Папа Хемингуэй - Аарон Хотчнер

Эрнест никогда не вел дневников, но в любой момент мог восстановить события, произошедшие много лет назад, причем делал это быстро и уверенно, подобно тому, как на экране компьютера возникает информация, заложенная в его памяти. Однажды мы в машине пересекали Ривьеру. Вдруг он сказал, что именно по этим местам в 1920-х годах вместе со Скоттом Фитцджеральдом они разъезжали на велосипедах. Во время одной из прогулок по Парижу меня снова поразила его потрясающая память — он не забыл, где бывал и с кем встречался. Когда мы карабкались по крутому склону Монмартра на Пляс-дю-Тертр, он рассказывал мне о домах, о людях, живших там в двадцатые годы, о магазинах, кафе и ресторанах, вспоминал, с кем там обедал, — он даже помнил названия вин и блюд! Это было для меня прекрасной школой — я учился разбираться в винах и нюансах приготовления креветок, чувствовать поэзию водоплавающих птиц и величественных поз великого матадора, танцующего перед быком. Я учился отличать Тициана от Тинторетто, Моне от Ренуара, Гогена от Сера, Пикассо от Брака. Я начинал понимать, почему, как утверждал Эрнест, Сезанна невозможно сравнить ни с каким другим художником. Он рассказывал мне, как наслаждаться бездельем, учил, когда следует проявить агрессию, а когда отступить. Я узнал от него, как удить с лодки, как выстрелить, чтобы снять фазана на лету, как определить, какая лошадь победит в заезде, и как сгонять жир с костей и мускулатуры литературного произведения.

Эрнест всегда присутствует в моей жизни. Принципы, которыми я руководствуюсь в отношениях с людьми, мое понимание любви, дружбы, веры в себя и простые истины — все это, и не только это, я взял у него. Он был для меня отцом, братом, учителем, передавшим мне свои секреты. Оценивая 38 лет, прошедшие со дня смерти Хемингуэя, годы, прожитые без него, должен сказать, что самое важное, чему я у него научился, — это не бояться неудач и не переоценивать успех. Этим правилом руководствовался в своей жизни Эрнест Хемингуэй, и этим его наследством я дорожу больше всего.

А. Э. Хотчнер 1999

Часть 1

Как хорошо, что нам не приходится убивать звезды! Представь себе: человек, что ни день, пытается убить луну! А луна от него убегает. Ну, а если человеку пришлось бы каждый день охотиться за солнцем? Нет, что ни говори, нам еще повезло.

«Старик и море» (пер. Е. Голышевой и Б. Изакова)

Глава 1

Гавана, 1948

Весной 1948 года меня послали на Кубу. Мне предстояло, выставив себя полным ослом, попросить Эрнеста Хемингуэя написать статью на тему «Будущее литературы». В то время я работал в журнале «Космополитен», и у главного редактора как раз возникла идея выпустить номер, посвященный перспективам развития цивилизации. Предполагалось, что статью о будущем архитектуры напишет Фрэнк Ллойд Райт, о будущем автомобилестроения — Генри Форд, о изобразительном искусстве — Пикассо, а о литературе, как я уже сказал, должен был написать Хемингуэй.

Конечно, никто не может точно сказать, какой будет литература в будущем. Как правило, писатель знает лишь то, что он сам напишет в ближайшее утро, да и то не каждый может заглянуть так далеко вперед. Но, как бы то ни было, я прибыл на Кубу и остановился в отеле «Националь», чтобы, представившись Хемингуэю, уговорить его стать прорицателем и написать статью для «Космо».

Впервые я прочел книгу Хемингуэя — это был роман «И восходит солнце» — еще школьником, когда учился в Сент-Луисе. Меня сразу же охватило чувство, свойственное всему моему поколению, — истинное благоговение перед Хемингуэем. В юношеских фантазиях я отождествлял себя с близким мне по возрасту Ником Адамсом, героем многих повестей и рассказов писателя. С восхищением я следил, как Ник выдерживает все испытания, живя в страшном мире пьяниц и бандитов, киллеров и индейцев-самоубийц, наркоманов и проституток, как он преодолевает страх на войне, попав на итальянский фронт. А во время Второй мировой войны я — тогда военный летчик, служивший во Франции, — с восторгом читал корреспонденции с фронта военного журналиста Хемингуэя.

Я пытался как-то увильнуть от этого сложного задания, но в конце концов мне все-таки пришлось ехать на Кубу уговаривать Хемингуэя написать эту дурацкую статью для «Космо». Мне было тогда всего двадцать с небольшим, и в журнале я работал только шесть месяцев. «Космо» был первым местом работы, которое мне удалось найти после того, как за год жизни в Париже я истратил все деньги, заработанные на службе в авиации. Адрес Хемингуэя я знал — он жил в городке Сан-Франсиско-де-Паула, примерно в двадцати минутах езды от Гаваны. Но чем ярче я представлял себе, как стучу в дверь его дома, остаюсь с ним наедине и начинаю надоедать своей просьбой, следуя приказу босса, тем неувереннее себя чувствовал. От страха кровь стыла в жилах. Просидев два дня у бассейна отеля в полукоматозном состоянии, я решил не ехать к Хемингуэю — в конце концов найду другую работу. Более того, даже знай я номер его телефона, я не стал бы звонить и беспокоить писателя.

Избрав такой трусливый выход, я написал ему короткое письмо, в котором рассказал о своей нелепой миссии и, отметив, что ни в коем случае не хочу его беспокоить, просил лишь прислать мне короткую записку с отказом писать статью о будущем литературы, поскольку такая записка окажется весьма полезной для будущего самого Хотчнера.

На следующее утро в моем номере зазвонил телефон:

— Это Хотчнер?

— Да.

— С вами говорит Хемингуэй. Получил ваше письмо. Не могу допустить вашего провала: в этом случае вы разочаруете организацию Херста, а это все равно что оказаться вышвырнутым из колонии прокаженных. Как насчет выпить что-нибудь в пять? Есть такой бар — «Ла Флорида». Просто скажите таксисту — «Ла Флорида».

В то время «Ла Флорида» (таково было полное название бара, но все звали его его «Флоридита») была хорошо освещенным, оформленным в старом стиле баром-рестораном с вентиляторами под потолком, раскованными официантами и тремя музыкантами, которые бродили по залу или сидели за столиком около бара. У массивной стойки, отделанной красным деревом, стояли удобные высокие табуреты. Приветливые бармены готовили различные варианты дайкири, и, надо сказать, редко где можно было выпить дайкири такого качества. На стенах висели фотографии, на которых Хемингуэй пил самый известный и популярный коктейль «Ла Флориды» — «Дайкири Хемингуэя», или «Двойной Папа». Рецепт приготовления этого коктейля, столь любимый всеми посетителями, таков: два мерных стаканчика рома «Баккарди», сок, выжатый из двух лаймов и половины грейпфрута, и шесть капель мараскино смешиваются в миксере, в смесь добавляется лед, и коктейль готов. Я вошел в бар и, найдя местечко в углу под висящей на стене фотографией в рамке, заказал «Двойной Папа».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});