Алмазный остров - Евгений Сухов

Восемь месяцев тюрьмы еще куда ни шло, но вот выдача России крайне пугала Ольгу. Она прекрасно представляла, что ожидает ее на родине: вояж по окружным судам Петербурга, Москвы, Киева, Варшавы и прочих городов, где она проводила свои махинации, и, согласно весьма жесткому российскому Уложению о наказаниях, наращивание срока заключения после каждого такого судебного разбирательства. Вполне возможно было схлопотать лет двадцать, а то и вовсе заполучить бессрочную каторгу и составить компанию самой Соньке Золотой Ручке где-нибудь на Сахалине.

Допустить этого было нельзя.

Она наняла еще одного адвоката, весьма известного в Вене, заплатила ему баснословный гонорар, благо было чем это сделать, но жалоба, поданная ими в апелляционную палату, лишь только скостила срок тюремного заключения с восьми месяцев до шести. Попытки же адвоката принудить апелляционную палату вынести решение об отказе в выдаче русской стороне Амалии Шульц ни к чему не привели. После довольно продолжительного совещания, затянувшегося далеко за полночь, палата вынесла относительно жалобы Амалии-Ольги определение о «необходимости выдачи Ольги фон Штайн России, поскольку тождественность Амалии Шульц и русской подданной Ольги Григорьевны фон Штайн признана несомненной и обязательной для всех австро-венгерских судов».

Это был крах.

Оба адвоката смирились со сложившимся положением и уже вырабатывали стратегию исправления ситуации уже на территории России. Их заявления о рациональности такого подхода она не слушала, а в ее голове все более укреплялась мысль о побеге.

«Бежать, – думала она в бесконечные ночи, напрочь лишившись сна. – Бежать, еще не доезжая до русской границы, так как потом это будет сделать весьма затруднительно, если вообще возможно! После побега укрыться на какое-то время в тихом месте, скажем, в монастыре, выждать время, после чего нужно будет пробраться в Монако или Люксембург – да хоть к черту на кулички, но туда, где соглашения о выдаче России государственных и уголовных преступников не имеется. А дальше – видно будет. Умудрилась же Сонька Золотая Ручка дважды сбежать с Сахалинской каторги; а она, Ольга, чем хуже? Неужели она не сможет одурачить стражников?»

Все формальности относительно выдачи Ольги фон Штайн России были исполнены еще за неделю до окончания ее шестимесячного тюремного срока. Так что когда срок закончился, то на следующий день, рано утром, вручив необходимые бумаги, ее и еще двух таких же горемык вывели за ворота тюрьмы, где их поджидала тюремная карета и угрюмого вида стражники.

Через четверть часа они прибыли на станцию железной дороги. Вышли. Стражники подвели их к тюремному вагону – передвижной тюрьме с одиночными камерами-загончиками по обе стороны коридора. Затем сели, и поезд тронулся.

Ехали не очень долго. Миновав границу Моравии, остановились. Затем всех заключенных вывели и под конвоем развели в стороны: ехать дальше им было в разных направлениях. В Россию надлежало ехать только одной Ольге.

Ночь она провела в каком-то чулане без окон, охраняемом (хорошо хоть, что снаружи) двумя полицейскими. Они всю ночь говорили о чем-то, и их глухое бубнение за дверью долго не давало Ольге уснуть. О побеге же не могло быть и речи.

Наутро, часов в семь пополуночи, охранники разбудили ее и велели собираться.

Собралась кое-как, похватав немногочисленные пожитки, не до блезиру!

Затем ее повели на вокзал, где стоял поезд прямого назначения на Варшаву. Охранники посадили Ольгу в купейный вагон второго класса, после чего сдали ее двум жандармам. Так, втроем, поглядывая друг на друга, и дождались отхода поезда, не проронив ни слова.

Тронулись. Ольга стала присматриваться к мужчинам и заметила, что второй, лет под сорок, явно засматривается на нее, хотя старается не подавать виду.

«Один голубчик готов», – решила она для себя и, метнув в него свой обворожительный взгляд, принялась наблюдать за вторым служителем порядка и благочиния. Он был моложе первого, и на его пальце поблескивало золотое обручальное кольцо.

«У этого есть жена, и он ее любит, – подумала Ольга. – Случай тяжелый, но не безысходный».

В общем, жандармы не были с ней строги. Все-таки дама. К тому же генеральская жена, что на них, служивых, конечно, производило впечатление. Помимо прочего, женщина, которую они сопровождали, была весьма прехорошенькая. Вести себя с такой грубо и негалантно может позволить себе лишь убежденный женоненавистник, брезгующий не только плезиром с дамами, но и обычной рядовой вежливостью по отношению к ним. Поэтому на станциях, которые встречались по дороге, жандармы не противились ее прогулкам, позволяли заходить в вокзальные буфеты и вообще делать, что ей хотелось. Возможно, они понимали, что в России ничего такого, чем она сейчас пользовалась, у их арестантки уже не будет. Возможно, они начинали симпатизировать ей, особенно тот, что постарше. Он все время пытался заговорить с ней (и Ольга ему охотно отвечала), поддержать за локоток или случайно коснуться плеча или бедра. Заметив, что его взгляд часто останавливается на ее груди, Ольга старалась дышать не животом, а грудью, чтобы лишний раз подчеркнуть свои великолепные формы.

Второй жандарм перестал коситься и тоже поглядывал на нее с заметным интересом. Пару разиков она как бы невзначай наклонилась перед ним так, чтобы он сумел узреть ее замечательную грудь.

И краем глаза заметила – узрел!

Деньги у нее кое-какие имелись, поэтому в их купе появились марочное вино и превосходная закуска, и через час Ольга и жандармы болтали, как старые знакомые. Аферистка пила вино наравне с мужчинами, казалась веселой и беззаботной, и ее оживление невольно передавалось сопровождающим. Тот, кто был постарше, уже не сводил с нее взгляда и время от времени сглатывал слюну, что явно доказывало его полную готовность к более тесному контакту с арестанткой. Молодой сопровождающий хохотал во все горло и налегал на вино и мясную нарезку. Поймав несколько раз его взгляд и одарив, в свою очередь, блестяще-влажным взором, Ольга сделала для себя вывод, что и этот понемногу созревает и скоро окажется в ее сетях.

А поезд неумолимо постукивал колесами, держа путь на Катовицы, которыми заканчивалась Верхняя Силезия и за которыми начиналось Царство Польское, принадлежащее Российской империи. Дальше будет худо! И не сбежишь, потому как в России ее ищут. И найдут, будьте уверены! Следовало торопиться, иначе можно было опоздать.

За Бистрицей ей стало дурно. Очевидно, сказалось большое количество выпитого вина, которое она пила так, словно это было последний раз в жизни.

Жандармы засуетились, наперебой предлагая свои услуги. Один бросился за водой, второй предложил ей прилечь, услужливо предлагая подушку. Впрочем, тот, кто предложил Ольге прилечь, сам не прочь был примоститься рядышком…

– Мне душно, – с большим трудом произнесла Ольга, глядя на того, что был постарше, печально-томными глазами.

– Щас, устроим, – с готовностью отозвался жандарм и бросился открывать окно. В купе тотчас дунуло свежим ветром, и Ольга слабо улыбнулась.

– Благодарю вас, – томно произнесла она и благожелательно посмотрела на жандарма. – Вы очень добры ко мне.

Тот осклабился и погладил Ольгу по плечу.

– Не беспокойтесь, это скоро пройдет, – произнес он.

Рука его скользнула с плеча на грудь Ольги. Женщина сделала легкое движение, как бы говорящее: «что вы, не надо», но на большее у нее не хватило сил. Жандарм не понял этого движения и продолжал обследовать Ольгину грудь. Потом его рука опустилась на ее талию и живот. И вжалась в самый его низ, где обычно у женщин, по их собственным заверениям, находится самое что ни на есть дорогое.

– Погодите, – прошептала она.

– Чего годить-то? – нетерпеливо спросил жандарм, не убирая руки. – Я с самого начала места себе не нахожу.

Он стал раздевать ее, но удавалось это плохо. Ольга была словно кукла, и освободить ее от одежд было делом нелегким.

– Погодите, – повторила барышня и взглянула жандарму в глаза. – Я сама…

Она начала было стягивать с себя платье, запуталась и безвольно опустила руки.

– Вы не могли бы подождать за дверью, пока я разденусь? – попросила она. – Мне неловко раздеваться при вас. А потом вы зайдете, минут через десять…

Когда мужчина жаждет, то даже десять минут вполне могут показаться немыслимо огромным сроком. Однако впереди жандарма ожидало наслаждение и сладостная нега, ради чего стоило немного подождать. И он согласился.

– Хорошо, я зайду в купе ровно через десять минут, – произнес жандарм, посмотрев на часы, и плотно прикрыл за собой дверь.

Метаморфоза, которая тотчас по его уходе произошла с Ольгой, показалась кому-нибудь из не знающих ее близко, наверное, совершенно неожиданной. Размягченная вином и мало что соображающая женщина преобразилась вдруг в совершенно трезвую энергичную особу, которая стала быстро совершать непонятные, на первый взгляд, действия.