Алая Вуаль - Шелби Махёрин

слышала, что остров болен, — говорю я, глядя на него исподлобья. — Возможно, то, чем заболел Реквием, также ответственно за порчу портрета вашего дяди. Мой друг… — я не смею называть имя Лу… — говорил о таинственной болезни, распространяющейся по Бельтерре. Почему бы ей не распространиться и здесь? Это действительно наиболее вероятное объяснение, и, поскольку все, похоже, началось с того, что вы убили этих бедных существ, я предлагаю найти зеркало, если вы хотите свалить вину на меня. Я тут точно ни при чем.

Михаль сцепил пальцы, терпеливо ожидая, когда я закончу. Что я и сделала. Я думаю.

— Ну?

— Почему-то я сомневаюсь, что это великое зло, которое вы придумали, нарисовало бы усы дяде Владимиру.

— А призрак смог бы?

Его рот кривится, словно при неприятном воспоминании.

— Я могу подумать об одном. А теперь…

— Подождите. — Моя рука метнулась вверх, чтобы заставить его замолчать, прежде чем я успею остановить его. — У меня есть еще один вопрос.

— Я так не думаю, — говорит он шелковисто.

— Но в этой игре есть свои правила. — Я разворачиваю плечи в знак неповиновения, оттесняя призраков в маленькую комнатку на задворках моего сознания. Я вернусь к ним позже. А может, и никогда. — Вы сами установили их, мсье. Вы задали три вопроса, а я — два, что означает…

Его зубы со звуком щелкнули.

— Ты испытываешь мое терпение, питомец.

— Обманщик — то же самое, что и лжец. — Однако резкий стук в дверь прерывает нас, и на губах Михаля появляется поистине злая улыбка. Я инстинктивно отшатываюсь. Все, что вызывает такую переменчивую перемену в его настроении, не может быть хорошим. — Кто это? — спрашиваю я, насторожившись.

Он наклоняет голову.

— Завтрак.

Дверь открывается, и внутрь проскальзывает симпатичная молодая женщина.

Маленькая и кругленькая, она перекидывает русые волосы через плечо, когда видит меня, и идет к тому месту, где Михаль сидит в моем кресле. Ошеломленный, я изучаю ее легкие движения, следы когтей на одной стороне лица. Лу-гару. Когда она перебирается на колени Михаля, ее глаза сверкают желтым, подтверждая мои подозрения.

Я быстро отвожу взгляд.

— Добрый вечер, Ариэль, — мурлычет он, и я не могу удержаться — поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит прямо на меня. Он убирает густые волосы с ее горла. На коже цвета слоновой кости видны еще два шрама. — Спасибо, что приехала так быстро.

Она нетерпеливо наклоняет голову, обхватывает его за шею и прижимается к нему.

— Это всегда большая честь для меня, Михаль.

Смущенная их близостью, я стараюсь отвести взгляд. Однако, когда он заводит руку за ее колено — когда она поворачивается к нему на коленях, чтобы прижаться к нему, — жар проникает в меня, пока мои щеки не запылают, а кожа не загорится. Потому что я не должна быть здесь. Я не должна наблюдать за тем, что происходит, но мои глаза отказываются моргать. С еще одной холодной улыбкой он проводит носом по изгибу ее плеча и нежно целует его.

— Продолжайте, — говорит он мне. — Как вы сказала, у вас остался один вопрос.

— Я просто… я зайду позже…

— Задавайте свой вопрос. — Его глаза темнеют на шее Ариэль. — Другого шанса у вас не будет.

— Но это неприлично…

— Вы зададите свой вопрос, — он дернул головой в сторону двери, — или уйдете. Выбор за вами.

Его тон категоричен. Окончательный. Если я сбегу от него сейчас, он не остановит меня, и я буду гнить во тьме, пока Коко не прибудет в Реквием, и он не убьет нас обоих. Хотя он предлагает выбор, это вовсе не выбор.

Я заставляю себя кивнуть.

Успокоившись, Михаль продолжает осматривать шею Ариэль, и она вздрагивает в его объятиях.

— Что… — Я прочищаю горло и повторяю попытку, пытаясь собрать свои разрозненные мысли, вспомнить свои настоятельные вопросы, пока он одной рукой обнимает ее голову. — Что вы…

Однако в следующую секунду он впивается зубами в ее яремную вену.

Все мысли исчезают, когда она упирается спиной в его грудь и закрывает глаза с резким стоном удовольствия. Я вскакиваю на ноги от этого звука — в спешке я опрокинул стул — и смотрю на нее, на него, на то, как ее бедра бьются об него при каждом прикосновении его рта. Капля крови стекает по ее ключице, и осознание этого пронзает мою грудь, как удар ножа. Мои худшие опасения подтвердились.

Михаль пьет ее кровь.

Он… он пьет ее.

Я отшатываюсь от стола, падаю на стул и поднимаюсь на шаткие ноги, когда Михаль освобождает ее горло, откидывая голову назад и наслаждаясь ее вкусом, ее декадансом30. Он вытирает ее кровь со своих губ. Я вжимаюсь в ставни. Хотя дерево царапает мне спину, я не чувствую этого — не чувствую ничего, кроме пристального взгляда Михаля, когда он снова находит меня. Когда он встает и поднимает Ариэль на руки.

— Что-что? — Но мое дыхание прерывистое, резкое, слишком болезненное, чтобы говорить без умолку.

— Слово, которое вы ищите, — он возвращает ее безвольное тело на стул, где она мечтательно вздыхает и закрывает глаза, — вампир, хотя мы называемся по-разному. Вечные. Носферату. Стригои и морои. Нежить.

Нежить.

Вечный.

Вампир.

Я вздрагиваю при каждом имени, словно это физический удар. Ни в одной книге в Башне Шассеров об этом не упоминалось. Следы от проколов на солдатах, на Бабетте и других жертвах…..их тела, истекающие кровью… Я закрываю глаза, отгораживаясь от вида алых губ Михаля. Кровь все еще стекает по груди Ариэль, пачкая ее рубашку и кресло.

Лу-гару.

Человек.

Мелузина.

Белая Дама.

Он не просто убивал своих жертв. Он поглощал их, и те бутылки с кровью на рынке — он поглощал их тоже. Я качаю головой, не в силах перевести дыхание. Мои легкие грозят разрушиться. Эванжелина не могла понять всю безнравственность своей истории, иначе она никогда бы не пригласила таких существ в нашу детскую, в самое детство. Я слышала, что румяные дамы иногда пьют кровь, конечно, для некоторых зелий или заклинаний, но никогда не так. Никогда в качестве пропитания.

С видом черного удовлетворения Михаль возвращается к своему столу, поправляет стул и садится. Дыхание Ариэль во сне становится глубже.

— Полагаю, теперь моя очередь, — говорит он через плечо. — Ты снова можешь вызывать призраков?

— Я… я… я не вызывала…

Быстрее, чем я успеваю уследить, он снова поднимается, перетекая в жидкое состояние прямо передо мной. Хотя он не прикасается ко мне, эффект остается прежним: я заперт здесь, загнан в угол, как лютин в клетке.

— Ты снова лжешь, — говорит он.