Печать Джа - Артем Углов

прозвище.

Обидно Ленни было вдвойне, потому как зеленого новичка мартышкой никто не величал. Иногда Крысенышем, но чаще Танцором, благодаря моим выкрутасам на доске. Матросы с удовольствием вспоминали тот злополучный вечер: дразнили, подкалывали, но делали это по-свойски, не зло. Тот же кок после каждой уборки на камбузе, довольно щерился и шутил:

— Поди соскучился по Жоржетте? Ты не смотри, что она плоская — дама хоть и с характером, но ловкачей вроде тебя любит.

А потом давал мясных обрезков наравне с Фартовым, что уж совсем было удивительно, потому как кок никого на судне не признавал, окромя хвостатой скотины и капитана.

Ленни все это примечал и злился. А поскольку человек был маленький, то и пакостил по мелкому: то ведро с водой опрокинет, то проход загородит, когда с тяжеленым тюком наверх поднимаешься. Под конец и вовсе подзатыльники стал отвешивать, без особой на то причины.

После очередного тычка ко мне подошел Зак и лениво, словно нехотя поинтересовался:

— Танцор, ты чего терпишь?

— Ну… Ленни член команды.

— И что?

— И старше по званию.

Зак задумался, погонял жвачку из табака под верхней губой, а после выдал:

— Океан стихия суровая — ошибок не прощает, потому моряки иерархию чтут. Командир здесь бог и царь, а боцман заместо отца родного. Все так, Танцор, все так… Но есть одна вещь, которую на корабле ценят превыше всего, и поперек которой ступать не смеют. Ежели наш кок начнет мышиный помёт в еду добавлять, то его быстро к Всеотцу отправят. И боцмана следом за пустые зуботычины, и даже капитана не пожалеют, вздумается тому дурковать, потому как справедливость на море есть высшая мера. Подумай об этом, Танцор.

Я подумал, и когда в следующий раз получил пинок от проходящего мимо Ленни, терпеть не стал. Ударил коротко, без замаха, оставив противника корчиться на влажной после уборки палубе. Никто и слова не сказал, а дежуривший у леера матрос, так и вовсе отвернулся, делая вид, что ничего не произошло.

После случившегося Ленни отстал, но обиду затаил, такую же мелкую, как и он сам. Дня не проходило, чтобы я не ловил на себе взгляд маленьких озлобленных глазок. Он ждал, когда представиться случай отомстить, явно забыв о том, что в эту игру могут играть двое. И я дождался первым.

На двадцать шестой день пути разыгралась непогода. Не переставая, лил дождь, корабль вовсю качало, так что позеленевший барон Дудиков был вынужден скрыться в каюте. Штурман долго маневрировал, пытаясь подладиться под сильный боковой ветер. Зычный бас боцмана, отдающий команды вперемешку с матом, доносился то с правого борта, то с кормы. Пару раз на палубе показывался капитан без привычной на голове треуголки: он хмурился, и ничего не говоря, уходил.

— Убрать паруса!

Десяток полураздетых матросов ловкими обезьянами принялся карабкаться по вантам. Среди них выделялась одна, наименее ловкая и прыткая. В то время как первые достигли грот-реи, Ленни продолжал трепыхаться внизу, запутавшись в веревочной лестнице, что муха в паутине. Ох и матерился боцман, поминая родственников косорукой мартышки до пятого колена. Еще больше он матерился, когда Ленни трусливо полз по перекладине, то и дело замирая и вжимая голову в плечи. Я понимал парня, трудно быть смелым, когда корабль кренится то вправо, то влево, а под ногами бушующий океан.

— Встать! Встать, сучье отродье! — орал, надрываясь боцман.

Лени поднялся на трясущихся коленках. Попытался схватиться за натянутый рядом трос, но промахнулся и ухнул вниз. Парню повезло, что корабль в этот момент взобрался на гребень очередной волны, иначе упал бы прямиком на палубу, а не в темные воды океана.

— Человек за бортом, человек за бортом! — разнеслось по кораблю.

А я уже мчался на всех порах вперед. Вскарабкался по вантам, и только очутившись наверху понял, насколько тяжело приходилось матросам. Рея была не только мокрой от дождя, но качалась, то и дело норовя ускользнуть из-под пяток. Пару раз приходилось сгибаться, а один раз так и вовсе упасть, судорожно вцепившись в дерево руками. Совру, если скажу, что было не страшно. Но это был тот самый шанс, подняться по ступеньке иерархии наверх. Я справился, помог убрать парус на грот-матче, а потом…

Потом меня отвели в сторону носовой части, окружили толпой и принялись пинать. Надо отдать должное мужикам, били несильно, явно жалея силы. По голове так и вовсе ни разу не прилетело. Усердствовал один лишь Ленни, которого к тому времени успели извлечь из воды. Продрогший после купания, напуганный и одновременно злой, он нанес заключительный удар по заднице, угодив ровнехонько в копчик. Больно было настолько, что сидеть толком не мог. Поэтому лежал у борта, и смотрел в покачивающееся над головой небо, глотая слезы обиды вперемешку с дождем.

Через пару минут ко мне подошел Зак, и присев рядом, произнес:

— Справедливость на корабле — ценят, честное отношение к делу — уважают, а выскочек не любят нигде. Запомни, Танцор, подняться на мачту — это не просто работа, её еще заслужить нужно.

— Но я же сделал…

Зак тяжело вздохнул, словно приходилось иметь дело с идиотом. Привычно заработал челюстями, пережевывая листья Галийского табака.

— Я помог убрать парус!

— Кто тебя так узлы учил вязать?

— Но веревка же держит.

— Во-первых, не веревка, а канаты, а во-вторых, дуй-ка вниз. В трюме воды набралось, боцман велел убраться.

На двадцать восьмой день пути, уставшая от долгого перехода команда заметно оживилась. До первой остановки — клочка суши под названием острова Святой Мади, оставались сутки плаванья. По такому поводу свинцовые тучи расступились, обнажив брюхо белесого неба, а наш кок в кои-то веки расщедрился, выдав порцию бочковых огурцов. Давно пора, а то добрая половина команды страдала хроническими запорами от твердокаменных галет.

В порту должны были выгрузить половину имеющегося груза, в связи с чем капитан Гарделли запланировал длительную остановку, а наш квартирмейстер принялся составлять список вахт и увольнительных на берег. Споров было… кое-кто даже подраться успел, и заработать пару дежурств вне очереди. Я вперед не лез, памятуя о недавней взбучке, устроенной командой. Хотя чего таить, на землю сойти хотелось. Пройтись по улицам заморского города — почувствовать под ногами твердую поверхность, а не вечно качающуюся палубу.

В кубрике только и разговоров было, что о борделях, да количестве спиртного, ожидающего бравых мореплавателей в таверне.

— Танцор, ты чего нос повесил, — спросил Бабура, когда я поднимался на палубу, постукивая пустым ведром. — Будет тебе увольнительная, не переживай.

Как в воду глядел. На следующий день зачитали списки, в