Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

— Приготовься, О’ва, приготовься!

Сернобык обернулся на ее голос, и Сантэн взмахнула юбкой-пелериной. Самец резко дернулся в ее сторону, со свистом рассекая воздух рогами, словно тесаком, и с ожесточением колотя огромными копытами по земле, но Сантэн проворно отскочила прочь.

В этот миг О’ва ринулся вперед и вонзил копье быку в горло, проталкивая костяной наконечник как можно глубже, дергая и крутя им в поисках сонной артерии. Алая кровь брызнула фонтаном, похожим в свете солнца на перо фламинго, и, отпрянув, О’ва смотрел, как антилопа умирает.

— Спасибо тебе, великий бык. Спасибо, что позволил нам жить.

* * *

Втроем они перевернули тушу на спину, но когда О’ва приготовился сделать своим кремневым ножом первый надрез, Сантэн раскрыла складной нож и протянула бушмену.

О’ва колебался. Он никогда не держал в руках такое прекрасное орудие. Ему казалось, что оно приклеится к его пальцам и он не сможет его вернуть.

— Возьми, О’ва, — попросила Сантэн и, видя, что старик по-прежнему колеблется и с робким почтением смотрит на нож, вдруг во вспышке озарения поняла причину враждебности к ней О’ва.

«Он хочет этот нож, он его жаждет». Она с трудом сдержала смех.

— Возьми, О’ва.

Маленький человек медленно протянул руку и осторожно взял нож. Он любовно поворачивал его в пальцах. Гладил сталь, ласкал лезвие, потом проверил остроту на подушечке большого пальца.

— Ай! — Все вскрикнули, когда сталь рассекла кожу и вызвала появление цепочки капель крови на подушечке. — Какое оружие! Ты только посмотри, Х’ани! — Он гордо показал раненый палец. — Посмотри, какой он острый!

— Мой глупый супруг, им нужно резать добычу, а не охотника!

О’ва довольно засмеялся этой шутке и занялся работой.

Прежде всего левой рукой он взял мошонку самца, вытащил ее и отсек одним ударом.

— Ай, какой острый!

Он отложил мошонку: яички, печеные на огне, — настоящее лакомство, а из мягкой шкуры мешочка получится отличное вместилище для головок стрел и других мелких ценных предметов.

Начав с раны между задними ногами самца, бушмен сделал на шкуре неглубокий надрез, наклоняя лезвие вперед так, чтобы не проткнуть брюхо. Придерживая кожу загнутым указательным пальцем, он вел разрез вверх по животу до передних ног и дальше, по горлу, дойдя до подбородка. Потом сделал круглые надрезы вокруг шеи оленя и под коленями на сухожилиях на всех четырех ногах и стал резать с внутренней стороны ног, пока не добрался до первого длинного надреза на животе. Вместе с женщинами, которые тянули за белую изнанку кожи, упираясь в голубые, как мрамор, мускулы, покрытые прозрачной пленкой, он цельным куском содрал шкуру с туши. Она отделилась от туловища с мягким потрескиванием, и ее расправили на земле мехом вниз.

Потом О’ва вспорол сернобыку брюхо и, действуя с точностью хирурга, выложил на эту кожаную простыню тяжелые мокрые внутренности.

Х’ани отошла и стала срывать пучки тонкой, светлой пустынной травы. Ей пришлось изрядно отойти, потому что травы было мало, ее пучки росли далеко один от другого. Вернувшись, она аккуратно закрыла травой верх кастрюли, сделанной из тыквы. О’ва разрезал скользкий бычий рубец и вытащил из него две полные пригоршни содержимого. Вода закапала из непереваренной пищи раньше, чем бушмен начал выжимать ее.

Используя траву как сито, О’ва наполнил тыкву и обеими руками поднес к губам. Он пил большими глотками, закрыв глаза от удовольствия; опустив сосуд, он громогласно рыгнул, счастливо улыбнулся и передал его Х’ани. Та стала шумно пить, закончила отрыжкой и одобрительным возгласом, утерла рот тыльной стороной ладони и протянула тыкву Сантэн.

Девушка посмотрела на светлую зеленовато-коричневую жидкость. «Это всего лишь сок растений, — уговаривала она себя. — Он еще не смешался с жидкостями желудка».

И она поднесла тыкву к губам.

Пить оказалось легче, чем она ожидала; сок напоминал настой целебных трав и зелени с чуть горьковатым привкусом земляного клубня. Отдав пустую тыкву О’ва, который стал выжимать и процеживать остатки содержимого рубца, Сантэн вдруг ясно представила себе длинный стол в Морт-Омме, сервированный серебром, хрусталем и севрским фарфором. И Анну, суетившуюся из-за цветов, свежести тюрбо, температуры вина и того, какой оттенок розоватого у свеженарезанных кусочков филе. И, не удержавшись, громко рассмеялась. Жизнь в Морт-Омме теперь казалась ей сном.

Бушмены подхватили ее смех, совершенно не понимая его причины, и снова и снова принимались пить.

— Посмотри на девочку, — сказала Х’ани мужу. — В земле поющих песков я боялась за нее, но она расцвела, как цветы пустыни после дождя.

— Она сильна, у нее храбрость льва. Видела, как она помогла убить быка, когда отвлекла его на себя?

Х’ани кивнула, засмеялась и рыгнула.

— Она родит прекрасного сына, попомни слово старой Х’ани. Прекрасного сына.

О’ва, чей живот раздулся от хорошей воды, готов был согласиться. Но тут взгляд бушмена упал на нож, лежавший у него между ног, и его улыбка погасла.

— Глупая старуха, болтаешь, как безмозглая пятнистая куропатка, а мясо тем временем портится.

Он схватил нож. Зависть была настолько чужда его природе, что О’ва чувствовал себя глубоко несчастным, хотя сам не понимал почему. Однако мысль о том, что придется возвращать нож девушке, наполняла его жгучей злобой, какой он никогда не знал раньше. И потому он хмурился и бранился, потроша антилопу и разрезая потроха на тонкие кусочки, белые и тягучие, как резина, которые жевал сырыми.

Была уже середина утра, когда на сухих ветках одного из мертвых деревьев они гирляндами развесили длинные алые ленты мяса сернобыка. Дневной жар поднимался так быстро, что мясо темнело и высыхало почти мгновенно.

Было слишком жарко, чтобы спокойно есть. Сантэн вместе с Х’ани растянули еще влажную шкуру сернобыка на хрупком сооружении из высохших веток деревьев, примостившись под этим подобием навеса в надежде хоть как-нибудь укрыться от пылающего шара. Их тела охлаждали испаряющиеся жидкости из второго отдела желудка сернобыка.

На закате О’ва достал свои огненные палочки и начал трудный и длительный процесс добывания огня, но Сантэн нетерпеливо отобрала у него сухую растопку. До сих пор она слишком робела перед бушменами от сознания собственной неприспособленности, чтобы проявлять какую-нибудь инициативу. Но переход через дюны и участие в охоте на сернобыка приободрили ее, и она выложила трут, кремень и нож. Бушмены с любопытством наблюдали за ней.

Сантэн выбила столб искр и наклонилась, раздувая пламя. С криком удивления и страха бушмены суеверно попятились. Только когда костер разгорелся, Сантэн удалось их успокоить; они вернулись и дивились стали и кремню. Под руководством Сантэн О’ва быстро научился высекать искры, и радость его была непосредственной и детской.

Как только ночь принесла облегчение от жары, устроили пир: зажарили печень, рубец и почки, завернутые в белый жир, покрывавший внутренности. Пока женщины возились у костра, О’ва танцевал для духа сернобыка. Как и обещал, прыгал высоко, как в молодости, и пел, пока не охрип. Тогда он присел к костру и начал есть.

Подбородки бушменов блестели от жира, жир стекал по щекам; они ели, пока животы у них не раздулись, как аэростаты, и тяжело легли на колени; они ели еще долго после того, как Сантэн насытилась.

Всякий раз как их челюсти замедляли движение, а сами бушмены начинали мигать, точно совы при свете костра, Сантэн решала, что они насытились. О’ва, положив обе руки на живот, переваливался вдруг с одной ягодицы на другую, и его морщинистое лицо искажалось от натуги. Он пыхтел и силился до тех пор, пока ему не удавалось раскатисто и громко пукнуть. Х’ани по другую сторону костра отвечала таким же оглушительным треском, и оба покатывались со смеху, продолжая набивать рты мясом.

Засыпая, Сантэн, сама объевшаяся мясом, решила, что такая оргия, по-видимому, совершенно естественна для людей, привыкших к постоянным лишениям и оказавшихся вдруг перед целой горой мяса, сохранить которое сколько-нибудь долго нет никакой возможности. Однако, пробудившись на рассвете, она с изумлением увидела, что пир бушменов продолжается.