Демид. Пенталогия (СИ) - Андрей Вячеславович Плеханов

– Иди домой, Степа, – сказал он неожиданно теплым голосом. – Жди нас. Я думаю, мы еще объявимся. Я так думаю. Потому что теперь ты – наш человек.

И скрылся в утренней сизой дымке.

Глава 22

Демид брел по лесу и думал. Что ему еще оставалось делать? Только думать – бесконечно пережевывать в голове все то, что произошло с ним в последние недели. Не с кем ему было посоветоваться. Бестелесный собеседник его почему-то заткнулся. В последний раз подал голос, когда искали Леку. Помог найти ее. И исчез. Спрятался куда-то, в маленькую свою комнатку на нижних этажах подсознания. Может быть, отдыхал после работы, поганец этакий, пока Демид тут, в реальном мире, выбивался из последних сил. А может быть, решил немножко наказать Демида за чрезмерную строптивость и дать ему больше самостоятельности. Действуй, мол, Дема. Авось выживешь.

Демид тащил на своем горбу Леку – как Робин Гуд некогда таскал на плечах убитую косулю. Лека, конечно, не была убитой. Только и живой ее можно было назвать с натяжкой. Жизнь еще каким-то непостижимым образом держалась в этом исхудавшем, прозрачном, едва дышащем теле. Но признаков души не обнаруживалось. Может быть, душа Леки и вправду покинула это человеческое тело и вернулась домой – туда, в березовую рощу? И то, что Демид третий день тащил, уже валясь с ног от усталости, на своих плечах, было отработанным продуктом? Коматозным дистрофичным туловищем девушки (бывшей девушки, бывшей Леки, бывшей сумасшедшей кошки, которую он так любил и не мог перестать любить и сейчас), и не было смысла тащить это тело на себе и рисковать своей жизнью, оказывается, чрезвычайно важной для всего человечества (тьфу ты черт, ненавижу дешевую патетику!), и стоило поставить точку и перекрыть краники, пережать трубки, все еще заставляющие покинутое душой тело вдыхать кислород, и биться сердцем, и, пускай слабо, шевелить веками. Положить ее здесь, в лесу, на пригорке, скрестить ее руки на груди, поцеловать в последний раз в мертвенно-холодные губы, поплакать (а Демид, конечно, заплакал бы, хотя не помнил, когда плакал в последний раз. Может быть, никогда? Вот Лека – это верно, любила пожурчать слезками) и похоронить ее здесь, в лесу, в который она так мечтала вернуться. (и превратить в русалку, в живого покойника?) – Нет! – Демид сам удивился, услышав свой хриплый голос. – Нет.

Он шел к Знающему, а значит, надежда у него еще была. Проблема была лишь в одном. Демид не знал, где искать этого Знающего. Понятия не имел. Он просто брел третий день подряд по глухомани неизвестно куда. Он уже полностью вымотался. Каждый шаг отдавался стреляющей болью во всем теле, по растрескавшимся губам текла кровь, стоило только пошевелить ими, в крови были и стертые ноги. Еды было более чем достаточно, но Демид не хотел есть. Когда он ел в последний раз? Вчера, наверное. Единственное, что он сейчас ощущал, – это тяжесть. Тысячепудовую тяжесть чертова мертвого тела, навалившуюся на его плечи и шею. Дема отдал бы сейчас все на свете, только бы не тащить Это неизвестно куда.

И все равно он шел, окровавленный шаг за окровавленным шагом, и не мог ни остановиться, ни скинуть Леку с плеч. Странно это было, правда? Странно не то, что он не мог остановиться. Странно то, что он так плохо себя чувствовал. Он ведь был невероятно выносливым, человек Демид. Он сам не знал пределов терпеливости своего тела. Только удивлялся порой: Господи, неужели я еще жив? Что для него было прогуляться три денечка по лесу, с девчонкой за спиной, которая и весила-то теперь, наверное, всего килограммов сорок? Пикник на свежем воздухе. С остановочками, со скатерочкой на травке, бутербродики с ветчиной, шашлычок, пятьдесят грамм для поднятия духа, чириканье пташек, журчание ручейков, здоровый сон на свежем воздухе... Пустяк...

Он шел не останавливаясь уже целые сутки и чувствовал, что разваливается на куски. Что-то гнало его вперед, не давая передышки. Что-то заставляло его спешить. Кто-то пас его, подстегивал его хлыстом, не давая свернуть с дороги. Это было неприятно. Но это давало ему надежду. Надежду на то, что тот, кто пасет его, знает, что делает.

Последние четыре часа лес из смешанного превратился в чисто еловый. Хуже и придумать было нельзя. Тот, кто продирался хоть раз через густой ельник, которого никогда не касался человеческий топор, знает, что это такое. Здесь нет свободного, проходимого места, пусть даже и заросшего высокой травой. Здесь заняты все этажи. Ветви с маленькими, злыми иглами тянутся над самой землей, норовят сбить тебя с ног, вцепиться мертвыми сучками в голень, въехать в пах. Трудно здесь выжить молоденьким елкам – мало им света в мрачной чащобе, украли весь свет гигантские лесные исполины, что живут не один век. А потому половина невысоких елок мертвы – вытянулись метра на два-три, да не выдюжили, да так и остались стоять высохшими, растопыренными бурыми остовами, ждать, пока не подточит гниль корни их и не примет к себе сыра земля. А те елки-ельчата, что живы еще, передрались меж собой – сцепились ветками намертво, стволами перекрестились, перекрутились – никого чужого не пустят, хоть зверя, хоть человека. Как шел Демид через эту чащу, и сам уж не помнил. Не смотрел он на часы. Ловил себя только на том, что очнется – а уж отмахал еще не один километр, не ощущая ничего. Только новые кровавые царапины на лице и руках появились. Думал Демид. О себе думал. Кто он такой – человек Демид? Какова роль его? Игрушка в чужих сильных руках? Кукла, пусть сильная, но все же вынужденная быть проводником чужой воли? Робот, запрограммированный на выполнение последовательности, расписанной Фатумом по пунктам, и не имеющий права отступить от него ни на шаг?

Демид усмехнулся, может быть, в первый раз за последние