Только вперед! До самого полного! - Олег Селянкин

И опять какое-то время были слышны лишь равномерные сильные гребки и журчание воды у бортов.

Молчание нарушила девушка, которая, вдруг засмеявшись, задорно сказала:

— Какой же вы, дядюшка, Маленький Тоомас, если ростом метра в два, если силища у вас…

Дядюшка Тоомас (теперь и Максим мысленно называл его так) неопределенно хмыкнул и ответил многозначительно:

— Большой Тоомас там, в Таллине. Эстония слишком маленькая страна, чтобы иметь их несколько.

Максим догадался, что под Большим Тоомасом сейчас подразумевался Старый Тоомас — воин с мечом, охраняющий Таллин и всю Эстонию, непрерывно оглядывая их с высоты шпиля одной из кирок; еще ему помнилось, что кто-то рассказывал, будто бы по легенде Старый Тоомас как-то один преградил путь вражеским полчищам, погиб в том неравном бою, но спас сородичей, своевременно предупредив их о приближении врага. Поэтому и позволил себе сказать:

— Не согласен с вами. Любой стране будет только спокойнее, если у нее найдется не один Большой Тоомас. Чем больше их появится, тем лучше для нее.

В ответ неопределенно захрипела, захлюпала трубка.

Уткнулась лодка носом в песок, проскребла по нему днищем — они вышли на берег. Впереди, не оглянувшись ни разу, вышагивал дядюшка Тоомас с веслами на плече. За ним с сетью шли Андреас и Максим. Сзади плелась девушка, прижав к бедру корзину с рыбой.

И только теперь, с радостью шагая по земле, Максим неожиданно даже для себя остановился и спросил, едва девушка поравнялась с ним:

— Слушай, а как тебя зовут? Меня — Максимом.

— Рита, — ответила она, даже не взглянув на него.

В домике их молча встретили жена дядюшки Тоомаса и две его дочери — примерно ровесницы Риты, плотно сбитые и миловидные. Они сразу увели Риту в свою комнату, а Максим последовал за Андреасом. В маленькой, но аккуратной комнатушке, имевшей лишь одно окошечко, столик около него, табуретку и топчан, Андреас достал из старого морского сундучка, прятавшегося под топчаном, свою одежду и протянул Максиму.

— Спасибо, — растроганно поблагодарил тот.

— За что? — удивился Андреас. — Или ты, попади в беду я, не помог бы мне?

Одежда пришлась впору, и Максим, глянув на себя в обломок зеркала, лежавший на столике, поспешил к Рите, без стука открыл ту дверь, за которой она скрылась. Рита не успела одеться, сестры Андреаса еще подбирали для нее платье.

— Знаешь, Ритка, мне кажется… — нимало не смутившись, начал Максим, но Рита сверкнула на него глазищами, прикрылась первым попавшимся под руку платьем и сказала резко, негодующе:

— Конечно, знаю. Вам кажется, что порядочный человек должен сначала постучать, если намеревается войти к девушкам.

— Извиняюсь, — промямлил он, попятился, осторожно прикрыл за собой дверь.

Вернувшись в комнатушку Андреаса, Максим лег на топчан, внезапно почувствовав огромную усталость, бессильный понять, почему ему вдруг стало так жаль, что Рита бесцеремонно прогнала его.

До ужина Максим не виделся и не пытался увидеться с Ритой. И вообще в эти часы здесь никто никого не искал, не звал: они с Ритой отходили душой от недавно пережитого, а все остальные занимались своими обычными делами. А вот на ужин собралась вся семья. Собралась по бою старинных часов, висевших на стене в комнате, служившей столовой. Во главе стола уселся дядюшка Тоомас, от него справа — жена, слева — Андреас, а дальше — дочери и они с Ритой.

Ужинали молча, сосредоточенно. И лишь потом, когда женщины стали убирать со стола посуду, дядюшка Тоомас, наконец-то распалив свою трубку, спросил, перемешивая слова с клубами едкого дыма:

— А кто те люди, которые так неожиданно сегодня оказались за нашим столом?

Спрашивал вроде бы без адреса, но смотрел на Максима, и тот ответил, что он военный моряк, мичман и едет в Ленинград. Он так и сказал — «едет», словно и взрыв пароходишка, и его пребывание здесь лишь временные задержки в пути, вроде непредвиденного стояния около закрытого семафора. Правду сказал. И в то же время о многом умолчал. Прежде всего, о том, что на военной службе он с 1935 года, за два года службы в погранвойсках прошел путь от рядового до старшины, а потом решил навсегда связать свою судьбу с военным флотом, ну и подал заявление о приеме в прославленное Высшее военно-морское училище имени Фрунзе, которое успешно окончил в марте этого года. Или разве обязательно всем, сидящим за этим столом, знать, что сейчас он мичман, а не лейтенант лишь потому, что именно с его выпуска командование начало эксперимент — после государственных экзаменов присваивать курсантам звание мичмана? Дескать, пусть те службой на боевых кораблях подтвердят свое право на звание лейтенанта флота.

Привычка говорить лишь самое необходимое взяла верх, потому так лаконично и ответил. Дядюшка Тоомас, похоже, большего и не ждал, он кивнул и перевел глаза на Риту, которая сейчас была опять причесана по последней рижской моде и вообще держалась за столом просто и в то же время — независимо.

Она оказалась тоже немногословна. Только и сказала, что была в гостях у отца, а теперь едет домой, в Ленинград. Кто отец, есть ли у нее самой какая-нибудь профессия, обо всем этом умолчала. Почему? От природы не болтлива или последовала примеру его, Максима?

Потом разговор перескочил на войну. Дядюшка Тоомас ровным голосом высказал сожаление по поводу того, что бошам пока сопутствует успех. И если бы не та ненависть, которую он вложил в слово «боши», то и не понять бы истинного настроя его души.

Ненависть дядюшки Тоомаса к фашистам не удивила Максима: он, как только прибыл в Прибалтику, почти сразу же узнал, что многие местные жители хорошо помнили и никогда не забудут были того черного времени, когда на их земле хозяйничали сначала крестоносцы, а позднее — жадные до невероятности и жестокие немецкие бароны. Не все, но многие не забыли этого. От дедов к внукам шла страшная правда тех веков.

А в заключение разговора дядюшка Тоомас сообщил, что уже переговорил с одним знакомым и тот завтра на своей лошади доставит их на станцию (до нее девять верст), где они и сядут в поезд, идущий на Ленинград. Конечно, если поезда еще ходят: говорят, боши где-то перерезали железную дорогу.

И когда дьявол переломает ноги этим проклятым бошам?!

Всю эту весну Прибалтику будоражили слухи. Дичайшие! Поэтому Максим не придал особого значения сообщению дядюшки Тоомаса о железной дороге, будто бы перерезанной врагом, ограничился лишь тем, что заявил: дескать, не дьявол, а Красная Армия и весь советский народ не ноги, а хребет фашизму перешибут.

Это его заявление встретили молчанием. Может быть, недоверчивым, но уж во всяком случае не ироническим.

Поговорив и покурив, все же решили прилечь часа на два или три: ведь на рассвете хозяевам снова нужно идти в море. Может быть, мичман сходит с ними хотя бы разок? Чтобы поточнее узнать, как достается рыбка? Правда, сейчас несколько легче, чем обычно: уж очень много мин и бомб в море рвется, значит, если обстановка позволяет, поспешай туда, где взрыв прогремел. А более точно скопление оглушенной рыбы чайки укажут.

Максим разгадал и то, что скрывалось за столь вроде бы безобидным предложением: дядюшка Тоомас разведывал, а не испугало ли его море, не оттолкнуло ли от себя тем, что произошло сегодня.

Ответил спокойно, с достоинством, что он бы с удовольствием зорьку встретил в открытом море, но сейчас не имеет на это даже самого малого права.

Казалось, только разошлись, казалось, только забылись в дреме, и вдруг страшный грохот многих моторов сокрушил тишину белой ночи. Максим метнулся к оконцу и, прячась за косяком, осторожно глянул на улицу поселка. По ней, укутавшись в клубы песчаной пыли, шли мотоциклы и грузовые машины, в которых сидели немецкие солдаты, до глаз укрытые лобастыми касками.

Прежде всего подумалось, что нужно бежать. Немедленно бежать! Но куда? Куда ноги понесут? Ведь он вчера не поинтересовался не только тропочками, но даже и дорогами, уходящими из этого поселка!

А вражеские солдаты все ехали и ехали. Теперь преимущественно в грузовиках…

У другого косяка оконца замер Андреас. Такой же молчаливый, такой же хмурый. Дядюшка Тоомас вошел к ним вскоре после того, как в улицу поселка ворвалась колонна фашистских машин. В зубах у него опять торчала трубка. За ним сюда же тенями скользнули и женщины. Причем только Рита побледнела, а остальные выглядели обычно.

Дядюшка Тоомас лишь глянул на них, вроде бы и обыкновенно глянул, а на лице его жены уже появилось виноватое выражение, она на родном языке сказала что-то дочерям, и они, подхватив Риту под руки, выскользнули за дверь.

— Когда в дом приходит беда, первое слово мужчинам, — буркнул дядюшка Тоомас и затянулся так, что в холодной трубке яростно захлюпало.