Блудное художество - Далия Трускиновская

Яшка страстно желал услышать, о чем они толкуют, но беседовали шепотом. Наконец кавалер достал из-под епанчи сверточек и вручил Марфе. Та приняла, спрятала под шаль - с тем они и расстались без единого объятия и поцелуя. Стало, дело было не амурное…

Марфа вернулась в дом, а кавалер поспешил через бурьян туда, откуда явился. Яшка, разумеется, крался следом, уже не обращая внимания на крапиву и колючки.

Кавалер вышел огородами в Мокренский переулок, оттуда двинулся к старым и уже никому не нужным Проломным воротам. Судя по всему, он желал окааться на набережной. Яшка в исподнем страх как не желал выходить на видное место, однако пришлось. Время было самое то, когда хозяйки уже выгоняют скотину в стадо. И если бабы увидят раздетого архаровца - слухи пойдут самые разнообразные. К тому же Яшка-Скес, выросши среди шуров и мазов, был отчего-то весьма стыдлив.

Конечно же, ничто не мешало Яшке надеть хотя бы штаны, обуть хотя бы башмаки на босу ногу, но для этого следовало вернуться на полчаса назад, в Феклушкин дом, а таких кундштюков проделывать он не умел.

Кавалер в епанче завернул за угол и скрылся из виду. Яшка почесал в затылке - и побежал следом. Хотя рассчитывать он мог разве что на чудо - скажем, там, на набережной кавалера ждет карета с каким-нибудь приметным гербом. Но кареты не оказалось, а кавалер свернул влево и пошел к Воспитательному дому, чтобы мимо его великолепного длинного фасада, перед которым был разбит сад, по уже благоустроенной набережной выйти к устью Яузы.

Это здание с куполом, множеством окон и внутренними дворами было выстроено так, как если бы в нем хотели устроить обитель и жить, не имея сношений с внешним миром. Иван Иванович Бецкой - тот, что в Санкт-Петербурге основал Воспитательное общество для благородных девиц, - задумал это здание как остров, на котором бы сироты и подкидыши росли вне впечатлений и влияний внешнего, изрядно испорченного мира. Дом строился очень быстро (его открыли одиннадцать лет назад, как раз ко дню рождения государыни), и от него был не только сомнительный прок в будущем, но и ощутимый в настоящем - чтобы получить камень для строительства, стали наконец разбирать старые стены Белого города.

Хотя кавалер шел не больно скоро, даже малость волочил ногу, но и идти было недалеко, всего каких-то полверсты. Кабы Яшка менее беспокоился о своем непотребном виде, то и пошел бы прямо за ним посреди набережной, да еще песню затянул - пропился-де шалый детинушка до исподнего, хорошо хоть крест не пропил. Демка, скорее всего, так бы и поступил. На Яшку же не вовремя напала стеснительность - он и забрался в заросли при чьем-то заборе, выжидая, чтобы кавалер отошел подальше - тогда уж можно преследовать его короткими перебежками.

Тут-то и рухнула ему на плечи неимоверная тяжесть, да еще с воплем: «Имай вора!»

Яшка повалился на бок, надеясь выскользнуть, да не тут-то было. Трое здоровенных мужиков, как и он, босых и в одном исподнем, навалились на архаровца, шипя сердито:

– Ну, попался! Будешь знать, как к нашей Лушке лазить!

Кавалер, услышав возню, невольно обернулся. Яшка увидел его лицо.

Удивляться было некогда - следовало отбиваться. Скес совершенно не желал отвечать за чужие грехи. Но те, что приняли его за Лушкиного любовника, настроены были сурово и поволокли архаровца в какую-то калитку, через двор, к открытой двери погреба.

– Охолони малость!

С тем его и спустили в темницу по короткой, но крутой лесенке, а дверь захлопнули и, надо думать, засовом заложили.

Яшка, охая и растирая ушибленные места, стал наощупь исследовать погреб. Положение было - нарочно не придумаешь. Он понятия не имел, кто эти мужики и что за Лушка такая. Доказать дуракам, что они изловили архаровца, он не мог: во-первых, не доказать, а во-вторых, коли докажешь, так еще хуже может получиться - архаровцев побаивались, когда они компаниями шли по московским улицам и переулочкам, а, захватив одного в плен, могли над ним вволю поиздеваться.

Все надежда была теперь на Феклушку - хотя Яшка и вообразить не мог, чем шалая бабенка могла бы ему помочь.

Он пошарил в темноте, не нашел никакого орудия, чем можно произвести подкоп, и уселся на перевернутый ушат. Оставалось только ждать.

* * *

Наутро обер-полицмейстер ел фрыштик не у себя в спальне, как привык, без затей, а в обществе былых сослуживцев (Федька и Клаварош убрались спозаранку). Тут и выяснилось, отчего Лопухин вздумал поселиться у Архарова.

Сперва это растолковал Левушка.

– Господин Лопухин жениться собрался. Невеста у него тут поблизости живет, полковника Левшина дочь… Никак не вспомнишь? Эти Левшины - уж такие коренные москвичи, что у них и свой переулок есть - Левшинский, от тебя неподалеку. Так удобно будет невесту на свидания вызывать… а что, чем плохо?… Под сиреневым кустиком?…

Архаров усмехнулся. Надо же, как все у молодого человека рассчитано.

– Удобно ли будет, в гвардии служа, семейным домом жить? - спросил обер-полицмейстер.

– А я, женясь, в отставку выйду, - сообщил Лопухин. - Сейчас-то я не больно чиновен, а как следующий чин дадут - так и пойду в гражданскую службу.

– Куда ж, коли не секрет?

– А я, сударь, потому к тебе и напросился, чтобы узнать досконально…

– Что?

– Про полицию.

Вот тут Архаров и онемел.

Сам он первоначально не видел в своем полицейском звании никакого повышения, а только одни хлопоты. И несколько завидовал товарищам, оставшимся в полку и на виду у государыни. А тут, ишь ты, светский щеголь, блестящий гвардеец сам в полицейскую службу рвется!

– Изволь, - сказал Архаров. - Сегодня же, коли угодно, и поедем смотреть мое хозяйство. На рожи полицейские налюбуешься - глядишь, и передумаешь. А то еще у Шварца моего в подвале такая… кунсткамера! Полно разнообразных уродов, только что не заспиртованных.

– Премного буду благодарен, - преспокойно отвечал Лопухин. И чуть поклонился, как полагается благовоспитанному кавалеру.

И тут Архаров тяжко задумался, грызя неизменный свой сладкий сухарь.

Очевидно, что-то поменялось в жизни, пока он в Москве гонялся за мазами и ловил шуров. И поменялось именно в гвардии.

Он вспомнил - будучи в том же чине, что и Лопухин, незадолго до чумной экспедиции, он выстраивал свое будущее точно так же, как многие преображенцы, семеновцы, измайловцы и конногвардейцы: служить в гвардии, пока длится молодость и есть светлые надежды, а как захочется чего-то более основательного - перевестись в армию с повышением в чине, и оттуда уж - в отставку, и жениться, и заводить детишек. И Левушка тоже был той старой закваски - служил себе и служил в Преображенском полку, не помышляя о грядущей старости, и был тем счастлив. Коли бы ему теперь предложили жениться - да хоть на богатейшей и прекраснейшей невесте! - руками бы замахал, восклицая возмущенно, что ему-де рано, да он-де не чувствует к той невесте горячности!

А этот, поручика Тучкова на год моложе, все рассчитал: в будущем году обвенчается на своей любезной Пашотте Левшиной (эти женские имена, русские на французский лад, немало Архарова раздражали), выйдет в отставку из гвардии - родня позаботится, чтобы полковником! - и станет делать карьеру там, куда ранее ни одного гвардейца дрыном бы не загнали. Надо же - в полицию собрался! Ну, будет тебе полиция…

Левушка был догадлив.

– Это я ему про твои подвиги рассказал. И как шулеров ловили, и… и про бунтовщиков…

– Лучше всякого французского романа, - подтвердил Лопухин и тоже явил догадливость: - Полицейская служба не менее чиновна бывает, чем гвардейская - вон при покойной государыне должность генерал-полицмейстера была приравнена к чину генерал-поручика.

Архаров хмыкнул - двадцатидвухлетний вертопрах желает сразу в генерал-поручики, прелестно…

– И генерал-полицмейстер тут же делался сенатором, - добавил Лопухин.

Архаров кивнул - ага, нам угодно и в сенаторы…

– А по Наказу государыни шестьдесят шестого года прямо сказано о необходимости определения на полицейскую службу лиц из знатных фамилий.

Архаров вдруг вспомнил - это тот Наказ Главной полиции, где столь деликатно сказано о необходимости брать в полицейское начальство людей богатых, дабы избежать повреждения их совести.

Левушка глядел на них обоих озадаченно - он понимал, что Архаров дуется неспроста.

В полицейскую контору поехали втроем - поручик Тучков желал видеть старых знакомцев, а капитан-поручик Лопухин - обещанные Архаровым любопытные дела. И надо отдать Лопухину должное - он, получив стопку толстых тетрадей и папок с опытным полицейским Абросимовым впридачу, уселся в дальней комнате, и более от него никому никакого внешнего беспокойства не было. Разве что внутреннее - Архаров вдруг решил, что чересчур открыто рассказывал о своей деятельности.

Он велел позвать Шварца, но немец, оказывается, уже был у Лопухина и прояснял ему подробности некого запутанного дельца.