И штатские надели шинели - Степан Бардин

После нашей встречи у Дома культуры, когда Владимир Антонович порекомендовал мне записаться в ополчение, я с ним больше не сталкивался. И теперь, когда он, по-военному подтянутый, стоял на трибуне в форме, которая ему шла и придавала стройность его фигуре, я внимательно вслушивался в каждое его слово и не мог не отметить, что доклад его звучал политически страстно, патриотично и в то же время отличался деловитостью. Чеканя каждую фразу, он говорил о необходимости установления железного воинского порядка, призвал расстаться с гражданскими привычками, покончить с вольностями в поведении, ибо на повестке дня стоит вопрос о военной учебе, о боеготовности каждого подразделения, без чего нельзя вступать в бой с опытным и вооруженным до зубов противником. А когда Колобашкин заявил, что "настала пора выступить на фронт", зал разразился аплодисментами, в едином порыве мы встали со своих мест.

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов...

Но вот отзвучали последние слова пролетарского гимна, вырвавшегося из наших сердец клятвой верности партии, народу; всеми своими помыслами мы рвались на фронт. И нам не пришлось долго ждать. Через двое суток поступил приказ: никого домой не отпускать, раздать НЗ (неприкосновенный запас продовольственного пайка. - С. Б.), каждому отделению получить комплект патронов...

3

Двенадцатого июля выдался безветренный, солнечный день. На голубом бескрайнем небе - ни облачка. В такую погоду только бы блаженствовать на пляже или сидеть с удочкой под тенью березы на берегу какого-нибудь глухого озера.

Но мы были заняты совсем другим - выстраивали подразделения, проверяли по списку личный состав, состояние оружия и экипировки, распределяли по ротам шанцевый инструмент. У каждого - винтовка со штыком и противогаз, через плечо - скатка шинели. Поясные ремни оттягивались связками гранат, лопатами и котелками. Особенно нагружены были пулеметчики. Пулемет не винтовка, тяжесть немалая. Его даже вдвоем нелегко нести.

Приказ командира полка был строгим: ни минуты опоздания. А сбор затягивался. Поглядывая на часы, мы то и дело поторапливали командиров и политруков рот.

Наконец командиры рот доложили о готовности своих подразделений. Батальон замер по команде "Смирно!". Я смотрел на потные, раскрасневшиеся от волнения и жары лица людей и думал: "Что будет с нами там, на поле боя, если мы станем собираться каждый раз с таким трудом и с такой медлительностью?" Но ведь и сам я был столь же неопытным и нерасторопным в военных делах. Мог ли я упрекать других?.. Комбат подал команду, и колонны рот медленно тронулись в путь.

На Московской товарной станции Октябрьской железной дороги нас уже ждали старые товарные вагоны с открытыми дверями, и мы тут же начали грузиться. Пыхтя и отдуваясь, подошел паровоз. Сначала он долго маневрировал на путях, дергая вагоны. Только минут через сорок наш эшелон двинулся по окружной дороге в направлении на юго-запад. Ни комбат, ни я не знали маршрута следования и конечной остановки. Это держалось пока в секрете.

Скоро в вагонах стало душно, так как при выезде из города было приказано закрыть створы. Чтобы открыть их, пришлось получить разрешение у штабиста.

Свежий воздух, хлынувший в широко открытые двери вагонов, взбодрил людей. Кто-то даже запел. Но запевалу не поддержали, и он умолк. Видимо, в эти минуты каждый был погружен в свои собственные думы. Ведь ехали на войну: чем она обернется для каждого из нас?..

Я решил поближе познакомиться с комбатом. На сборном пункте как-то не удавалось поговорить по душам. Да и приступил он к исполнению своих обязанностей лишь за два дня до отъезда на фронт. Я знал только, что зовут его Алексеем Ивановичем и что он командир запаса. Он был старше меня, ему было уже за сорок. Выясняя какой-либо вопрос, он не мог сосредоточиться и часто переспрашивал. "Видимо, - подумал я, - страдает рассеянностью". А вообще-то комбат производил впечатление доброго, сердечного человека.

Я не стал углубляться, где и в каком звании он служил в армии и когда ушел в запас. Мне хотелось поговорить с ним о предстоящих фронтовых делах, о том, с чего начнем, как только высадимся из вагонов.

- Не знаю, - откровенно признался комбат. - Думать будем на месте. Полагаю, сразу получим боевой приказ. Он-то и определит наши действия.

- Пожалуй, это правильно, - согласился я. - Но все же неплохо бы иметь какой-то свой вариант, скажем, на случай бомбежки во время высадки, а также если придется с ходу вступить в бой.

- Давай, комиссар, отложим все эти вопросы до прибытия на место.

Сначала его слова показались мне проявлением беспечности. Но, узнав, что он уехал на фронт, не дождавшись возвращения из-под Луги жены с двумя ребятами, о судьбе которых до сих пор ничего не знал, понял причину его рассеянности и нежелания вступать в разговоры.

Эшелон продвигался медленно. Мы часто останавливались, пропуская встречные поезда, среди которых были эшелоны с ранеными. На первых остановках нас встречали радушно. Женщины и школьники протягивали в вагоны букеты полевых цветов, угощали молоком и свежей ключевой водой. Но чем ближе к фронту, тем становилось тревожнее. Навстречу нам катился поток беженцев, преимущественно старики, женщины и дети. Некоторые гнали скот, несли на спинах мешки с домашним скарбом. На остановках теперь никто не дарил нам цветов и не угощал молоком.

Прибыли на место под вечер, когда солнце уже висело над горизонтом. Я взглянул на маленькое железнодорожное здание и прочел: "Веймарн". Станция была окружена сосновым бором и находилась в ста тридцати четырех километрах от Ленинграда. Вокруг вокзала виднелись свежие воронки, лежали сваленные большие сосны. На перроне распоряжались представители штаба и политотдела дивизии, торопя нас и указывая места сосредоточения.

Среди штабистов своим пенсне в позолоченной оправе выделялся Николай Максимилианович Гамильтон. Бывший работник фабричного управления "Скорохода", занимавшийся перспективным планированием, теперь стал переводчиком при штабе дивизии. Как всегда вежливый, он не требовал, а просил быстрее рассредоточиться. При этом все время поправлял пенсне, то ли нервничая, то ли опасаясь, как бы оно не упало. Тут же расхаживал своей твердой походкой бывший директор вагоностроительного завода имени Егорова Павел Кузьмич Булычев, назначенный комиссаром штаба дивизии. На нем были аккуратно подогнанная по плотной фигуре, новенькая, перетянутая широким ремнем гимнастерка и пилотка, сдвинутая на лоб к густым черным бровям. Булычев не упрашивал нас, как Гамильтон, а повелительным директорским жестом указывал направление, куда следовать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});