Стихотворения - Огюст Барбье

Свою поблекшую и желтую листву.

И если тощий плод сорвется с гулких веток,

Как те, что падали в Гаморре напоследок,

Опадыш никому не сладок и не мил,

Он только прах сухой, он до рожденья сгнил.

3

Наверно, рифмачам бульварным невдомек,

Что пошлый балаган разрушить нравы смог.

Наверно, невдомек, что их чернила разом

Марают сердце нам и отравляют разум.

О, равнодушные, - у них и мысли нет,

Что мерзок гражданам безнравственный поэт.

Им слез не проливать, не ощутить презренья

К творенью своему, - бесчестному творенью.

Им не жалеть детей, которым до конца

Придется лишь краснеть при имени отца!

Нет! Их влечет барыш, их деньги будоражат,

И ослепляют взгляд, и губы грязью мажут.

Нет! Деньги, деньги - вот божок всевластный тот,

Который их привел на свалку нечистот,

Толкнул их в эту грязь и, похотью волнуя,

Велел им растоптать отца и мать родную.

Презренные! Пускай закон о них молчит,

Но честный человек их словом обличит.

Презренные! Они стараются искусно

Мечту бессмертную скрыть клеветою гнусной,

Божественную речь и все, в чем есть душа,

Искусство мощное тираня и глуша,

Пустили по земле чудовище-калеку,

Четырехлапый бред, обломок человека,

Он тянет жалкие культяпки напоказ,

Все язвы обнажив для любопытных глаз.

Перевод П. Антокольского

СМЕХ

Мы потеряли все - все, даже смех беспечный,

Рожденный радостью и теплотой сердечной,

Тот заразительный, тот предков смех шальной,

Что лился из души кипучею волной

Без черной зависти, без желчи и без боли,

Он, этот смех, ушел и не вернется боле!

Он за столом шумел все ночи напролет,

Теперь он одряхлел, бормочет - не поет,

И лоб изрезали болезненные складки.

И рот его иссох, как будто в лихорадке!

Прощай, вино, любовь, и песни без забот,

И ты, от хохота трясущийся живот!

Нет шутника того, чей голос был так звонок,

Который песни мог горланить в честь девчонок;

Нет хлестких выкриков за жирной отбивной,

Нет поцелуев, нет и пляски удалой,

Нет даже пуговок, сорвавшихся с жилета,

Зато наглец в чести, дождался он расцвета!

Тут желчи океан и мерзость на виду,

Тут скрежет слышится зубовный, как в аду.

И хамство чванится гнуснейшим безобразьем,

Затаптывая в грязь того, кто брошен наземь!

О добрый старый смех, каким ты шел путем,

Чтоб к нам прийти с таким наморщенным челом!

О взрывы хохота, вы, как громов раскаты,

Средь стен разрушенных звучали нам когда-то,

Сквозь золотую рожь, сквозь баррикадный дым

Вы отбивали такт отрядам боевым,

И славный отзвук ваш услышать довелось нам,

Когда со свистом нож по шеям венценосным

Скользил... И в скрипе тех тележек, что, ворча,

Влачили королей к корзинке палача...

Да, смех, ты был для нас заветом и примером,

Что нам оставлен был язвительным Вольтером!

А здесь мартышкин смех, мартышки, что глядит,

Как молот пагубный все рушит и дробит,

И с той поры Париж от хохота трясется!

Все разрушается, ничто не создается!

Беда у нас тому, кто честным был рожден

И дарованием высоким награжден!

Стократ беда тому, чья муза с дивным рвеньем

Подарит своего любимца вдохновеньем,

И тут же, отрешась от низменных забот,

Туда, за грань небес, направит он полет,

Смешок уж тут как тут, весь злобою пропитан,

Он сам туда не вхож, но с завистью глядит он

На тех, кто рвется ввысь, и свой гнилой плевок

На райские врата наложит, как замок;

И муза светлая, что, напрягая силы,

Навстречу ринулась к могучему светилу,

Чтоб в упоительном порыве и мечте

Спеть вдохновенный гимн нетленной красоте,

Теперь унижена, с тоскою и позором,

С понурой головой и потускневшим взором

Летит обратно вниз, в помойку наших дней,

В трущобы пошлости, которых нет гнусней

И там кончает век, рыдая от бессилья

И волоча в грязи надорванные крылья.

Перевод А. Арго

КОТЕЛ

Есть дьявольский котел, известный всей вселенной

Под кличкою Париж; в нем прозябает, пленный,

Дух пота и паров, как в каменном мешке;

Ведут булыжники гигантские к реке,

И, трижды стянутый водой землисто-гнойной,

Чудовищный вулкан, чей кратер беспокойный

Угрюмо курится, - утроба, чей удел

Служить помойкою для жульнических дел,

Копить их и потом, внезапно извергая,

Мир грязью затоплять - от края и до края.

Там, в этом омуте, израненной пятой

Ступает в редкий час луч солнца испитой;

Там - грохоты и гул, как жирной пены клочья,

Над переулками вскипают днем и ночью;

Там - отменен покой; там, с временем в родстве,

Мозг напрягается, подобно тетиве;

Распутство там людей глотает алчной пастью,

Никто в предсмертный час не тянется к причастью,

Затем, что храмы там стоят лишь для того,

Чтоб знали: некогда сияло божество!

И столько алтарей разрушилось прогнивших,

И столько звезд зашло, свой круг не завершивших,

И столько идолов переменилось там,

И столько доблестей отправилось к чертям,

И столько колесниц промчалось, пыль раскинув,

И столько в дураках осталось властелинов,

И призрак мятежа, внушая тайный страх,

Там столько раз мелькал в кровавых облаках,

Что люди под конец пустились жить вслепую,

Одну лишь зная страсть, - лишь золота взыскуя.

О, горе! Навсегда тропинка заросла

К воспоминаниям о взрывах без числа,

О культах изгнанных и о растленных нравах,

О тронах средь песков и в неприступных травах,

Короче, ко всему, что яростной ногой

Втоптало время в пыль; оно, бегун лихой,

Промчавшись но земле, смело неумолимо

Ту свалку, что звалась когда-то славой Рима,

И вот, через века, такая ж перед ним

Клоака мерзкая, какой был дряхлый Рим.

Все та же бестолочь: пройдохи всякой масти,

Руками грязными тянущиеся к власти;

Все тот же пожилой, безжизненный сенат,

Все тот же интриган, все тот же плутократ,

Все те ж - священников обиды и обманы,

И жажда к зрелищам, пьянящим неустанно,

И, жертвы пошлые скучающих повес.

Все те же полчища кокоток и метресс;

Но за Италией - никто ведь не отымет

Два преимущества: Гармония и Климат.

А племя парижан блуждает, как в лесу;

Тщедушное, с лицом желтее старых су,

Оно мне кажется подростком неизменным,

Которого зовут в предместиях гаменом;

О, эти сорванцы, что на стене тайком

Выводят надписи похабные мелком,

Почтенных буржуа пугают карманьолой,

Бесчинство - их пароль; их лозунг - свист веселый;

Они подставили всем прихотям судьбы

Печатью Каина отмеченные лбы.

И все ж никто из них не оказался трусом;

Они бросались в бой, подобно седоусым;

В пороховом чаду и сквозь картечный град

Шли - с песней, с шуткою на жерла канонад

И падали, крича: "Да здравствует свобода!"

Но отпылал мятеж, - их силе нет исхода,

И вот - согражданам выносят напоказ

Тот пламень, что еще в их душах не погас,

И, с копотью на лбу, готовы чем попало

С размаху запустить в витрины и в порталы.

О племя парижан, чьи рождены сердца,

Чтоб двигать яростью железа и свинца;

Ты - море грозное, чьи голоса для тронов

Звучат как приговор; ты - вал, что, небо тронув,

Пробушевал три дня и тут же изнемог;

О племя, ты несешь и доблесть и порядок,

Чудовищный состав, где растворились грани

Геройства юного и зрелых злодеяний;

О племя, что и в смерть шагает не скорбя;

Мир восхищен тобой, но не поймет тебя!

Есть дьявольский котел, известный всей вселенной

Под кличкою Париж; в нем прозябает, пленный,

Дух пота и паров, как в каменном мешке;

Ведут булыжники гигантские к реке,

И, трижды стянутый водой землисто-гнойной,

Чудовищный вулкан, чей кратер беспокойный

Угрюмо курится, - утроба, чей удел

Служить помойкою для жульнических дел,

Копить их и потом, внезапно извергая,

Мир грязью затоплять - от края и до края.

Перевод Д. Бродского

ЖЕРТВЫ

В ту ночь мне снился сон... В отчаянье, в смятенье

Вкруг сумрачного алтаря

Все шли и шли они, бесчисленные тени,

И руки простирали зря.

У каждого на лбу - кровавое пыланье.

Так, исчезая без следа,

Плелись, ведомые на страшное закланье,

Неисчислимые стада;

И старцы римские передо мной воскресли.

Печально двигались они,

И каждый смерть нашел в своем курильном кресле

В годину варварской резни;

И юноши прошли с горячим сердцем, славно

Пример подавшие другим,

Что полным голосом пропели так недавно

Свободе благодарный гимн;

И моряки прошли, опутанные тиной,

С песком в намокших волосах,

Что были выброшены гибельной пучиной