Черного нет и не будет - Клэр Берест

философ Хосе Васконселос стал министром образования, он пообещал, что в каждом доме будут книги, а на улицах появится искусство. И свое обещание сдержал. Живопись отныне не привилегия избранных. Живопись стала монументальной, доступной и душеспасительной, неграмотным она дает право узнать их национальную историю, бедным – бесплатно трепетать, всем – познать их индейские корни.

Фрида знала, где его отыскать: уже несколько месяцев Диего расписывает фасады Министерства образования. Если Ривера принимается за новую mural[10], то об этом знает весь Мехико – новость тут же проносится по артериям города и вытесняет в разговорах все остальные темы; это народное развлечение, как рынок или музыка марьячи: горожане делают обход вокруг здания, на секунду присаживаются и наблюдают, как художник наносит краски. Бесплатное представление.

До этого Фрида уже видела, как он пишет. Будучи школьницей, она долгими часами наблюдала за его работой и при этом оставалась незамеченной. Тайком следила за Риверой в своей школе de la preparatoria, пока он писал по стенам аудитории имени Симона Боливара. Диего Ривера создавал первую в Мехико mural после возвращения из Парижа, где провел десять лет, кочуя из баров в трактирчики, в компании всей европейской богемы: начиная от Фудзиты[11] и заканчивая Пикассо. В той фреске «Сотворение» прослеживалось влияние итальянской школы, которой Ривера напитался в самой Италии, в городах Ассизи и Падуя. Тогда он не выработал еще собственный почерк монументалиста.

Фрида высматривала его, прячась в закоулках коридоров; она была одержима, приятели над ней по-дружески подшучивали: «Зачем постоянно возвращаешься, неужели тебе нравится днями напролет смотреть, как он рисует?» И Фрида им отвечала со всей серьезностью: «Однажды у нас с Диего Риверой будет ребенок, надо бы начать присматриваться к нему заранее, правильно говорю?»

Тогда она была школьницей.

Тогда, до Аварии.

Когда Фриду зачислили в Национальную подготовительную школу – посвященные называют это заведение Подготовишка, – весь «свободный мир» пал к ее ногам. Через три года случится катастрофа, но пока Фриде пятнадцать. Она поступила в эту известную школу, что расположилась в большом красном здании в колониальном стиле, недалеко от площади Сокало: здесь же стоит шаткий красивый собор и величественный Национальный дворец. Кафедральный собор. Даже непоколебимый атеист склоняет голову перед этим божественным видением, сопровождаемым оглушительным шумом барочных украшений – столько же на платьях можно насчитать кружевных оборок. Поговаривают, что когда-то на месте собора стоял Templo Mayor[12] – огромная пирамида ацтеков, но ее разрушили и из оставшихся камней построили собор. И да, он шаткий: заметно кренится на левую сторону. Фрида как-то сказала об этом преподавателю, и он ответил ей, что город Мехико – ацтеки называли его Теночтитлан – был основан посреди древнего озера. Поскольку конструкция церкви очень тяжелая, то рыхлая почва утрамбовалась неравномерно. И Его Величество Собор начал наклоняться. После преподаватель вполголоса рассказал Фриде немного другую версию: камни пирамиды Templo Mayor несут в себе отпечаток разрушений, ведь в конечном счете еще до собора на этом озере стоял храм, и, решив использовать для строительства его обломки, рабочие навлекли на новое здание несчастье. В камнях сохранились следы прошлого.

Мысль о том, что у камней есть память, Фриде очень понравилась.

В школе как раз произошли изменения, и теперь поступить в нее могли как мальчики, так и девочки – ветер реформ Васконселоса дошел и до нее. В свои недра школа впервые впустила группку избранных в юбочках. Тридцать пять девочек, невозмутимо и храбро проникнув в толпу, состоящую из двух тысяч парней, собирались разжечь в некоторых пламя любви. Добавь хоть в какой цвет каплю белого – и оттенок уже не изменить, так же и с обучением: впусти несколько девочек в школу, полную мальчишек, – и расклад изменится навсегда. Фрида была первооткрывательницей. Увлеченная анатомией и биологией, которые изучала с самого детства с отцом, девушка мечтала стать врачом.

Подготовишка находилась далеко от ее дома, и наконец-то Фрида могла самостоятельно сесть в трамвай и поехать в город за пределы Койоакана – пригорода Мехико и за пределы Койо – всемогущей деревни с ее безграничными пастбищами, с ее pulquería[13], где мужчины напиваются pulque[14] и горланят военные песни, с ее индейцами, цветами, грунтовыми дорогами, местами, покрытыми галькой, c деревьями из vivero[15], с кактусами цвета зеленой бутылки, величественными nopales[16], домами и лачугами, со своими мессами, нашпигованными позолоченными скульптурами и шипастыми венцами на голове Христа, со своими улочками, исхоженными ею вдоль и поперек, с тетушками и пятью сестрами.

И даже небо ночной чистоты.

Фрида уезжала, оставив позади четыре стены родительского дома, каждый потаенный уголок которого был ей знаком – она могла нащупать их с закрытыми глазами, – так же хорошо мы знаем свои детские люльки и клетки.

И наконец, оставив позади отца, Гильермо Кало, немногословного фотографа. И мать, Матильду Кальдерон, пугливую лягушку, обитающую в чаше с освященной водой.

Вначале Фрида рассчитывала за счет своего экстравагантного поведения привнести в la prima искру, освежить загнившие школьные подмостки; как в Пасху сжигают чучело Иуды, так и она хотела задать жару всем чопорным задницам. В пятнадцать лет у нее со страшной силой чесались ладошки, в голове носились мятежные мысли, закрыв глаза, она с восторгом думала о завтрашнем дне. Как же ей быть со своим телом, полным дерзости? Как поступить с грудью, что сама по себе хвастливо выпирала, с бедрами, вырисовывающими арочные своды, и ногами, желающими пуститься наутек?

Бессмертное тело молодого солнца.

Для себя она давно решила: во всем нужно искать золотую середину, в этой жизни не стоит ничего воспринимать всерьез и оплакивать горькими слезами. И Фрида жила с душой нараспашку, ничего не стесняясь, как не стеснялась произносить грязные ругательства, запас которых с усердием пополняла, слушая бормотание уличных мальчишек и пьянчуг, что поднимали очередную кружку за здоровье всех упокоенных душ.

С согласием папы римского или без него, она выбрала свой незамысловатый путь в этой vida[17]. Мехико принадлежал ей. Тогда она не рисовала, ей даже в голову не приходило заниматься живописью.

Это было тогда, до Аварии.

Высвободившись из корсета, Фрида не вернулась в школу. Как можно хотеть стать врачом, когда покрываешься пылью на больничной койке?

Теперь Фриде двадцать один год; такая же красивая и шаткая, как Кафедральный собор, она с трудом доковыляла до Министерства образования. Пробираясь через вереницу квадратных дворов, украшенных внутренними садиками, и проходы, уставленные скульптурами, Фрида шла на голоса рабочих и подмастерьев, следовала на запахи сырой штукатурки и разбавителя краски – только так она могла найти того, кого искала.

– Сеньор Ривера!

Погруженный в дело с головой, Диего не ответил. Он работал наверху: осторожно наносил синюю краску на одежду скелета, что затерялся в маскараде в честь Дня мертвых. Краска королевского синего цвета. Размах строительных лесов колоссальный, художник исписал уже более тысячи квадратных метров поверхности стен. Невероятно! Она стоит рядом с самым известным человеком своей эпохи – с мексиканским Лениным!

Фрида произнесла громче:

– Товарищ Ривера!

Сидя на самой вершине лесов, на высоте двух метров, мастер услышал свое имя, обернулся и выглянул вниз.

Этой очной ставки с Риверой она ждала давным-давно, и он не произвел на нее впечатления.

Ультрамариновый синий

Теплый оттенок синего, дрейфующий к фиолетовому.

Позвоночник переломан в трех местах.

Ключица сломана.

Третье и четвертое ребро сломаны.

Правая нога переломана в одиннадцати местах.

Правая ступня раздроблена.

Левое плечо вывихнуто.

Таз переломан в трех местах.

С левой стороны брюшная полость пробита поручнем до самого влагалища.

Неплохо – да?

Очнувшись в больнице, она тут же осмотрелась. В голове темная воронка, никаких намеков на даты, только искаженные ориентиры, дырявые воспоминания, изъеденные молью. Незнакомая постель, чужая простыня, низкий потолок, другие кровати, нет двери, нет неба. Оглядеться – для нее это означало понять, что бескрайние просторы поля ограничены, ей