно. С этим справились бы в любой больнице.

-Но я не смог бы общаться с вами!

-Собственно говоря, сказал Лэнди, - я думаю, ты смог бы. В Лондоне есть один человек, зовут его Вертгеймер, он занимается интересным исследованием на тему передачи мыслей, и я поддерживаю с ним контакт. Ты ведь знаешь, не так ли, что мыслящий мозг испускает электрические и химические разряды? И что эти разряды идут в виде волн, подобно радиоволнам?

-Кое-что мне об этом известно, - сказал я.

-Так вот, Вертгеймер создал аппарат, довольно чувствительный, и он утверждает, что в определенных, хотя и ограниченных пределах он поможет ему истолковать то самое, о чем мыслит мозг. Он выдает что-то вроде кривой, которая явно поддается расшифровке в виде слов или мыслей. Хочешь, я попрошу Вертгеймера навестить тебя?

-Нет, - ответил я. Лэнди уже считал само собой разумеющимся, что я собираюсь идти до конца, и меня это задело. - Теперь уходи и оставь меня одного, - сказал я ему. - Ты ничего не добьешься, если станешь меня торопить.

Он тут же встал и пошел к двери.

-Один вопрос, - сказал я.

Он остановился, держась за дверную ручку.

-Да, Вильям?

-Только одно. Ты-то сам искренне веришь, что, когда мозг будет в чаше, мой разум сможет функционировать точно так же, как сейчас? Ты веришь, что я смогу думать и рассуждать, как теперь, и что способность помнить у меня останется?

-Почему нет, - ответил он. - Мозг тот же. Он жив. Невредим. Фактически он абсолютно не затронут. Мы не вскроем даже твердую оболочку. Большая разница, конечно, состояла бы в том, что мы отрезали бы все до одного нервы, ведущие к нему, кроме единственного зрительного нерва, а это значит, что на твое мышление больше не влияли бы чувства. Ты жил бы в исключительно чистом и обособленном мире. Тебя бы ничего не беспокоило, даже боль. Ты бы просто не смог ощутить боль, потому что не было бы нервов, которыми ее чувствуешь. В некотором смысле положение было бы почти идеальным. Никаких забот, страхов, боли, голода или жажды. Даже желаний, и то никаких. Лишь твои воспоминания и мысли. А если бы еще получилось, что оставшийся глаз функционирует, тогда бы ты мог и книги читать. По-моему, очень соблазнительно.

-Еще бы!

-Право же, Вильям, это так. И особенно для доктора философии. Это было бы потрясающе. Ты смог бы размышлять о судьбах мира с той беспристрастностью и ясностью, которых до тебя еще никто никогда не добивался. А потом кто знает, ведь может произойти все что угодно! Тебя могли бы посетить великие мысли и решения, великие идеи, которые могли кардинально изменить наш образ жизни! Попытайся себе представить, если можешь, ту степень сосредоточенности мысли, какой тебе удалось бы достичь!

-И то разочарование, - сказал я.

-Чепуха. Никакого разочарования и быть не может. Без желания разочарования не бывает, а у тебя никаких желаний и в помине не было бы. Во всяком случае, физических желаний.

-Но я бы явно был в состоянии вспомнить свою прежнюю жизнь на свете, и у меня могло бы возникнуть желание вернуться к ней.

-Что, в эту неразбериху? Из твоей уютной чаши обратно в этот сумасшедший дом?

-Ответь еще на один вопрос, - сказал я. - Как долго, ты полагаешь, тебе удалось бы поддерживать его в живом состоянии?

-Мозг? Кто знает! Возможно, в течении многих лет. Условия были бы идеальными. Большинство факторов, вызывающих изнашивание, отсутствовало бы благодаря искусственному сердцу. Кровяное давление оставалось бы неизменным все время, что в реальной жизни является невозможным условием. Температура тоже была бы постоянной. Химический состав крови был бы почти безупречным. В ней не было бы никаких примесей, никаких вирусов, бактерий - ничего. Конечно, гадать глупо, но я считаю, что мозг мог бы жить двести-триста лет в подобных условиях. Ну пока, - сказал он. - Я забегу к тебе завтра.

Он быстро вышел, оставив меня в довольно сильном смятении.

Моей первой реакцией сразу после его ухода было отвращение к этой его затее. В самом замысле превратить меня, сохранив все мои умственные способности, в скользкий комочек, плавающий в резервуаре с водой, было что-то отталкивающее. Это было чудовищно, неприлично, порочно. Еще меня беспокоило ощущение беспомощности, которое мне суждено было испытать, как только Лэнди поместит меня в чашу. После этого обратного пути уже не было бы, нельзя было бы никак ни протестовать, ни объясняться. Я был бы обречен терпеть столько, сколько им удалось бы поддерживать во мне жизнь.

А что, если, например, я не смог бы этого выдержать? Что, если бы это оказалось жутко болезненным? А если бы я впал в истерику?

Нет ног, чтобы убежать. Нет голоса, чтобы крикнуть. Ничего нет. Мне просто пришлось бы скрывать под улыбкой свои переживания в течение двух последующих столетий.

Да и рта, чтобы улыбаться, тоже нет.

Тут меня внезапно осенила любопытная мысль, вот какая: разве не бывает так, что человек, которому ампутировали ногу, страдает от боли, как если бы его нога все еще была при нем? Разве он не жалуется сиделке, что у него жуткий зуд в пальцах, которых уже нет, и т.д. и т.п.? Я, кажется, что-то слышал об этом, и совсем недавно.

Очень хорошо. Исходя из той же предпосылки, разве не может так случиться, что мой мозг, лежащий одиноко в чаше, будет страдать от подобного эффекта в отношении моего тела? А в этом случае все мои обычные боли и страдания могли обрушиться на меня, а я не смог бы даже принять аспирин, чтобы облегчить муки. В какой-то момент мне может показаться, что у меня мучительнейшие судороги в ноге или сильное несварение, а через несколько минут у меня вполне может появиться ощущение, что мой бедный пузырь - ты меня знаешь - так полон, что, если мне не удастся его быстро опорожнить, он разорвется.

Боже упаси!

Я лежал, и меня еще долго обуревали эти жуткие мысли. Потом, весьма неожиданно, где-то около полудня, настроение у меня стало меняться. Меня стала меньше занимать неприятная сторона этого дела, и я почувствовал, что могу более разумно взглянуть на предложение Лэнди. Ведь есть же что-то утешительное, говорил я себе, в мысли, что моему мозгу, возможно, не придется обязательно умереть и исчезнуть через несколько недель? Конечно, есть. Я весьма горжусь своим мозгом. Это чувствительный, ясный и превосходный орган. Он содержит огромный запас информации и еще способен выдавать оригинальные теории, требующие творческого мышления. Что касается мозга, он великолепен, и я не стесняюсь это сказать. Тогда как мое тело, мое бедное старое тело, то, что Лэнди собирается выбросить, - так ведь даже тебе, моя дорогая Мэри, придется согласиться, что в нем нет ничего такого, ради чего его стоит сохранить.

Я лежал на спине и ел грушу. Она была вкусная, и в ней были три маленьких зернышка, которые я вынул изо рта и положил на край тарелки.

-Я пойду на это, - сказал я спокойно. - Да, клянусь Богом, я на это пойду. Когда Лэнди снова навестит меня завтра, я прямо скажу ему, что согласен.

Все произошло именно так быстро. И с тех пор я стал чувствовать себя намного лучше. Я удивил всех, проглотив огромный завтрак, а вскоре после этого ты, как всегда пришла меня навестить.

Но как же я хорошо выгляжу, сказала ты мне. Хорошо выгляжу, веселый, радостный. Что-нибудь произошло? Есть хорошие новости?

Да, сказал я, есть. А затем, если помнишь, я попросил тебя сесть, устроиться поудобней и тут же стал объяснять тебе, как можно деликатнее, что намечается.