Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Х’ани сидела на корточках возле него, с необыкновенной нежностью в голосе подбадривала, поправляя прутик и бутылки, что-то тихонько напевала, и Сантэн вдруг охватило незнакомое, пронзительное чувство глубокой симпатии к этой паре старых бушменов. С необыкновенной ясностью она поняла: радости и пережитая трагедия, все испытания, выпавшие на их долю, плавились в одном горниле, сделали этот союз столь прочным и неразрывным, что двое стали единым целым. Годы тяжкой жизни одарили их удивительным чувством юмора и удивительной отзывчивостью наравне с мудростью и стойкостью, но более всего — любовью. И Сантэн позавидовала им от всей души.

«Если бы только, — думала она, — мне найти человека, с которым у меня возникла бы такая же связь, какая соединяет этих двоих».

В это мгновение она поняла, что полюбила стариков.

Наконец О’ва откатился от трубки и лежал, тяжело дыша и содрогаясь, как марафонец после бега. А Х’ани принесла Сантэн бутылку-яйцо.

— Пей, Нэм Дитя, — предложила она.

Почти неохотно, остро осознавая, каких усилий стоила каждая бесценная капля, Сантэн принялась пить.

Она пила понемногу, почти набожно, потом вернула бутылку.

— Хорошая вода, Х’ани, — сказала она.

И хотя вода была чуть солоноватой и смешанной со слюной старика, Сантэн ясно поняла: хорошей водой бушмены называют любую жидкость, способную поддержать жизнь в пустыне.

Она встала и пошла туда, где лежал О’ва.

— Хорошая вода, О’ва.

Склонившись к нему, Сантэн увидела, что силы оставили его, но старик улыбнулся ей и покивал, не в состоянии встать.

— Хорошая вода, Нэм Дитя, — согласился он.

Сантэн отвязала шнурок с пояса и взяла нож в обе руки. Он уже спас ей жизнь. И может еще спасти в будущем, если она оставит его у себя.

— Возьми, О’ва, — протянула она нож. — Нож для О’ва.

Он смотрел на нож. Его темное, налившееся кровью лицо потемнело, глаза лишились всякого выражения и стали совершенно пустыми.

— Возьми, О’ва, — повторила Сантэн.

— Это слишком много, — прошептал он, ошеломленно глядя на нож. Дар был поистине бесценный.

Сантэн взяла его руку и повернула ладонью вверх. Положила на ладонь нож и согнула пальцы бушмена. О’ва сидел на солнцепеке с ножом в руке, его грудь вздымалась так же мощно, как когда он вытягивал воду из цедильного колодца; крошечная слезинка выкатилась из уголка глаза и побежала по глубокой морщине-канавке вдоль носа.

— Почему ты плачешь, глупый старик? — спросила Х’ани.

— Я плачу от радости, из-за этого подарка.

О’ва старался держаться с достоинством, но голос его дрожал.

— Глупо лить по такому поводу слезы, — сказала Х’ани, но озорно подмигнула, прикрывая смеющийся рот тонкой, изящной старческой рукой.

* * *

Они пошли по речному руслу на восток, но без спешки, которая отличала их переход через страну дюн: ведь здесь под песком скрывалась хорошая вода.

Выступали еще до рассвета и шли, пока жара не загоняла их в шалаши; потом, когда жара спадала, и долго после наступления темноты опять шли — неторопливо, охотясь и собирая по дороге съедобные растения.

Х’ани вырезала палку, чтобы копать, заострила и подержала для прочности над огнем, а потом показала Сантэн, как ею пользоваться. За несколько дней Сантэн научилась распознавать на поверхности признаки съедобных и полезных клубней и растений. Скоро стало очевидно, что, хоть О’ва искусен в охоте, знает законы пустыни и его мастерство охотника и следопыта почти сверхъестественно, основное пропитание маленькому клану дает собирательство женщин. Много дней и недель, когда дичи было мало или совсем не было, они жили за счет растений, которые женщины вдвоем приносили в лагерь.

Хотя Сантэн училась быстро и была зоркой, как соколица, она понимала, что никогда не сравнится в знаниях и проницательности со старухой. Х’ани могла отыскать растения или насекомых, которые прятались глубоко в подземных убежищах и ничем не выдавали на поверхности своего присутствия, а когда она начинала копать, твердая земля разлеталась во все стороны.

— Как ты это делаешь? — смогла наконец спросить Сантэн, потому что с каждым днем, слушая разговоры старухи и отвечая ей, все лучше овладевала языком бушменов.

— Как О’ва издалека находит воду, — объяснила Х’ани. — Я чувствую запах, Нэм Дитя. Принюхайся! Используй нос!

— Ты смеешься надо мной, почтенная старая бабушка, — возразила Сантэн, но стала внимательнее следить за Х’ани и поняла, что та действительно вынюхивает глубокие подземные гнезда термитов и делает из них питательную, хоть и дурно пахнущую похлебку.

— Совсем как Кайзер Вильгельм, — удивлялась Сантэн и однажды вдруг выкрикнула: «Cherche! Ищи!» — в точности так, как они с Анной приказывали хряку искать трюфели в лесу у Морт-Омма.

— Cherche, Х’ани!

Старуха радостно засмеялась шутке, которой не поняла, а потом небрежно продемонстрировала настоящее чудо.

Вечером они с Сантэн отстали от старика, который отправился вперед на поиски страусовых гнезд: он их помнил со своего предыдущего посещения много лет назад.

Вдвоем они дружелюбно спорили.

— Нет, нет, Нэм Дитя, нельзя выкапывать два корня из одного и того же места. Всегда нужно пройти мимо первого и выкопать второй. Я тебе уже говорила! — ворчала Х’ани.

— Почему?

Сантэн распрямилась и отбросила со лба прядь густых волос, оставив на потном лице полоску грязи.

— Один нужно оставлять для детей.

— Глупая старуха, здесь нет никаких детей!

— Будут. — Х’ани многозначительно показала на живот Сантэн. — Дети будут. И если мы ничего им не оставим, что они скажут о нас, когда будут умирать с голоду?

— Но ведь растений так много!

Сантэн почувствовала раздражение.

— Когда О’ва найдет страусов, он оставит несколько яиц. Когда ты найдешь два клубня, один оставишь, и тогда твой сын вырастет сильным и с улыбкой будет называть твое имя своим детям.

Прервав нотацию, Х’ани устремилась вперед к голой каменистой площадке на берегу сухого русла; дергая носом, она наклонилась и стала осматривать поверхность.

— Cherche, Х’ани! — рассмеялась Сантэн, а Х’ани оглянулась и начала копать, потом опустилась на колени и подняла что-то из неглубокой ямки.

— Такой корень ты еще не видела, Нэм Дитя. Понюхай. Он очень вкусный.

Она протянула комковатый, покрытый коркой грязи, похожий на картофелину клубень. С опаской понюхав его, Сантэн вдруг замерла и широко раскрыла глаза. Уловив хорошо знакомый аромат, она стерла грязь с клубня и с жадностью откусила кусочек.

— Милая Х’ани! — воскликнула она. — Да это же трюфель! Настоящий трюфель! Он не совсем такой формы и цвета, но на запах и вкус точно как у трюфелей с моей родины!

О’ва нашел гнездо страусов, и Сантэн взбила одно яйцо в половинке его скорлупы, смешала с кусочками трюфеля и поджарила на плоском камне, нагретом на костре, огромный омлет — omelette aux truffes.

Несмотря на грязь с пальцев Сантэн, которая придавала омлету сероватый цвет, и на песчинки и осколки скорлупы, скрипевшие на зубах, ели с огромным удовольствием.

Только потом, лежа под примитивной крышей из веток и листьев, Сантэн дала волю тоске по дому, которую пробудил в ней вкус трюфелей, и уткнулась лицом в согнутую руку, чтобы заглушить всхлипы.

«О Анна, я все отдала бы, все что угодно, лишь бы снова увидеть твое любимое уродливое старое лицо!»

* * *

Пока шли по сухому руслу, недели превратились в месяцы и ребенок Сантэн заметно подрос.

Пища была скудной, но здоровой, ежедневные упражнения — ходьба, рытье земли и перенос тяжестей — тоже делали свое дело, и ребенок не был крупным и лежал высоко. Груди Сантэн налились; иногда, оставаясь одна, она сочной мякотью клубня оттирала тело от грязи и горделиво поглядывала на них, восторгаясь смешно торчавшими кверху розовыми сосками.

— Жаль, что ты их не видишь, Анна, — говорила она. — Ты больше не могла бы сказать, что я похожа на мальчишку. Но, как всегда, ругала бы мои ноги, слишком длинные, худые и с жесткими мышцами. О Анна, где ты?