Только вперед! До самого полного! - Олег Селянкин

В такую непогодь люди отсиживались по теплым и сухим углам, а он, Максим, не смог, он, позавтракав, набросил на плечи брезентовый плащ дядюшки Тоомаса, влез в его же рыбацкие сапоги и пришел к причалу, стоит здесь. Волны разбиваются у его ног, обдают солеными брызгами, но он стоит и смотрит, смотрит на них. Не на те, которые уже окончили свою жизнь, выбросившись на беловатые пески, а на другие, на те, которые, увенчанные пенными гребнями, грозно катились к Ленинграду.

За Максимом — конечно же! — увязалась Рита. Теперь она стояла рядом и тоже смотрела на волны, хотя на ней были только жакет и плотный головной платок. Максиму было приятно, даже радостно, что она рядом, и в то же время он чувствовал: ветер пронизывает ее насквозь. Поэтому невольно думалось, что ей лучше уйти домой, чтобы не простудиться, или взять у него плащ. Наконец, набравшись смелости, он сказал:

— Знаешь, Ритка, мне кажется…

Она бесцеремонно перебила, иронически глянув на него:

— Конечно, знаю. Ты хочешь предложить мне половину своего плаща? Будем считать, что это блестящая идея!

Теперь они стояли, прижавшись друг к другу, теперь он отчетливо чувствовал призывное тепло ее тела. На душе сразу стало спокойнее. Даже ветер и дождь не казались такими холодными, противными. Чтобы ветер не играл полой плаща, прикрывавшего Риту, Максим был вынужден все время рукой придерживать край плаща, а это значило — обнимать Риту. Самое удивительное — она не сделала даже слабой попытки отстраниться от него, она только еще плотнее прижалась к нему, едва его рука обвилась вокруг ее тела.

Сколько времени они простояли так — этого Максим не знал. Сейчас он был по-настоящему счастлив и напрочь забыл о том, что рыжий боров уже через несколько минут может придраться к чему-нибудь и обрушиться на него с новой карой. Его сейчас волновало одно: Рита была рядом, она доверчиво прижималась к нему, а он почему-то не мог начать разговора. Или ему впервой обнимать девушку? Всегда в подобных случаях он без особых на то усилий обрушивал на другую девушку поток слов'— гладеньких, веселых и никаких обязательств не налагавших. А сегодня нет тех слов, и все тут! Неужели погода виновата? Нет, раньше те слова сами лились из него и в жару, и в проливной дождь, и в лютейший мороз, когда все нормальные люди спешили в домашнее тепло. Неужели…

Максим предпочел даже себе не сказать то, что пришло в голову. Он просто еще крепче прижал к себе Риту и спросил почему-то шепотом:

— Тебе не холодно?

Рита только мотнула головой.

Тут, у лодочного причала, их и нашел Андреас, сказал:

— Тебя, Максим, отец зовет домой.

Рита осторожно освободилась от руки Максима, одернула жакет и первой зашагала к дому.

— Зачем, не знаешь? — почти не шевеля губами, спросил Максим.

— Он больше ничего не сказал, — ответил Андреас, но Максим был готов поклясться чем угодно, что он покривил душой.

Дальше шагали молча. Оба молодые, высокие и широкоплечие, чем-то неуловимым похожие друг на друга. Может быть, упрямо сдвинутыми бровями и складками в углах рта, делавшими их старше, угрюмее?

Дядюшка Тоомас сидел на своем излюбленном месте — у окна в столовой, откуда был виден кусочек залива. И, как всегда, с трубкой в зубах; сейчас она яростно дымилась.

Показав глазами на дверь и дождавшись, когда Андреас с Ритой выполнят его приказание, дядюшка Тоомас сказал, окутавшись дымом:

— Сегодня, если не передумал, можешь идти.

Идти к своим… Радостно и одновременно страшновато стало: ведь предстоял не просто переезд из одного населенного пункта в другой, а поход по вражескому тылу, когда — и это вполне возможно — в течение нескольких недель вокруг будут только враги или люди, от которых неизвестно что можно ожидать. Но он обязан попытать счастья!.. А как Рита? Останется здесь или пойдет с ним? С одной стороны, идти — непрерывно подвергаться смертельной опасности, с другой…

Однако спросил о ином, что тоже немало волновало:

— А как вы? Как вы объясните мое исчезновение?

— Если нельзя выходить в море, зачем мне лишние рты?

Дядюшка Тоомас сказал: «…лишние рты»!

— Когда уходить?

— После ужина.

Ужин прошел в сдержанном молчании. Никто и словом не обмолвился о том, что Максиму с Ритой скоро идти в неизвестность. Но еду сегодня первым подали им; Андреас лишь для вида ковырялся вилкой, а у сестер подозрительно набухли веки и припухли, покраснели носы; да и дядюшка Тоомас в самый разгар ужина вдруг раскурил трубку.

В дорогу их собирали всей семьей. И если дядюшка Тоомас позаботился о том, чтобы у них была добротная одежда на любую погоду, то жена его наготовила столько снеди, так уговаривала все это обязательно взять с собой, что у Максима бессильно опустились руки. До тех пор по этому поводу спор продолжался, пока дядюшка Тоомас самое нужное не сунул в заплечный мешок Максима, а все прочее приказал убрать подальше; и вообще, если жене хочется, чтобы эту гору еды Максим выбросил в лесу, то почему бы лишний раз не подкормить подсвинка?

Больше всего Максим боялся неумолимо приближающегося момента прощания. Ведь дядюшку Тоомаса и Андреаса он мог запросто обнять и помолчать, прижавшись к ним. А как быть с женой, с дочерьми дядюшки Тоомаса? Сказать же лишь слова благодарности — язык отказывался. Выручила Рита: она, расцеловавшись с женщинами, так же искренне поцеловала и мужчин. Максим молча последовал ее примеру. Теперь, когда оставалось только шагнуть через порог, дядюшка Тоомас и сказал, ткнув мундштуком трубки в сторону Риты:

— Ты подождешь нас здесь.

Как, разве они не вместе пойдут? Этот вопрос без труда читался в глазах Риты, он же был готов сорваться с языка Максима. Но дядюшка Тоомас уже шагнул за порог. Андреас и Максим последовали за ним.

Дождь хлестал по-прежнему, а ветер, похоже, стал еще яростнее. И темень — даже не верилось, что здесь, в Прибалтике, она может быть такой непроглядной. Тут, под проливным дождем и на ветру, дядюшка Тоомас опять заговорил:

— Тогда ты сказал, что мы можем рассчитывать на тебя.

Максим, не раздумывая, кивнул. И они втроем зашагали в лес. В лесу, когда их со всех сторон обступили угрюмые сосны, Максиму и пришло в голову, что любая сегодняшняя боевая операция, проведенная во вред фашистам, может обернуться прямой уликой против дядюшки Тоомаса: ведь его работник вдруг исчезнет именно в эту ночь. А у фашистов с подозреваемыми в неблагонадежности разговор короток…

О своей тревоге немедленно не сказал только потому, что уже точно знал: дядюшка Тоомас исполнителен до невероятности, если ему сказано товарищем, которого он считает старше себя по должности, что нужно явиться туда-то и тогда-то, он обязательно прибудет.

Шли, казалось, в кромешной темноте, но дядюшка Тоомас вывел их точно на ту полянку, где тогда состоялась встреча с незнакомцем. Вышли на полянку — сначала показалось, что здесь никого нет. Но вот из-за сосен вышел человек. Следом — второй, третий… Семь человек насчитал Максим. Среди них был и тот, который тогда беседовал с ним. Он и сунул в руки Максима автомат, если верить пальцам — советский, ППД. Максим проверил, хорошо ли ходит затвор, полон ли диск патронами, и, подражая другим, ремень автомата перекинул через шею, чтобы автомат висел на груди; положил на него руки.

И опять шли. Куда, зачем конкретно — этого Максим не знал. Он просто шагал и шагал за дядюшкой Тоомасом, который, казалось, скользил над землей — так бесшумны были его шаги. Или дождь, барабанивший по капюшону брезентового плаща, заглушал их?

Вышли к какому-то тракту — разделились на две группы. Максим оказался в той, которая еще чуток прошла вперед. Когда вновь остановились, к Максиму подошел старший и сказал спокойно, как о самом обыденном:

— Сегодня ночью фельдфебель поедет в волость. Под утро поедет. Чтобы быть там к началу рабочего дня… Будем стараться взять его.

Взять рыжего зверюгу в ту ночь, когда из поселка навсегда исчезнет он, Максим?! Это же дядюшке Тоомасу прямая дорога на виселицу!

Это и все прочее, о чем уже успел основательно подумать, Максим без промедления и высказал старшему. Тот терпеливо выслушал его взволнованную речь, несколько раз даже кивнул одобрительно, словно соглашаясь с ним, а потом сказал:

— Мы думали и об этом… Мы сделаем все, чтобы на старого Тоомаса и малой тени подозрения не пало… Или тебе обязательно надо знать все до мелочей? Ты обязательно хочешь быть посвящен во все наши планы? Только на эту боевую операцию или вообще на ближайшее время?

Нет, он, Максим, этого не хотел, он даже понял, что его настойчивость может вызвать подозрения, и поэтому только пожал плечами.

— Еще вопросы имеешь?

Максим отрицательно мотнул головой, хотя очень хотелось спросить: а к чему сводится роль его, Максима? Он должен что-то делать или до окончания операции просто стоять за этой сосной? Для чего, на случай чего стоять?