Труба Иерихона - Юрий Никитин

Когда начали падать гости, а затем со всех сторон ударил этот пугающе бесшумный смертоносный пулемётный огонь, адвокат Кураев успел рухнуть, а сверху на него упал кто-то ещё. А потом и ещё.

Лежать было тяжело, страшно, а тут еще тёплые струйки крови потекли сверху. Его вжимало лицом в песок, сухой и чистый, а потом всё стало мокрым. Он ощутил на губах вкус крови.

Было страшно и гадко лежать вот так, а ведь он самый известный в Москве адвокат, привык к высшему обществу, хорошей еде и хорошим костюмам. Совсем недавно он прославился тем, что сумел не допустить до суда дело Утесика, который на глазах толпы свидетелей расправился с семьёй инженера, который не поклонился его собаке, а вообще слава его началась с процесса, когда он сумел вытащить из тюрьмы самого Ноздреватого, серийного убийцу...

Он как сквозь толстое одеяло слышал страшные крики, душераздирающие вопли. Ему наступили на руку, кто-то снова рухнул сверху, страшно захрипел, начал бить, медленно затихая, ногой в бок.

Песок оседал, теплый и сырой, ставший таким податливым. Издали слышались громкие злые голоса, потом он услышал даже скрип песка под солдатскими сапогами. Люди с таким оружием явно не простые бандиты, тем более не простая милиция, у них свои правила и законы...

Затем слышались только односложные слова, словно напавшие переговаривались условными командами. Он определил, что офицер приближается к нему, только у офицера пистолет, а автоматчики идут молча, уже без выстрелов. Значит... кончилось?

Он медленно зашевелился, осторожно сдвинул с себя труп, этого человека он не помнил, выглянул, как из дзота.

По кладбищу в его сторону шли люди в защитной форме. Они показались чудовищами из фильмов о пришельцах: в масках, с уродливыми фигурами, на которых нацеплены коробки с боеприпасами, словно вся группа заброшена в далекие джунгли.

Изредка кто-то поводил стволом, нажимал спусковую скобу. Кураев с ужасом видел, как трупы подпрыгивают, дергаются. Даже если в самом деле стреляют для верности в убитых, тела от удара тяжелых пуль сдвигает с места.

В пяти шагах от него приподнялся на колени Омельченко, тоже удачливый адвокат, он вёл дела солнцевской группировки. Глаза Омельченко были круглые. Он вскинул руки над головой, пальцы растопырены, закричал истошным голосом:

Не стреляйте!.. Я адвокат!..

Один из зелёных повел в его сторону стволом пулемета. Голос из-под маски прозвучал глухой:

Хороший адвокат?

Лучший, ответил Омельченко, это брехливое ничтожество, дрожащим голосом. Самый лучший!

Это хорошо, одобрил человек в маске. Им адвокат понадобится и в аду.

Выстрел из пистолета отбросил Омельченко на гранитную плиту. Когда он сполз, на плите остались пятна крови, расплесканный мозг и кусочки черепной кости. Кураев застыл, эти все ближе, стволы автоматов не пропускают ни одного, выстрелы из-за зловещей бесшумности кажутся особенно страшными.

Он медленно поднялся на колени, положил руки на затылок:

Я сдаюсь!.. Я юрист покойного. Я знаю все его тайны, могу стать ценным свидетелем...

На него в упор взглянули в прорезь маски суровые молодые глаза. И такой же молодой голос сказал резко:

Там и станешь.

Кураев в смертельном страхе видел, как черный провал дула взглянул прямо в лицо. И успел подумать, что все его виллы, мерседесы, яхта на Карибах, две манекенщицы, восемнадцатикомнатные апартаменты в самом элитном доме Москвы...

Едва слышно щелкнул боек о капсюль. И все исчезло. Как это кладбище, так и далекий надежный счет в Швейцарии, о котором не знала даже жена.

Олейник снова сменил обойму. В груди были пустота и горечь. Они только что искромсали пулями несколько сот здоровых, сильных мужчин. Половина из них молодые и крепкие, на равных могут драться с его спецназом. Да почти все они совсем недавно обучались у одних и тех же инструкторов...

Он встретился взглядом с солидным господином, похожим на банкира. Тот начал было приподниматься, но при виде грозно блистающих в прорези маски глаз офицера упал лицом в землю, пальцы неумело скрестил на затылке. Даже ноги попытался раздвинуть, как показывают в фильмах о задержании особо опасных.

Олейник сказал зло:

При попытке сопротивления...

Господин опасливо вывернул голову. На него смотрело черное дуло пистолета. Господин в страхе вскрикнул:

Но как же... я же сдаюсь!

Это зачтется, пообещал Олейник. Там зачтется.

Он всякий раз подчеркивал это «там», словно сам верил, что где-то будет высший суд, где всем воздастся.

Сухо щёлкнул выстрел.

От чернеющей ямы, куда завалился боком гроб, к ним торопилась ослепительно красивая женщина. Обеими руками прижимала по бокам мальчика и девочку. Мальчик, подросток лет десяти, смотрел на людей в зелёном ненавидящими глазами. Девочка лет семи тоже зыркала исподлобья. Оба уже знали, что все это менты поганые, портяночники, гниль, все они скоро станут им тоже ноги лизать, как лизали их отцу...

Женщина ослепительно улыбнулась, закричала:

Осторожнее! Здесь дети!

Олейник покосился на Мысько, тот обалдело опустил ствол, завороженный красотой незнакомки, уже сражённый.

Ну? сказал Олейник угрожающе. Развесил слюни? Твой ребенок... и мой голодали, когда эти двое со своими гувернантками за море ездили! В свой дворец, на своей яхте!.. Твоей жене и моей... два года зарплату не давали, потому что... посмотри на её шею!

Мысько посерел лицом. Ствол пулемёта поднялся, в глазах омоновца вспыхнула ненависть. Он вспомнил о своих детях. О своей жене.

Олейник дважды выстрелил. Второй выстрел слился с очередью из пулемета. Красивую женщину отшвырнуло. По её груди пробежали красные пятна. В безукоризненное лицо не решился выстрелить даже беспощадный Олейник.

Она упала на детей, подгребла в последнем усилии, пытаясь спасти, укрыть под собой. Олейник могучим пинком перевернул её лицом вверх. Глаза застыли, безукоризненно чистое лицо вытянулось. Нос стал острым, и стало видно, что женщина не так молода, как выглядит. Явственно проступили ниточки косметических швов, что из сорокалетней сделали восемнадцатилетнюю красотку.

Мысько грубо выругался. Олейник передёрнул затвор, прицелился в чистый, без единой морщинки лоб. Хлопнул выстрел, гильза блеснула на солнце, теперь оно выглянуло и светит победно, во всю мощь.

Мысько снова сказал пару крепких слов. Все в их казарме слышали, что одна такая косметическая операция обходится в годовое жалованье всей их воинской части.

Глава 3

Хрюка носилась по скверу, как выпущенный на свободу лесной кабан. Кусты трещали, голуби её не боятся, но, принимая игру, послушно и вроде бы испуганно взлетают, поднимаются на ветки повыше: низкие Хрюка достаёт в прыжке. По всему скверу слышится суматошное хлопанье крыльев, писк, треск, топот.

Через собачью площадку, что на самом деле не площадка, а обыкновенный скверик, по тропкам иногда проходят к троллейбусной остановке люди. Некоторые, взглянув на расписание, качают головами или же разводят в огорчении руками и возвращаются той же дорогой. Я знал, что если задержусь на прогулке дольше, то они снова пройдут к троллейбусу. С той поры, когда Империя начала пробовать то покушения, то госперевороты, я часто замечал поблизости неприметно одетых людей, у которых под мешковатой одеждой бугрятся тугие мускулы.

Правда, от пули снайпера такие здоровяки не спасут, а я то и дело замечал, как в доме напротив сверкает солнечный зайчик. Раньше я знал, что это просто открыли или закрыли форточку, но раньше я был просто мирным футурологом, и на меня никто не смотрел в перекрестье снайперского прицела.

От троллейбусной остановки через скверик шла, прикрыв лицо полупрозрачной чадрой, молодая красивая женщина. От жарких солнечных лучей ее спасала модная кокетливая шляпка, чадра опускается до груди, колышется, полуприкрыв эти выступающие полушария от нескромных взоров.

На женщине маечка с глубоким вырезом, полные груди кокетливо выглядывают, но сквозь чадру видны только общие очертания. Между маечкой и короткими шортиками осталось свободное пространство шириной в ладонь, я рассмотрел широкий хвастливый пупок на здоровой загорелой коже.

Поджаренные дочерна на солнце ноги уверенно несут по тротуару, туфли на высоком каблуке, постукивание задорное, праздничное. На неё должны оглядываться с удовольствием, никакого чувства опасности...

Редкие прохожие в самом деле оглядывались, не столько на чадру, сколько на хорошую крепкую фигуру с нужными выпуклостями в нужных местах. Вообще-то чадру в той или иной форме я вижу всё чаще. Наши русские исламисты что-то перемудрили: в большинстве исламских государств про чадру уже забыли. В Турции, к примеру, днем с огнём не отыщешь, но Русь на то и Русь, чтобы все доводить до конца, до края, до абсурда, будь это построение самого справедливого общества на свете или коллективного хозяйства в отдельно взятом селе.