Блудное художество - Далия Трускиновская

Наконец Левушка предложил Федьке и Клаварошу вдвоем на него нападать - с условием, понятно, что Клаварош не пустит в ход своих разбойничьих ухваток. Архаров сел прямо на колоду и следил за Левушкиными маневрами, подбадривая его противников, а потом сам потребовал шпагу. Свою он цеплял не каждый день - да и с кем драться обер-полицмейстеру в палатах Рязанского подворья? Клаварош, устав от поединков, охотно отдал ему свою - и Архаров, сопя, вволю потопал, попрыгал, даже весьма удачно отпарировал два Левушкиных штоса.

Кончилась вся эта прыготня тем, что затеяли побаловаться сженкой. Главным любителем сего ритуала был, понятное дело, Левушка. Позвали домоправителя.

– Меркурий Иванович, велите господина Лопухина кликнуть. Даже коли лег - пусть в шлафроке приходит! - распорядился Левушка. Он в архаровском особняке чувствовал себя как дома - да Архаров бы и обиделся, если бы поручик Тучков принялся манерничать.

– А он разве уже приехал? - спросил обер-полицмейстер.

– Да он в твоем кабинете засел, книжки читает. Говорит - превосходно подобранная библиотека!

Архаров мысленно поблагодарил книготорговца, который эту библиотеку составил. И предложил спуститься в столовую - поскольку в зале даже присесть было не на что.

Туда же пришел из кабинета капитан-поручик Лопухин, чернобровый и темноглазый молодой человек, с весьма длинным и тонким носом, внешности почти приятной - Архарову не нравился лишь его рот, красиво вырезанные и пухловатые губы, украсившие бы любую прелестницу, складывались как-то малоприятно, даже брезгливо. Глаза, впрочем, были внимательные, умные, взгляд - живой и бойкий. В отличие от буйного Левушки, этот был в движениях куда более сдержан.

Ритуал встречи гвардейцев был известен - едва увидев друг друг, раскинуть руки для объятия и, продвигаясь навстречу, громко говорить известные слова: «Ну, брат!…», и «Сколько лет, сколько зим!», и «Привел Господь увидеться!», и тому подобные, общепринятые, но с бьющей ключом радостью.

Когда Петруша Лопухин шестнадцатилетним недорослем прибыл в лейб-гвардии Преображенский полк, куда был записан семилетним, и сразу же получил чин прапорщика, а было это в 1769 году, Архаров смотрел на него косо - сам он начал службу солдатом, а первый офицерский чин получил лишь к двадцати годам. То бишь, проходя по служебной лестнице неторопливо и чинно, со ступеньки на ступеньку, он очень раздражался, когда кто-то через две ступеньки резво вверх скакал. Дружбы между ними не возникло, а потом Архаров как отбыл в чумную осень вместе с тогдашним графом, а ныне князем григорием Орловым гасить московский бунт, как неожиданно остался в Москве командовать полицией, так более в полку почитай что и не появлялся - как-то, будучи по делам в столице, навестил сослуживцев, а затем - и незачем было…

Но соблюдением ритуалов он не пренебрегал. Тем более - в своем доме. По внутренней своей сути он был хозяином, и хозяином гостеприимным. Мало ли, что этот молодой человек в двадцать два года уже капитан поручик - а Архаров к этому чину более десяти лет пробивался! Во-первых, гость, во-вторых, гвардеец, в-третьих, Бог даст, ненадолго…

Архаров и Лопухин обнялись. Тут же обер-полицмейстер спросил гостя, каково его устроили в особняке, стал предлагать ужин, но гость отказался - он, как и Левушка, ездил по родне, и там его по-московски настырно закормили тяжеловесными лакомствами. Но сженку он приветствовал. И, пока шли приготовления, Левушка с Лопухиным наперебой рассказывали Архарову полковые новости: кого повысили в чине, кто вышел в отставку и женился…

Клаварош и Федька стояли в сторонке, переговаривались шепотом и как-то незаметно подвигались к дверям.

– Вы куда это собрались?! - возмутился Левушка. - Сженка - для всех!

Архаров несколько растерялся - сам он мог с полицейскими хоть щи из одной миски хлебать, а гость - гость был иной, человек хотя и молодой, но весьма светский и знатного рода, род сей дал России сперва царицу Авдотью Федоровну, затем царевича Алексея (как вышло, что царевич не стал царствовать, Архаров слышал когда-то, да позабыл) и государя Петра Второго, скончавшегося почти отроком. Заставлять Лопухина пить вместе с бывшими мортусами было как-то вовсе неприлично.

Однако Петруша Лопухин был более светским господином, чем даже казался.

Он и виду не понял, что ему, аристократу, требуются собутыльники более высокого ранга. Определив по произношению, откуда взялся Клаварош, заговорил с ним по-французски - и тем показал себя хорошим гостем, не портящим любой компании.

Архаров наблюдал за ним с легкой тревогой - он же видел, что гвардии капитан-поручик не считает полицейского служащего Клавароша подходящим для себя собеседником, однако гость держался безупречно. И Архаров решил, что большой беды не стряслось - ну, оказались в одной столовой столь разные люди, так ведь не подрались же.

Наконец Меркурий Иванович принес нарочно для сженки заведенную большую булатную чашку, туда налили водки, размешали в водке большую ложку меда, и то, что получилось, подожгли. Тут Лопухин наконец-то возвеселился непритворно: сженка - это было для гвардейца свято!

Так завершился этот день - и, право, не часто случались в архаровском особняке такие вечера, ничем не омраченные, исполненные всеобщей радости: у Левушки это была радость встречи; у Лопухина - радость человека, отдыхающего после долгой дороги; у Федьки - радость, что поручик Тучков вернулся и бьется с ним на равных; у Клавароша, возможно, радость, что не нужно брести к Марфе - на Пречистенке еще никого из архаровцев без ужина не отпускали и при малейшем намеке на согласие оставляли ночевать; Меркурий Иванович тоже был счастлив забыть свои болячки и домашние обязанности, а вспомнить - офицерскую свою молодость, когда довелось пить сженку и на биваках, и на корабельной палубе.

Как и следовало, к сженке добавились графины с домашними настойками и собственноручно изготовленные кабатчиком Герасимом травнички - один бурый, другой зеленоватый, третий почти черный. Архаров рассказал, как началось его знакомство с хозяином «Негасимки», а Левушка чуть не в лицах изобразил затеянную Архаровым драку. При этом Лопухин слушал весьма внимательно. И Архаров, хотя был уже под хмельком, поймал его взгляд.

Холодное любопытство, любопытство путешественника, проезжающего через дикую местность, население которой в лесу родилось и пням молилось, было в этом взгляде.

Но и Лопухин был не прост, и он тоже следил за Архаровым, и вовремя улыбнулся, и вопросец задал: с чего кабак зовется «Негасимкой». Левушка, не замечавший этих тонкостей, растолковал: в земляной норе под Покровским собором уж лет сто, как постоянно горят свечи, и пяти минут не было, чтоб там без огня жили.

А потом количество жженки и вин совершенно изменило обстановку, и Лопухин стал куда более походить на гвардейца и преображенца, нежели в трезвом виде. И Архаров вздохнул с облегчением - понимая, впрочем, что к утру любезный гость протрезвеет…

* * *

Яшка-Скес потихоньку вел свой собственный розыск. Если бы его уволили от службы дня на два, на три, он бы докопался, что означали те немытые кофейные чашки у Марфы, что означают ее путешествия в карете с красно-черным гербом и кого она привечает, бегая на огород в одной рубахе. Но забот хватало - и он вовсе не желал наживать себе лишние неприятности, пренебрегая службой. Потому он даже не каждый день навещал веселую бабенку Феклушку.

Они встречались в сарае, где не было большого простора для амурных шалостей. Яшку это мало беспокоило - в отличие от Демки, он не был великим любителем бабьей сласти. А вот Феклушка была большой любительницей, и кроме Яшки у нее, очевидно, было еще несколько галантных кавалеров. Муж, трудясь на фабрике, уделял ей недостаточно внимания, а она, как всякая баба, когорую Бог красой обделил, считала, что должна обставить всех красивых баб по амурной части, и до сих пор это у нее неплохо получалось. Тяжко бы пришлось Феклушке, кабы батюшка на исповеди вздумал спросить, от кого родила они своих детишек. Но такого вопроса не было, и гулена собиралась замолить свои грехи на старости лет - когда уж новых заведомо не прибавится.

Сложилось так, что муженек отпросился у начальства, чтобы на три дня поехать в Тушино - хоронить деда. Он хотел было взять с собой супругу, но Феклушка отказалась наотрез - она не хотела оставлять хозяйство на соседок, а родственницы, которой можно было бы доверить двух малых деток, корову, кур и поросенка, у нее в Зарядье не было. Высказав это мужу, она получила целых три дня вольной жизни.

Ими следовало распорядиться наилучшим образом!

И надо же было тому случиться, что под вечер первого дня такой свободной Феклушкиной жизни Яшка оказался в Зарядье. Причина была служебная - на торгу подрались бабы, и одна другой чуть не всю косу выдрала, подбила глаз и вообще опозорила на всю Москву, сорвав у нее с головы платок. Опростоволосить замужнюю женщину - это было такое оскорбление, с каким муж мог и до Рязанского подворья добежать, имея за пазухой коряво написанную каким-нибудь промышляющим у кабацких дверей полупьяным грамотеем «явочную». Но Яшка случайно оказался поблизости, расспросил разнявших драку людей и, узнав, что преступница, похоже, из Зарядья, не десятских туда направил разбираться, а пошел по следу сам, взяв с собой свидетельниц - двух здоровенных и злобных теток, дальних родственниц потерпевшей бабы.