Папа Хемингуэй - Аарон Хотчнер

Ванная комната, просторная и уставленная флаконами и коробками с лекарствами и иными имеющими отношение к медицине предметами, явно требовала ремонта и покраски, правда, последнее было абсолютно невозможно, так как все стены ванной покрывали записи, сделанные рукой Эрнеста, — о давлении (при этом всегда указывалась дата), весе, предписаниях врачей.

Как правило, обслуживающий персонал в усадьбе состоял из слуги Рене, шофера Хуана, китайского повара, трех садовников, плотника, двух служанок и человека, ухаживающего за боевыми петухами Эрнеста. Белую башню построила Мэри, чтобы выселить из дома тридцать кошек и обустроить Эрнесту место для работы — более удобное, чем его уголок в спальне. С кошками ей удалось справиться, но с Эрнестом ничего не получилось. На первом этаже башни у кошек было специальное место, там они спали, ели и нянчились со своими котятами. Здесь жили почти все кошки, кроме нескольких любимцев — Сумасшедший Кристиан, Одинокий Братец и Экстаз имели право жить в хозяйском доме. На верхнем этаже башни, с которого открывался прекрасный вид на заросшие пальмами холмы, зеленые склоны и сверкающее море, стояла роскошная мебель — здесь были и солидный письменный стол, так соответствующий статусу Великого Писателя, и книжные шкафы, и удобные кресла. Однако Эрнест не написал там практически ни строчки, разве что изредка правил гранки.

Когда я и моя жена приехали на виллу в первый раз, нас должны были поселить в домике для гостей. Однако Мэри Хемингуэй, золотоволосая энергичная женщина, встретив нас, извинилась и сообщила, что домик еще не приготовили.

— Вчера совершенно неожиданно к нам нагрянул Жан-Поль Сартр со своей подругой, — сказала она, — и мы не успели поменять простыни.

По дороге в дом Эрнест таинственно прошептал мне на ухо:

— Знаешь, что мне сказал Сартр за ужином вчера вечером? Что слово «экзистенциализм» придумал какой-то журналист, а он сам никакого отношения к этому не имеет.

Когда мы вошли в гостиную, Эрнест взглянул на потолок и произнес:

— На прошлой неделе нас посетили герцог и герцогиня Виндзорские, и больше всего их поразила падающая с потолка известка.

На предплечье у Эрнеста я заметил три длинные и глубокие царапины.

— Львята, — объяснил он, — они взяли привычку устраивать цирк вместе с двумя моими пятилетними кошками. Что сделаешь — братья. Было здорово по утрам слышать их рев. Мы друзья с тренером. Он позволяет мне дрессировать львят, и я работаю со скрученной газетой, но необходимо быть внимательными и не подставлять малышам спину. Мы подготовили для публики классный номер. Тренер собирается представить меня как блестящего domador del norte, дрессировщика, ушедшего на покой, но из-за своей сумасшедшей aficion, приверженности профессии, и любви к кубинской публике вновь выходящего на арену. Кубинцам и будет посвящен этот весьма специфический номер. В момент апофеоза я лягу на пол, и оба львенка поставят свои лапы мне на грудь. Я начал репетировать, и, когда стал их приручать, они оставили отметины на моей руке.

Я заметил, что дрессировка львов — весьма опасное занятие для писателя, который собирается продолжать писать.

— Мисс Мэри тоже так думает, — сказал Эрнест. — Я ей обещал, что не буду возиться со львами до тех пор, пока не напишу толстую книгу. Она даже ушла, когда я стал дрессировать львят и получил эти раны. Я должен охранять ее, и это, конечно, нечестно — рисковать только для забавы. Хотя не знаю, что может быть увлекательнее!

В тот вечер Эрнест показывал мне дом. В библиотеке он достал с полки первые издания книг Джеймса Джойса, Скотта Фитцджеральда, Гертруды Стайн, Шервуда Андерсона, Джона Дос Пассоса, Роберта Бенчли, Форда Мэддокса Форда, Эзры Паунда и многих других, с дарственными надписями от авторов. Он показал мне и чемодан со старыми фотографиями. В одном альбоме была его детская фотография, и я увидел, как Эрнест выглядел в пять-шесть лет. На обратной стороне альбома я прочитал надпись, сделанную рукой его матери: «Отец начал учить Эрнеста стрелять, когда тому было два с половиной, и в четыре года мальчик уже мог управляться с пистолетом».

Нам попалась фотография моложавой Марлен Дитрих с трогательной надписью: «Эрнесту с любовью».

— Знаете, как я встретился с этой немкой? — спросил Эрнест. — Однажды мы с приятелем плыли на корабле. Он одолжил мне смокинг, и мы пошли в ресторан. И ют когда мы уже сидели за столиком, в дверях, на самом верху лестницы, ведущей в зал, появилась она, это потрясающее видение в белом, — на великолепном теле длинное, ослепительно белое платье, украшенное бисером. Да, она прекрасно владела искусством держать паузу! Тут ей не было равных. Любому могла дать урок! Итак, она выдержала большую драматическую паузу, стоя на лестнице, а потом медленно спустилась и прошла через весь зал к Джоку Уитни. Я думаю, это был он — там был накрыт роскошный стол. Конечно, после ее появления никто в ресторане уже не мог проглотить ни куска. Она подошла к столу, и все двенадцать мужчин, которые там были, встали как по команде. Она быстренько пересчитала: их оказалось двенадцать. «Прошу прощения, — сказала она, — но я никак не могу быть тринадцатой, я верю, что это число приносит несчастье». Она уже была готова развернуться и уйти, но тут я, легко и непринужденно, встаю со своего места и говорю, что готов спасти ужин и быть за столом четырнадцатым. Так мы познакомились. Довольно романтично, правда? Пожалуй, мне надо продать эту историю Дэррилу Ф. Панику.

Возвращаясь в гостиную, мы прошли мимо висящей на стене фотографии Ингрид Бергман с дарственной надписью. Конечно, я остановился.

— Мисс Мэри не ревнует по поводу посланных по почте фотографий. И потому она — первая в лиге «Ни одного повода для ревности».

В гостиной Эрнест удобно устроился в знаменитом Кресле Папы, покрытом мягкой и довольно истертой тканью, а Черный Пес уселся у его ног. Однажды, когда Эрнест катался на лыжах в Солнечной долине, в его домик забрел этот охотничий пес — голодный, замерзший и испуганный до смерти пальбой. Эрнест взял его с собой на Кубу, ухаживал за ним терпеливо и нежно, откормил и завоевал его любовь и преданность.

— Ему нужно десять часов сна в сутки, но он всегда измучен, так как живет по моему расписанию. Когда я занимаюсь книгами, он счастлив, но когда я работаю, страшно недоволен. Хотя этот парень любит поспать, он считает, что обязан просыпаться вместе со мной. Он мне очень предан, но такая жизнь ему явно не по вкусу.

От Черного Пса разговор перешел к обсуждению звериных голов, висевший на стенах, а потом — к Африке.

— Был у меня когда-то один друг, англичанин-аристократ, — вспоминал Эрнест, — который мечтал убить льва стрелой из лука. Один за другим Белые Охотники отказывались участвовать в такой авантюре, и наконец один швед согласился пойти с ним. Этот мой приятель был из тех англичан, что берут с собой на сафари складной бар. Швед, очень опытный охотник, предупредил его, что лук и стрелы — весьма неэффективное оружие. Но англичанин настаивал, и швед снабдил его необходимой информацией и указаниями: лев способен за четыре секунды преодолевать расстояние в сотню ярдов, различает только силуэты, стрелять в него надо с пятидесяти ярдов и тому подобное. Наконец они настигли льва, приготовились, англичанин натянул тетиву лука, выстрелил и с расстояния пятьдесят ярдов попал зверю в грудную клетку. Лев в одно мгновение перекусил стрелу и буквально вырвал зубами зад одного из проводников-туземцев, после чего швед застрелил животное. Англичанин был потрясен. Он подошел к растерзанному туземцу и поверженному льву, которые лежали рядом бок о бок. «Ну что ж, — сказал швед, — теперь, ваша светлость, вы можете убрать свой лук и стрелы». На что англичанин ответил: «Да, пожалуй, вы правы».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});