Когда наступает ночь - Карина Шнелль

тираду.

– Бред! Ты живешь здесь, – он кивком подбородка указал на второй этаж. – Да и вообще, этим летом ты мало времени проводил на катере. А в будущем у тебя не будет двух месяцев на такое. Ты теперь взрослый, Уилл. Настало время вести себя соответственно.

Я уставился на него в недоумении, не в силах связать мысли. Не в состоянии хоть что-то возразить, отговорить его от этой идеи. За последние дни я собрал множество аргументов, но голова внезапно опустела.

– Все во имя бизнеса, – спокойно продолжал папа. – Благодаря продаже «Джульетты» мы сможем приобрести кое-что новое для фирмы. Хотя я сомневаюсь, что мы сможем много выручить за лодку.

Я схватил ртом воздух, словно он меня ударил.

– А как же воспоминания? У катера ведь есть нематериальная ценность. Это бесценная фамильная реликвия!

– И как нематериальная ценность оплатит наши счета? Как сентиментальный порыв доставит еду нам на стол? – его голос становился все громче, вибрировал как колокол.

– Нас не назовешь бедными, папа. Бизнес идет хорошо.

– Я не собираюсь платить деньги за ремонт металлолома, которым пользуешься только ты. «Джульетта» не приносит фирме никакой пользы!

– Но, папа…

– Я все сказал, – он сжал губы в нитку и скрестил руки на груди. На его шее выступила пульсирующая вена. Когда он принимал такую позу, шутить с ним не стоило.

Но своими неуважительными словами он окончательно подтолкнул меня к краю обрыва. Во мне словно щелкнул переключатель и поднялась ярость, кипящая и неудержимая. Я и так уже падал, мне нечего было терять.

– Ты не можешь так поступить! – я хлопнул ладонями по столу. – Что бы сказал дедушка? А дядя Маттео? А мама? Она уже знает? «Джульетта» – гордость всей семьи! Она переходила из поколения в поколение. Я вырос на ней, черт возьми! – Часто моргая, я опустил взгляд. Глаза горели. – Если у тебя есть хоть капля совести, ты не продашь ее. Ты не имеешь права!

Мне не стоило так говорить. Папа терпеть не мог, когда ему указывали, что делать. Его глаза загорелись злым огнем, от шеи по щекам пошли красные пятна.

– Не смей так со мной разговаривать, Уильям-младший! – заревел он. – Последнее слово за мной! Что ты вообще знаешь о бизнесе?!

Все, хотел сказать я. В конце концов, я уже несколько лет управляю фирмой, и, между прочим, лучше, чем ты за всю карьеру. Но он продолжал бушевать и расхаживал взад-вперед перед столом, рыча от ярости.

– Кто знает, когда ты вновь свалишься в яму, как четыре года назад? И что тогда, Уильям? Что тогда?! Приползешь к своей матери на коленях, когда спустишь фирму в трубу? Не думай, что дома тебя примут с распростертыми объятиями. Ты слабак, Уильям. Всегда им был. Меня поражает, что ты так долго продержался. А теперь ты хочешь взвалить себе на плечи ремонт.

Его слова били кнутом, хлестали меня без жалости.

– Да что ты так привязался к этому паруснику?! Это просто лодка! Забудь о ней. Твоя мать всегда чрезмерно с тобой сюсюкалась. Неудивительно, что из тебя ничего не вышло. Взгляни на себя, да ты вот-вот захнычешь!

Я тяжело облокотился на столешницу, дыхание сбивалось. Разговор причинял мне физическую боль. Отец наконец-то произнес вслух то, что, как мне всегда казалось, он думал обо мне. До сих пор он высказывал свое мнение лишь разочарованными взглядами, излишне строгим воспитанием и ледяным молчанием. А теперь я наконец-то услышал, что он думал о единственном сыне.

Пока он окончательно не поставил меня на колени, я поднял голову и встретился с ним взглядом. Это стоило мне всей выдержки.

– Если я так тебя разочаровал, почему же ты не найдешь кого-то еще, кто готов рвать за тебя задницу?

Я не дал ему времени ответить. Сжав руки в кулаки, я выскочил из-за стола и в следующую секунду был уже у двери.

Я выбежал из своего кабинета, громко хлопнув дверью. Эмми, которая уже закрывала приемную, взглянула на меня в ужасе. Я мчался вперед, у меня не было желания объясняться. Меня охватило отчаяние, и казалось, будто тело горит – ледяным, белоснежным огнем, лизавшим языком одежду и впивавшимся в кожу. Больше всего мне хотелось стряхнуть с себя пламя, выскочить из тела и залезть в кожу другого человека. Мне было так больно быть собой. Так больно от того, что меня одолели эмоции. Что я всегда испытывал слишком сильные чувства.

Я ускорил шаги и бросился из здания. Двое посетителей, изучающих информационные стенды, любопытно повернули головы в мою сторону. Мне было все равно. В тот момент мне все было безразлично.

Я бежал дальше. В сторону пикапа я бросил лишь короткий взгляд. Я был слишком взвинчен, чтобы садиться за руль. Поэтому я обогнул автомобиль и выбежал на оживленную Уотер-стрит. Все было слишком громким, суматошным, эмоционально окрашенным. По левую руку, на пирсе, на якорях стояли наши парусники. Море и порт всегда меня утешали, но сейчас казалось, что лодки издевательски смеются надо мной. По правую руку болтали туристы, играли дети, целовались новоиспеченные парочки. Я чувствовал себя словно в клетке, загнанным в угол. Мне срочно нужно было остаться одному, чтобы успокоиться, обуздать свои эмоции.

Куда, черт возьми, податься? Домой? Где все будет напоминать об отце? Где мама будет его защищать, хотя наверняка не хочет продавать «Джульетту»?

К Джеку? Он жил на острове Министерс. Даже если сейчас отлив, до острова трудно добраться пешком.

К Блейку? Ему своих проблем хватает, я не хотел грузить его дополнительно.

– Уилл? – Эмми выбежала за мной из офиса. – Ты как?

Я развернулся и махнул рукой.

– Нормально. Мне просто… Я просто хотел подышать.

– Э-э-э, ладно. Может, позвонить маме?

– Нет! – я тут же пожалел о своем резком тоне. – Я просто хочу побыть один.

Я вновь побежал вдоль улицы, оставив позади младшую сестру. Я несся мимо смеющихся людей, радостных улыбок. Вот все, о чем я мечтал, – скромная, но счастливая жизнь. Видимо, мне она не дана.

Свернув на тихую боковую улицу, я не остановился. Я бежал все дальше и дальше по улицам Сент-Эндрюса, не смотря по сторонам. Хотя уже стемнело, на улице все еще было жарко, и я быстро вспотел. Мне было все равно.

Я бесцельно бродил, пытаясь взять под контроль взбудораженное нутро. От собственной беспомощности мне хотелось кричать. Опустив голову, я ставил одну ногу перед другой. Это было единственное, на что я был способен в таком состоянии. Если бы я не сосредоточился на этом занятии, то взорвался бы. Правая,